Страница 6 из 55
Ныне стало вдруг очевидным, что приручить льва и сделать его своим другом - больший подвиг, чем привезти домой его продырявленную шкуру, и что возвращение к природе, быть может, следует понимать как-то иначе, - • как изучение и охрану. Сошлюсь для примера на книжку Джой Адамсон «Рожденная свободной», где знаменитый рык льва, повергающий в трепет героев сафари, описан как один из естественных и не лишенных приятности ночных звуков джунглей и где, проснувшись, можно невзначай увидеть царя зверей возле своей походной койки...
Можно было бы привести еще немало книг и рассказов, авторы - они же и герои - которых отправляются в Африку или еще куда-нибудь, чтобы охранять четвероногих и крылатых представителей фауны от хищнического истребления чрезвычайно размножившимися и измельчавшими потомками хемингуэевского «настоящего мужчины».
Забегая вперед, скажу так же, что и самый термин «настоящий мужчина» оказался не столь уж однозначным и за первым его героическим смыслом, закаленным: в огне двух мировых войн, стали вдруг брезжить иные, сомнительные и опасные возможности...
И даже само понятие героического утеряло свою непреложную общность для всех и стало многозначно, чревато неожиданностями или, согласно моде на ученые слова, - амбивалентно...
Но об этом речь впереди.
Пока замечу, что не случайно большинство живых героев этой главы принадлежит к поколению, прошедшему войну, где добро и зло были явно обозначены линией фронта; к поколению, для которого Хемингуэй был не только хорошим писателем, но и властителем дум. К поколению, для которого слова «настоящий мужчина» не таили еще сомнительного оттенка очередной легенды, некоей романтизации жестокости, некоего пошлого клише «супермена», а заключали, напротив, простые и ясные нравственные ценности.
...Итак, Фрэнсис Макомбер отправляется в Африку не столько на поиски приключений, сколько на поиски самого себя. Ибо до тридцати пяти лет у него было много досуга и денег и мало случаев стать человеком.
Изнеженный всеми благами цивилизации, забывший, что такое борьба, когда цена этой борьбы не спортивный приз и не признанная светская красавица, ставший трусом, еще не успев испытать истинную меру своих возможностей, он идет помериться силами с природой, чтобы вернуть себе то, что отняла у него дряхлеющая цивилизация.
Пусть охотничьи подвиги Макомбера под надежной защитой штуцера мистера Уилсона кажутся нам не только бесцельными, но и не столь уж героическими и даже просто хищническими. Но, глядя в налитые кровью свиные глазки буйвола, он освободился наконец от половинчатости и соглашательства, трусости и бессилия, от всего, что так долго сопутствовало его конформистски налаженной душе. И тогда раздался выстрел миссис Макомбер...
Человек, впервые ощутивший меру своих сил, способен ведь не только бросить жену. Мало ли на что он способен... Вот почему так трагически кончилась эта охота.
Нет, Фрэнсис Макомбер не герой. Он не из тех, кто опускается в пропасти или штурмует вершины. Но именно потому, что он довольно заурядный, средний буржуазный человек, его путешествие так многозначительно.
В нем современная западная цивилизация как бы изживает себя изнутри. Она обнаруживает внезапную несостоятельность там, где, казалось бы, ее наибольшая сила. Ибо, даже предоставляя своим баловням максимум материальных благ, она рождает своего рода духовную нехватку - нечто вроде нравственной кислородной недостаточности. Процессу повального омещанивания, или, как говорят теперь, создания «общества потребителей», сопутствует исподволь нарастающее разочарование в основном стремлении потребителя - максимальном удовлетворении материальных желаний.
В 1960 году, во время недели французских фильмов, нам показали комедию, поставленную знаменитым мимом Таги, - «Мой дядюшка». О природе и путешествиях в ней может напомнить разве что птица, поющая под солнечным лучом у дядюшки в мансарде, да груды оранжево-экзотических апельсинов на тележке парижского зеленщика. И все же стоит вспомнить этот фильм, популярность которого кажется чрезвычайно симптоматичной2.
«Мой дядюшка» - остроумная и очаровательная пародия на пластмассовый рай современного западного потребителя.
Миниатюрный семейный рай этот опрятен, удобен и рационализирован до предела. Новейшие пластмассовые стулья, такие гладкие, что, кажется, пылинке не за что уцепиться. Новейшая суперкухня, оборудованная столь совершенной кухонно-электронной аппаратурой, что бифштекс на сковородке, подпрыгивая по-лягушачьи, сам послушно переворачивается на другой бок. Даже сад оборудован по последнему слову техники, и разноцветная (тоже, по-видимому, пластмассовая) травка на аккуратных газончиках куда удобнее полевой, дикорастущей, нахальной и буйной травы. Все для удобства обитателей. И только ручной, укрощенный, послушный нажатию кнопки голубой фонтанчик иногда пытается взбунтоваться и вспомнить, что когда-то он был частицей могучей водной стихии...
Так живут: отец - служащий пластмассовой компании, мать - блюстительница этого семейного электро-очага, сын и собака.
Но мальчику отчего-то не по вкусу яичко в нейлоновой... ну да, рюмочке (хотя, кажется, посели здесь курицу, и она станет нести яйца в нейлоновой скорлупе). Он мается в этом модернизированном домашнем раю, где желания исполняются прежде, чем успели зародиться, а воображение, смелость и мускулы покрываются жиром и атрофируются за ненадобностью. Его мечта - прогулка к дядюшке, в мансарду, на окраину, где нецивилизованные, «дикие» мальчишки на пустыре предаются своим исконным мальчишечьим забавам и мечтают о дешевом пироге с повидлом, испеченном тут же, на примитивной жаровне, и захватанном жирными пальцами уличного продавца...
Живой, нормальный мальчик, не успевший еще вырасти в механизированное среднестатистическое, не может примириться с нирваной пластмассового рая.
Смешной и грустный парадокс этого фильма заключается в том, что, достигнув как будто максимального удовлетворения своих материальных потребностей, современный человек, вместо того чтобы освободиться от власти быта, более, чем когда-либо, становится его рабом. По мере того как он обставляет свою физическую жизнь все большими удобствами, духовная жизнь его целиком уходит на обеспечение этих же удобств.
Нужно возвращение к «естественному», так сказать, «асоциальному» состоянию, чтобы этот порочный круг был прорван. Нужно возвращение к детству, чтобы обитатель пластмассового домика захотел высунуть нос за его автоматизированные ворота. Племянник выходит за ворота и отправляется в гости к дядюшке.
Нелепый, длинноногий и наивный, этот дядюшка (его играет Тати), расстраивающий налаженный ход пластмассового производства, обламывающий по рассеянности симметричный декоративный кустарник и приводящий в замешательство благонамеренных гостей, олицетворяет в фильме современного «естественного» человека. Увы, для того чтобы во взрослом состоянии сохранить свою свободу, этот «естественный» человек должен в неприкосновенности сохранить и свою инфантильность. Все, что он может предложить племяннику, - это старая поэзия парижской мансарды и еще не застроенный новейшими коттеджами грязный пустырь своего детства...
Миниатюрное «путешествие на пустырь», предпринятое мальчиком из пластмассового дома, конечно, весьма далеко не только от героического плавания через океан или головокружительного спуска под землю, но даже от увеселительной поездки какого-нибудь Макомбера на сафари, где львы все-таки настоящие. Но и оно имеет самое непосредственное отношение к нашей теме, потому что в своей эксцентрической и пародийной форме свидетельствует, с одной стороны, как далеко зашел процесс дегероизации, а с другой - каким широким становится протест против этой дегероизации жизни... Процесс двуедин: протест нарастает с той же шквальной и угрожающей скоростью, с какой ширится равнодушие и духовная нирвана.
...Человек выходит на дорогу, на поиски своей «хорошей страны», где можно жить по-настоящему, а не влачить существование. Для одного - это Гималаи, для другого - Африка с наемным охотником мистером Уилсоном, для третьего - хотя бы пустырь, смотря по обстоятельствам, возможностям и просто масштабу его человеческой личности.