Княгиня Екатерина Дашкова

— Анна Карловна! Ваше сиятельство! Княгиня Дашкова пожаловать изволила. Прикажете принять?

— Наконец-то! Долгонько ты, Катерина Романовна, до дядюшки добиралась, так что и преставиться Михайла Ларионыч наш успел.

— Тетушка! Я в отчаянии. Кончина дядюшки оказалась такой неожиданной, что в нее совершенно невозможно поверить.

— Тем не менее, как видишь, она случилась, и только она привела тебя в воронцовский дом.

— Вы несправедливы ко мне, тетушка. Моих дочерних чувств к вам и дядюшке никакое время не может ни ослабить, ни изменить. Моя жизнь после кончины князь Михайлы стала слишком сложной.

— Но тебе никто не мешал избавиться от поместий и спокойно жить на вырученные деньги.

— И лишить моих детей наследственных владений? Нет, тетушка, я знаю, как бы это огорчило их отца.

— Отец, скорее, должен был думать о ваших огорчениях, оставив мать с детьми без средств к существованию. Только твоя молодость может объяснить твое невнимание к его делам. Все при дворе знали неспособность Дашкова считать деньги.

— Тетушка, я подняла этот вопрос лишь для того, чтобы оправдаться в своем мнимом невнимании к вам.

— Как же ты устроилась в своем Михалкове? Слыхала, никогда там не было путного дома, но и он будто развалился.

— Я велела себе построить небольшой, которого вполне достаточно для наших потребностей.

— И это ты, Катя, которую мы воспитали во всяческой роскоши и удовольствии! Как же поспешила ты со своим браком! Кабы узнала заранее про все молодечества да амуры князя…

— Тетушка, Бога ради! Я твердо верю, что браки свершаются на небесах. Вы правы, если бы я имела сведения о жизни князь Михайлы, я бы не стала его женой. Но Богу было угодно сохранить меня в неведении, и те годы, что мы прожили в супружестве, стали самыми счастливыми моими годами.

— Не стану спорить, Катенька. Может, и твоя правда. Вон об Александре Сергеевиче, кажись, не то что мы, сама покойница императрица каждую мелочь вызнала. И богат, и образован, и обходителен, и при дворе отлично принят, и в пороках никаких не замечен, ан на-поди, не принес счастья Аннет. Куда уж дальше, коли в дом родительский предпочла вернуться.

— Неужто навсегда? Быть не может!

— Может, Катенька, может. Даже писаться девичьей фамилией стала — Воронцовой себя называет, а Строгановой по несчастию. Ты-то, я знаю, графу благоволишь. Да и то сказать, в чем не разошлись наши с тобой взгляды. Наше семейство покойному императору преданность хранило, ты его супругу выбрала, в заговор замешана была, только что тебе из того вышло?

— Я не искала корысти.

— Знаю, все знаю, да справедливость-то должна быть.

— Вспомните вашу с дядюшкой жизнь, тетушка!

— И ее помню.

— А государыня, покойница, вам кузиной приходилась.

— Только знаешь о чем, Катенька, мы иногда с дядюшкой твоим толковали? Не было счастья Воронцовым при дворе. Всем. О тебе не говорю.

— Разве государыня не сохранила за дядюшкой чин великого канцлера, хоть он попервоначалу от присяги отказался?

— Сохранила, верно. Полтора года Михайла Ларионыч канцлером оставался, да что толку — на словах ведь, не на деле. Потому и сидел сиднем дома, больным сказывался. Каково это ему было аудиенции царской просить, когда, окромя него, вся шелупонь в личные покои и днем и ночью входить могла! А через полтора года не сам отставки попросил — намек получил, потому мы тем же часом в Москву и переехали. Два года здесь провели. Извелся, мой голубчик, как извелся, подумать горько.

— Но ведь поначалу государыня и с вами благородно обошлась.

— Благородно? Забыла, видно, ты, как сама Анна Карловна Воронцова с себя кавалерию сняла да ее императорскому величеству вернула. Мол, раз от покойницы получила, то теперь она мне ни к чему.

— Помню, тетушка. Все тогда толковали, что государыня сама вам эту кавалерию снова надела. Да и в торжествах коронационных вы государыне ленту Андреевскую да мантию оправляли — честь из всех кавалерственных дам самая отличная.

— Что ж за диво? Как-никак не столько Воронцову, сколько графиню Скавронскую уважила, родную племянницу императрицы Екатерины Алексеевны. Опасалась за себя — вот и уважила.

— Неужто вы такой расчет в государыне полагаете?

— А ты что, доброе сердце? Так уж это ты на себя посмотри. Да что ты! У вас с государыней счеты особые. А каково Аннет приходится? Сама знаешь, о разводе хлопотать мы начали. Велико ли дело — помочь, так наотрез отказала. Как, мол, Синод да законы. Главное, чтобы по закону было. Что мужа удавить, что законного императора Иоанна саблей зарубить. По закону!

— Осведомлен ли ты, братец Петр Иванович, что ваша Катерина Романовна в дальний путь собралась? Не сидится ей в Москве, да и только.

— Осведомлен, Никита Иванович. Более того скажу — недавно письмо от нее получил. Просилась наша княгинюшка в заграничный вояж, о паспорте ходатайствовала, да помочь я ей не смог — государыня и слышать не захотела.

— Что ж мне не сказал? И откуда мысль такая — о вояже?

— Засиделась Катерина Романовна в деревеньке-то своей. Каково это при ее образованности с мужиками, бревнами да коровниками дело иметь? Да и детки хворают. Писала, английская болезнь у них. Доктора советуют на курорт какой европейский свозить.

— А государыня? Объяснил ты ей?

— Какое! Сразу отрезала, что ничего знать о княгине Дашковой не желает, что сама себе она виновата — характер, мол, несносный.

— Да-с, плохо.

— Не то плохо, что государыня сказала, того хуже, что княгинюшка наша все равно на своем стоит. Не в Европу, так в Киев отправится.

— С детьми?

— С детьми.

— А жаловалась, что денег у нее нет.

— Так она придумала, чтоб дешевле вышло, на своих лошадях ехать. Дольше, мол, зато не так дорого и по дороге все осмотреть можно.

— Лишь бы государыне не доложили.

— Не сомневайся, доложат.

Из множества советов, на которые не поскупились родные как в Москве, так и в Петербурге, я не смогла воспользоваться ни одним, потому что все они сводились к тому, чтобы я возвращалась ко двору или, в крайнем случае, оставалась в имении. И то и другое решения предполагали попытки восстановления моих отношений с императрицей. В Петербурге мне следовало все сделать, чтобы вернуть былое расположение государыни, тихим же подмосковным житьем доказать необходимость забот о детях, что могло несколько извинить в ее глазах мое затянувшееся отсутствие при дворе. Подобные дипломатические сочинения принадлежали обоим Паниным, но никак не перекликались с моим собственным состоянием. Бороться за место рядом с государыней мне претило, рассчитывать же на внимание с ее стороны, судя по прошедшему времени, уже не приходилось. К тому же власть и влияние Орловых казались безграничными.

Решение съездить в Киев пришло достаточно внезапно, но очень счастливо вместе с письмом Федора Матвеевича Воейкова, киевского губернатора и родственника князь Михайлы. В свое время мне доводилось его встречать в доме дядюшки Михайлы Ларионовича в связи со службой его в качестве чрезвычайного посланника и полномочного министра в Варшаве. Высокая образованность, острый ум и неистощимое веселье делали господина Воейкова незаменимым собеседником, в котором я как нельзя более испытывала необходимость. К тому же Федор Матвеевич предлагал мне не только гостеприимство и опеку, но и собственное товарищество для осмотра достопримечательностей Киева и его окрестностей. А если еще добавить к этому мое неистребимое любопытство в отношении основанных государыней немецких колоний, которые представлялась возможность осмотреть, то ничего удивительного, что решение о путешествии было принято прежде, чем я дочитала любезное письмо. Возраст моих малюток меня не смущал, так как, едучи на своих лошадях, я могла взять с собой нужное количество людей для заботы о себе и о них.

Любезность милого хозяина превзошла все мои ожидания. Преклонный возраст не препятствовал ему быть постоянным моим спутником при осмотре всех достопримечательностей киевских. Мы побывали в великой Софии, провели немало времени в Киево-Печерском монастыре. Федор Матвеевич обращал мое внимание на ценнейшие фрески и мозаики, и, может быть, впервые я по-настоящему заинтересовалась нашими древностями, великой историей, к которой Воейков был причастен. Рожденный в год основания Петербурга, он в числе других дворянских недорослей отправился, по решению Петра Великого, за границу для обучения. Успехи в занятиях рано предоставили ему должность губернатора в Риге, после чего последовала служба в Варшаве и участие в Семилетней войне, когда Федор Матвеевич занимал должность генерал-губернатора Кенигсберга. Назначение губернатором киевским и новороссийским последовало сравнительно недавно, но Воейков уже превосходно разбирался в делах порученного ему края. Он постарался привлечь мое внимание и к положению образования под его руководством. Киев издавна славился своим университетом и Духовной академией, где обучение проводилось совершенно бесплатно, и более того — наиболее способные и старательные студенты могли рассчитывать на всяческую материальную поддержку и поощрение.