Страница 94 из 151
Кампьен узнал его. Лакированная лысина и пузырь вместо нижней губы — ошибиться было невозможно. Пора было уделить самое пристальное внимание вездесущему мистеру Конгриву, коим они, как оказалось, совсем напрасно все это время пренебрегали.
17. Ураган в доме
— Все. Можете больше ничего не говорить. Я ухожу. С меня довольно. Вы были несправедливы со мной. И мое терпение лопнуло.
Кампьен замялся на пороге и выслушал до конца эту выразительную тираду. Кларри Грейс стоял посреди кухни, приняв, не отдавая себе отчета, театральную позу.
Рене слушала его, стоя у плиты. Щеки у нее горели, ее била дрожь, но даже сейчас, в пылу гнева, глаза ее оставались спокойными, добрыми и с затаенной тревогой.
— Ради Бога, Кларри, угомонись! — воскликнула она. — Уходи, если хочешь, но не говори, что я вышвырнула тебя, и не посвящай в наши дела всю улицу. И так снаружи уже целая толпа. Надеюсь, тебе это известно.
Кларри открыл было рот и тут же его захлопнул. Он увидел Кампьена и очень обрадовался посланному небом зрителю.
— Любовь, — сказал он, — моя бесценная любовь! Ну есть ли у тебя хоть капля здравого смысла? Я ведь только хочу помочь тебе. Ведь ты позволяешь веревки вить из себя. Прости меня, конечно, если я вмешиваюсь не в свои дела, — сказал он тихо и вдруг ни с того ни с сего опять заорал: — Я думаю, что ты совсем рехнулась, вот и все!
— Ладно, хватит. — Голос у нее стал жесткий, начальственный. — Закрой свой рот. Ты уже все высказал. Я этого никогда не забуду. Поднять такую бучу! И из-за чего, Альберт? Из-за того, что я сказала этому ребенку, пусть она приведет сюда своего друга. У него нет ни дома, ни денег, в больнице его без конца не будут держать. Да если сейчас от нее отвернуться, взвалить ей на плечи такую ношу, она Бог знает что натворит. Скажи, Альберт, разве я не права?
Кампьен понял, что ему вряд ли удастся сохранить нейтральную позицию, и осторожно сказал:
— Я не совсем понимаю, что происходит. Вы говорите о Клай-ти и Майке Даннинге?
— Именно о них, дорогой. Не прикидывайся дурачком.
Эта неожиданная грубость кнутом просвистела над ухом Кампьена.
— Я вовсе не собираюсь открывать здесь сиротский дом, — продолжала в сердцах Рене.
— А я думал, собираешься, — подлил Кларри масла в огонь, и она опять обернулась к нему.
— Вы, мужчины, мне все опротивели! У Кпайти сильные материнские чувства. Да-да, не смейся, Кларри. Материнские чувства. Она молода, расстроена, не знает, как помочь бедному, больному юноше, душа у нее в смятении. Если он будет здесь жить, я смогу узнать его, верно? И если он окажется не тем, а это можно выяснить, только познакомившись с ним, то мы сможем отвадить ее от него, как добрые христиане…
Кларри не удержался и фыркнул.
— Так ты, значит, собираешься терзать бедных детей? Это что-то новое. Ты мне этого не говорила.
— Что за чушь! Я просто отношусь к Клайти, как к родной дочери.
Кларри сел за стол, сложил на столе руки и опустил на них голову, на которой все еще была шляпа.
— Почему?
— Что почему?
— Да, почему? Именно из-за этого весь сыр-бор и разгорелся. Послушайте, Кампьен, будьте нашим судьей. Я пытаюсь объяснить этой старой глупой курице, которую я люблю, заметьте, как собственную мать, что всех в этом конченом мире не пережалеешь. Я что, не прав? Да? Не прав?
Рене в ответ неожиданно взорвалась.
— Свинья! — вскричала она, сощурив в щелки глаза: наверное, хотела вызвать в памяти образ этого бедного затюканного животного. — Свинья бесчувственная! Но в этом ты, бедняжка, не виноват. Матушка у тебя — моя подружка — была добрая женщина, добрее не бывает. Но твой папенька… Это он в тебе сейчас говорит, гад ползучий!
Мистер Грейс не сделал попытки защитить отца; вид у него был побитый и несчастный. Кампьену подумалось, что удар, нанесенный ему, был, пожалуй, ниже пояса. Рене и сама это поняла, поскольку переменила тон и даже принялась как бы оправдываться.
— Ладно, некрасиво подсматривать за тем, кому что перепадает. Пусть я даю верхним жильцам немного больше, чем полагается за плату. Я могу себе это позволить. И никого это не касается. Ходить кругом и вынюхивать, допытываться у старика Конгрива из банка, сколько у меня на счету, — это что, по-джентльменски?
— Ложь, — не очень уверенно произнес Кларри. — Кроме того, из Конгрива ничего не вытянешь. Зато меня он замучил с этими Палинодами. Хотел выведать о них всю подноготную. Набивался ко мне в приятели. Я тебе рассказал об этом, и ты еще мне ответила: «Банку нужно все знать о своих клиентах». Что, не говорила?
— Ну ты угорь, настоящий угорь. Из чего угодно выкрутишься, — сказала Рене и улыбнулась Кампьену неловкой улыбкой. — Я за свои поступки и действия отвечаю.
— Если отвечаешь, то все в порядке, — устало проговорил Кларри. — Я только хотел помочь тебе, глупая ты голова. Вижу, полдюжины древних шляп восьмого размера как кровопийцы тебя сосут. Я не хочу вникать, почему ты им все позволяешь, хотя, между прочим, кое-кому это кажется странным. Я просто хотел выяснить, можешь ли ты это себе позволить. Но раз ты говоришь, что можешь, и уверяешь меня, что стрелка барометра не предвещает банкротства, я умолкаю. Благодетельствуй любящим голубкам, моя радость, и в придачу пол-улице, если это доставляет тебе удовольствие. Мне все равно.
Мисс Роупер поцеловала его.
— Принимаю твои слова за извинение. И пожалуйста, не испорть дело какой-нибудь новой глупостью. Сними шляпу, никто дома в шляпе не ходит. Смотри, вот и Альберт снял.
— Прошу прощения, черт меня подери! — воскликнул мистер Грейс, сдернул с головы обидчицу-шляпу й бросил ее на плиту; она покатилась среди кастрюль и сковородок, и сразу запахло паленым фетром. Унявшийся было гнев мисс Роупер вспыхнул с новой силой. С быстротой молнии она поддела кочергой чугунный круг на плите и швырнула шляпу прямо в огонь. Круг возвратился на место, и шляпа приказала долго жить. А Рене, не обернувшись, не сказав ни слова, занялась своими кастрюлями с самым непринужденным видом.
Побелев как полотно, со слезами, закипевшими в скучных голубых глазах, Кларри поднялся на ноги и открыл рот. Кампьен, здраво рассудив, что сейчас самое лучшее — оставить старых друзей вдвоем, вышел на лестницу черного хода и чуть не упал, столкнувшись с миссис Лав, которая стояла на коленях возле ведра с водой у самой двери.
— Он ушедши, я говорю, он ушедши? — Старушка вскочила и дернула его за рукав. — Мне было плохо слышно отсюда. Плохо слышно, говорю.
Миссис Лав кричала оглушительно, и Кампьен, у которого сложилось впечатление, что она вообще ничего не слышит, тоже изо всех сил крикнул:
— Надеюсь, нет!
— Я тоже, — неожиданно нормальным голосом ответила миссис Лав. — Но все-таки чудно! Чудно, говорю.
Кампьен, обходя ее, чувствовал, что повтор обязывает его что-то ответить.
— Вы так полагаете? — рискнул сказать он, подходя к лестнице.
— А то как же. — Миссис Лав почти вплотную надвинулась на него, ее древнее румяное личико взирало на него снизу: — Почему она дает им так много воли? Ведь они просто ее жильцы. Как будто она что им должна. Что должна, говорю.
Тонкий, пронзительный голос, так неприятно и точно выражавший его собственные неотчетливые мысли, заставил Кампье-на помедлить на первой ступеньке.
— Идете к себе? — спросила она и вдруг опять крикнула: — Господи! Что это я! Совсем забыла. С этим сумасшедшим домом все из головы вон. У вас в комнате ждет джентльмен, пришел полчаса назад. Очень почтенный, почтенный, говорю. Я и провела его наверх.
— Провели ко мне наверх? — переспросил Кампьен, не ожидавший посетителей, и чуть не бегом бросился по лестнице, подгоняемый ее задорным голосом.
— Я простолюдина не пущу, того и гляди чего-нибудь не досчитаешься. Не досчитаешься, говорю.
Ее наверняка было слышно по всему дому. У своей двери Кампьен в изумлении остановился.