Княгиня Екатерина Дашкова

— И вы думаете, мало офицеров разделяет мнение господина Хитрово? Революция ради Орловых!

— Я, сударь мой, ничего не думаю. Мне ее императорское величество повелела формальный допрос арестованного произвести; и то для вас важно, князь, чтобы специально мне вопрос ему задать: знала ли ваша супруга о таковых планах и как к ним относилась. Предписано было в случае неясного ответствования вопрос трижды повторить.

— И что же сказал Хитрово?

— Слава Богу, что не сумел увидеться с княгиней, что трижды в ваш дом приезжал и заставал двери запертыми — княгиня никого не изволила принимать. Прислуга сказывала, что неотлучно находилась у постели вашей сестрицы.

— Выходит, все в порядке — наплел кто-то на княгиню.

— Да вот и не в порядке, потому что Хитрово изволил добавить, что кабы с вашей супругой разговор ему удалось иметь, у него и сомнения нет, что княгиня его полностью поддержала в силу высоких чувств и патриотизма своей души. А дальше, князь, судите как знаете. Честь имею!

— Ваше сиятельство, Михайла Иваныч! Никак, забылся? Князь батюшка, спите ли?

— Ты что, Захар?

— Господин Теплов Григорий Николаевич приехали, видеть вас всенепременно желают.

— Чего ж не сказал, что я болен? Сам знаешь, жар какой — все горло разнесло.

— Сказывал, ваше сиятельство, про все сказывал. Господин Теплов на своем стоит. Мол, немедля разговор с вами иметь должен по поручению ее императорского величества.

— Что ты будешь делать! Зови тогда сюда.

— То-то и оно, Михайла Иваныч, что господин Теплов требуют, чтобы вы к ним на двор вышли.

— Как это «на двор»? Почему?

— О том не сказывали, но очень требовали. Да вы в окошко гляньте — вон у саней прохаживаться изволят.

— Что такое? Ну, давай одеваться — делать нечего. Халат дай, сверху шубу накину, больно испарина пробирает… Что вы, Григорий Николаевич?

— Простите великодушно, князь, что поднял вас с постели, однако оказия слишком серьезная — повременить никак нельзя.

— Отчего же не в доме?

— От любопытных ушей подале, да и супруге вашей слышать не след. Горяча больно княгиня, не в меру горяча.

— А уж это не вам, Григорий Николаевич, судить, и слов подобных о супруге своей никому говорить не позволю.

— Только и ваша горячность, князь, здесь неуместна. Я выполняю волю ее императорского величества и прошу отнестись к миссии моей с должным почтением. И суд о действиях супруги вашей принадлежит не мне, а государыне императрице. Никаких личных дел у меня с вами, князь, нет. Так вот, ее императорское величество повелела вам передать, что не хотела бы забыть известные заслуги княгини и потому просит вас оказать на вашу супругу необходимое воздействие. Государыне стало известно, что княгиня осмелилась даже угрожать её императорскому величеству, а также приближенным к ней лицам — графам Орловым.

— Угрожать? В себе ли вы, господин Теплов?

— Так следует из протоколов следствия, князь.

— Полагаю, что с таким вопросом государыня в случае необходимости могла бы прямо обратиться к княгине, и княгиня не замедлила бы дать государыне честный и прямой ответ. Всеми своими действиями в пользу государыни княгиня Катерина Романовна заслужила подобное доверие. Ссылка же на протоколы является для меня и моей супруги глубочайшим оскорблением.

— Чтобы вы поверили моим словам, князь, я имею содержащее их письмо ее императорского величества. Возьмите его.

— Нет, господин Теплов, после того, как вы известили меня о содержании письма, мне нет нужды его брать. Верните его государыне вместе с моими словами и заверьте государыню, что сообщать о нем своей супруге я не считаю возможным. Кстати, я искренне удивлен, что государыня не вспомнила о том, что княгиня всего три дня назад родила сына. Я полагал, что ваш приезд связан с поздравлениями родильнице. Раз нет, разрешите положить конец нашему разговору. Честь имею.

Визит Теплова не оставил никаких сомнений: императрица достаточно удалилась от нас с князем и была преисполнена подозрительности, которую постоянно поддерживали в ней братья Орловы. Орловы в качестве врагов делали нашу жизнь при дворе тревожной и полной больших или меньших неприятностей. Слухи, сплетни, наговоры заполняли окружение императрицы, и пробиться сквозь них ее истинным и преданным друзьям становилось все более невозможно. Государыня могла убедиться в несправедливости отдельного слуха, что не мешало ей поверить следующему, так как она слишком хорошо знала мою нескрываемую и явно ей неприятную нелюбовь к Орловым, которые продолжали делать свое дело, стремясь к государственной власти и влиянию. Соглядатаи сновали повсюду, и нам с князь Михайлой зачастую приходилось для конфиденциальных разговоров выбирать сад или езду в карете. Напоминание князь Михайлы о рождении у нас сына не привело ни к каким поздравлениям, хотя ранее императрица и говорила о своем желании крестить ребенка, которого я ждала. Мне оставалось просить Никиту Ивановича Панина спросить у государыни о ее воле в отношении новорожденного. В ответ супруге Никиты Ивановича было велено привезти младенца во дворец, где и произошло крещение. Восприемниками маленького Павла у купели стали сама государыня и великий князь. История повторялась: все произошло как и при моем рождении, и я со стесненным сердцем подумала о том, что моих крестных родителей уже нет и что они не смогли меня избавить ни от каких неприятностей, связанных с придворной жизнью. Могла ли судьба сложиться иначе у маленького князя Павла? Тем более что государыня, присутствуя при обряде крещения, ни словом не обмолвилась обо мне и не сочла нужным справиться о моем здоровье. Граф Панин постарался меня успокоить тем, что подобное пренебрежение со стороны императрицы было вызвано скорее всего ее нежеланием раздражать Орловых и что в действительности государыня продолжает испытывать ко мне добрые чувства. Чувства, которые монархиня вынуждена скрывать! Подобное предположение показалось мне не столько абсурдным, сколько обидным: от старой дружбы не осталось и следа. К тому же, хотя ее императорское величество внешне благосклонно приняла рассказ дядюшки о визите Бестужева и о его предложении, а также о всех нежелательных последствиях подобного шага, Григорий Орлов хлопотами императрицы получил титул графа Священной Римской империи. Это был слишком откровенный шаг к намечавшемуся браку.

Я не последовала за уехавшим в Петербург двором, что осталось незамеченным императрицей. И даже решила расстаться с Москвой, предпочтя старой столице имение невдалеке от Москвы. Я оказалась обреченной на полное одиночество, поскольку императрица, не обращая внимания на мою затянувшуюся болезнь, потребовала от мужа отъезда в Дерпт, где квартировал его полк. Лишь через полгода я оказалась в состоянии добраться до Петербурга, где стало ясным, что отношения императрицы с ее фаворитами претерпели немалые изменения. Теперь государыня вынуждена была бороться с их влиянием и проводить свои решения вопреки и втайне от них, что побудило ее вновь вспомнить о нас, а точнее, о князь Михайле.

Речь шла об избрании польского короля, что вело к столкновению интересов Саксонской династии и польской династии Пястов. Польские вельможи разделились в своих симпатиях, но такой же раздел произошел и при русском дворе. Государыня склонялась к династии Пястов, которых собирался поддерживать и Венский двор, но когда она впервые заявила об этом на совете, граф Орлов не только не согласился с мнением императрицы, но и увлек за собой иных членов совета. Военный министр Захар Чернышев, его брат Иван встали на сторону графа. Свое несогласие эти господа поддержали энергичными действиями вплоть до отправки в Польшу войск. Императрица оказалась в одиночестве и бессилии. Она вспомнила о князь Михайле и, будучи уверена, что Дашков никогда не выступит на стороне Орловых, дала ему тайное поручение с исключительными полномочиями. Отъезд князь Михайлы опередил известие о его назначении, так что сторонники Орловых ничего не успели предпринять. Русские войска, остановленные в Смоленске, были подчинены князю Дашкову, которому предстояло поддержать истинных патриотов Польши в их стремлении утвердить конституционные свои права, о чей заботилась императрица. Имея в своем подчинении офицеров много выше его по званию, князь Михайла обязан был отчетом только самой государыне и своему дяде — Панину.