Страница 139 из 151
Так планы Мортона увязли в осенней распутице и равнодушии англичан, и Ричард получил небольшую передышку, но весна принесла новую беду — на Ричарда обрушилось непоправимое несчастье. Смерть сына.
«По свидетельству современников, король был безутешен; не таким уж он был чудовищем, чтобы не испытывать отцовские чувства», — пишет историк.
И не только отцовские, как выяснилось. Потеряв через год жену, Анну, Ричард переживал так же глубоко и сильно.
В его судьбе все карты были уже разыграны, Ричарду оставалось только дожидаться нового вторжения, поддерживать обороноспособность страны и надеяться, что казна выдержит военные расходы.
Он сделал столько добра, сколько успел, сколько смог. С его именем связывают самый демократичный созыв парламента. Он заключил мир с Шотландией, устроив брак своей племянницы с сыном Иакова III. Он предпринимал попытки заключить мир и с Францией, но тут его постигла неудача. При французском дворе находился Генрих Тюдор, и французский двор носил Генриха на руках. Новое нашествие было только вопросом времени, и только время было нужно Тюдору, чтобы заново собраться с силами.
Грант вдруг вспомнил леди Станли, мать Генриха, ее пылкую приверженность Ланкастерам. Какую роль сьнрала леди Станли в подготовке осеннего нашествия, которым закончилась мирная жизнь Ричарда?
А, вот оно: леди Станли обвиняется в том, что поддерживает преступную переписку с сыном.
И снова, в который раз, Ричард вопреки собственным интересам проявляет терпимость. Конфискованное имущество леди Станли передано ее мужу. Как и сама леди. Чтобы он, так сказать, присмотрел за ней. Горькая ирония: сам Станли, уж конечно, не хуже жены был осведомлен о готовившемся нашествии.
Да, «чудовище» снова нарушило правила игры в историю.
Уже в полусне Грант вдруг услышал внутренний голос: «Если мальчики убиты в июле, а Генрих Тюдор высадился на английский берег в октябре, почему же он не воспользовался их убийством, чтобы заручиться поддержкой народа?»
Подготовка вторжения, ясное дело, была начата задолго до убийства принцев, она велась планомерно и основательно: понадобился не один день, чтобы вооружить пять тысяч наемников и оснастить пятнадцать кораблей. Но ко времени высадки французских войск в Англии слухи о подлом убийстве — если вообще были какие-то слухи — должны были достичь ушей Вудвиллов и Ланкастеров, так почему же они не прокричали на всю страну о чудовищном преступлении Ричарда, ведь тогда вся Англия, содрогнувшись от ужаса и отвращения, встала бы под их знамена?
XII
«Ну-ка, поостынь, — на следующее утро, едва проснувшись, сказал себе Грант. — Ты становишься пристрастным. Так следствие не ведут».
И чтобы дисциплинировать себя, Грант взялся за роль прокурора.
Допустим, история с Батлер выдумана. Сочинена вместе со Стиллингтоном. Допустим, палата лордов и палата общин в надежде на устойчивое правление сделали вид, что поверили байке.
Объясняет ли сколько-нибудь эта версия убийство принцев?
Ни в коей мере.
Если эта история выдумана, то в первую очередь следовало избавиться от Стиллингтона. Леди Элинор давно умерла и не могла разоблачить обман. А вот Стиллингтон мог. Тем не менее никаких осложнений в жизни Стиллингтона не наблюдалось. Он пережил человека, которому помог утвердиться на троне.
Приготовления к коронации были вдруг прерваны; внезапное нарушение размеренного хода событий было либо хорошо отрежиссированным спектаклем, либо естественным результатом шока, вызванного известием Стиллингтона. Ричард мог ничего не знать о брачном контракте Эдуарда с леди Батлер: в то время ему был лет одиннадцать-двенадцать.
Если Стиллингтон все выдумал, чтобы сослужить службу Ричарду, то ему полагалась награда. Но ни о кардинальской мантии, ни о получении им титула или поместья в истории ни слова.
И наконец, неуклонное стремление Генриха VII уничтожить «Titulus Regius» является самым сильным свидетельством в пользу того, что рассказ епископа правдив. Ведь Генриху было достаточно обнародовать акт и заставить Стиллингтона отказаться от показаний, чтобы полностью дискредитировать Ричарда. Вместо этого Генрих поспешно уничтожает акт.
Тут Грант с неудовольствием заметил, что снова оказался на стороне защиты. Хватит. Лучше взяться за Лавинию Фитч, или Руперта Ружа, или еще кого-нибудь — вон они стоят, дожидаются
— и отвлечься от Ричарда Плантагенета, пока не появится с новыми данными Каррадайн, и можно будет продолжить следствие.
Инспектор вложил в конверт список внуков Сесилии Невилл, надписал адрес Каррадайна и попросил Карлицу отправить письмо. Потом положил портрет Ричарда лицом вниз: слишком уж праведный у короля облик, такому и не захочешь — поверишь. Взялся за Сайласа Уикли. Утомившись борениями Сайласа, инспектор переметнулся к Лавинии, а от ее воркования — к закулисным курбетам Ружа; раздражение Гранта росло с каждой минутой, но тут наконец появился Брент.
Брент с беспокойством взглянул на инспектора и сказал:
— Вид у вас не такой цветущий, как прошлый раз. Вам стало хуже?
— Со мной все в порядке. Худо с Ричардом, — ответил Грант.
— Не хотите ли еще пример Тонипанди?
Брент читал письмо Лоры с упоением, и его лицо расцветало, словно освещенное изнутри медленным лучом солнца.
— Вот это да! Стопроцентное Тонипанди высшего сорта. Потрясающе! Вы раньше об этом не знали? Вы же шотландец.
— Ну какой я шотландец, я почти и не жил в Шотландии, — сказал Грант. — А что касается этих «страстотерпиц», я, в общем-то, знал, что они погибли не за веру, но мне и в голову не могло прийти, что смертного приговора не было вообще.
— Угу, они погибли не за веру, — задумчиво повторил Каррадайн. — Значит, по-вашему, все от начала до конца выдумано?
Грант засмеялся.
— Думаю, да, — сказал он, сам удивляясь тому, что говорит.
— Я как-то раньше не думал об этом. Слишком давно знал, что страдальцы за веру были такими же мучениками, как тот бандит, что укокошил старика киоскера и был приговорен к смерти. В Шотландии смертной казнью наказывались только уголовные преступления.
— Мда… А я-то думал, что это были святые люди, я имею в виду пресвитериан-ковенанторов.
— Вы на них глядите сквозь призму воззрений девятнадцатого века. Этакая картинка: собравшиеся в вересковых кущах верующие с благоговением внимают проповеднику; восхищенные лица молодых людей и развевающиеся по ветру седины старейшины. А на самом деле шотландское пресвитерианство было точным эквивалентом Ирландской республиканской армии. Их было немного, жалкая горстка фанатиков, но держались они стойко, а их свирепость стала позором христианства. Если в воскресенье человек отправлялся не в молельню, а в церковь, в понедельник утром он обнаруживал, что у него либо сарай сгорел, либо лошади искалечены. Тех, кто более откровенно выражал свое несогласие с их вероисповеданием, ждала смерть. Фанатики, застрелившие средь бела дня в присутствии дочери архиепископа Шарпа в ту минуту, когда он отправлялся в Файф, превознесены до небес, как герои. По мнению почитателей, они проявили «отвагу и усердие в служении Господу». Потом укрывались на западе страны и долго еще хвастали своим «подвигом». Такой же «проповедник Священного писания» застрелил архиепископа Хонимана в Эдинбурге на улице. А старого священника церковного прихода в Каспарине застрелили на крыльце его собственного дома.
— Точно как в Ирландии, — сказал Каррадайн.
— Пресвитериане похуже ирландцев, их движение всегда носило диверсионный характер. Деньги и оружие им поставляла Голландия. Несчастными или униженными их никак не назовешь. Пресвитериане чувствовали себя хозяевами страны и готовились не сегодня-завтра захватить власть в Шотландии. Все их молитвы — призыв к мятежу, да такой яростный, что и представить трудно. Ни одно современное правительство не могло бы себе позволить закрыть глаза на внутреннюю угрозу подобной силы. А в те дни они то и дело попадали под амнистию.