Страница 9 из 103
- Нет, нет, не надо так быстро!
Все-таки они ускорили шаг; сзади громко сопел бык, и его сопение все приближалось. Копыта, как удары молота, били по земле, и вот он пустился вскачь! Фелисите обернулась; она принялась обеими руками вырывать дерн вместе с землей и швырять быку в глаза. Бык нагнул морду и, потрясая рогами, дрожа от ярости, злобно заревел. Г-жа Обен, в отчаянии, тщетно пыталась перелезть с двумя малышами через высокую изгородь на краю выгона. Фелисите все отступала, продолжая засыпать быку глаза землей.
- Скорей! Скорей! - кричала она.
Г-жа Обен столкнула сперва Виргинию, потом Поля в канаву, сбежала сама, начала карабкаться по противоположному склону и наконец, с огромным трудом, вылезла наверх.
Бык, брызгая слюной в лицо Фелисите, прижал ее к частоколу; еще секунда - и он забодал бы ее. Но она успела проскользнуть между кольями, и громадный бык в недоумении остановился.
В Пон-л’Эвеке об этом событии говорили много лет. Фелисите, однако, не возгордилась; ей даже в голову не приходило, что она совершила подвиг.
Все ее мысли занимала Виргиния: от испуга Виргиния заболела нервным расстройством, и доктор, г-н Пунар, прописал ей морские купанья в Трувиле.
В те времена туда мало кто ездил. Г-жа Обен навела справки, посоветовалась с Буре и начала собираться в дорогу так, как если бы ей предстояло далекое путешествие.
Накануне отъезда на тележке Льебара были увезены чемоданы. На следующий день Льебар привел двух лошадей, на одной из которых было дамское седло с бархатной спинкой, а на другой - некое подобие сиденья из свернутого плаща. Г-жа Обен уселась на этот плащ, сзади Льебара. Фелисите взяла к себе Виргинию, а Поль сел верхом на осла, которого им дал г-н Лешаптуа с условием, чтобы за ослом был отличный уход.
Дорога была ужасная - восемь километров они ехали два часа. Лошади то вязли в грязи по самые бабки и, вскидывая задом, выкарабкивались, то спотыкались, попадая в выбоины, то перепрыгивали через рытвины. Кобыла Льебара внезапно останавливалась. Он терпеливо ждал, когда она двинется, и рассказывал о владельцах имений, расположенных при дороге, выводя из своих рассказов мораль. Когда же они проезжали в Туке мимо дома, на окнах которого стояли горшки с настурциями, он, поведя плечами, сказал:
- Тут живет некая госпожа Леусе. Нет чтобы взять молодого парня...
Фелисите не расслышала конца фразы; лошади пустились рысью, осел поскакал; они обогнули забор и увидели двух мальчуганов; чтобы не попасть в навозную жижу, они ступили прямо на порог дома.
Увидав хозяйку, старуха Льебар проявила бурную радость. Она подала завтрак, состоявший из филе, рубцов, кровяной колбасы, фрикасе из цыпленка, пенистого сидра, фруктового торта и слив в водке, и все это приправлялось комплиментами «барыне», которая «отлично выглядит», «барышне», которая стала «красавицей», и г-ну Полю, который стал «совсем молодцом», причем не были забыты и покойные дедушка с бабушкой, которых Льебары знали, так как служили у нескольких поколений семьи Обен. Ферма казалась такой же старой, как сами Льебары. Потолочные балки прогнили, стены почернели от копоти, пол был серым от пыли. В дубовом поставце хранились всевозможные орудия и разная утварь: кувшины, тарелки, оловянные миски, капканы для волков, ножницы для стрижки овец; огромных размеров клизма насмешила детей. На всех трех дворах фермы под каждым деревом росли грибы, а на сучьях виднелись пучки омелы. Несколько пучков сбросил на землю ветер. Они снова принялись и гнулись под тяжестью ягод. Неровные соломенные крыши, напоминавшие коричневый бархат, выдерживали самую сильную бурю. Но каретник разваливался; г-жа Обен обещала принять меры и приказала седлать.
До Трувиля они добирались еще полчаса. Караванчик спешился, чтобы перевалить Экор - утес, нависавший над лодками; через несколько минут они уже входили во двор «Золотого ягненка» - стоявшей в конце набережной гостиницы старухи Давид.
Виргиния сразу почувствовала себя лучше - так благотворно подействовали на нее перемена климата и морские купанья. У нее не было купального костюма, и она плавала в рубашке; няня переодевала ее в домике таможенного надсмотрщика, которым пользовались купальщики.
После полудня они, взяв с собой осла, уходили за Черные скалы, по направлению к Энеквилю. Вначале тропинка поднималась по холмистой долине, похожей на лужайку в парке, потом тянулась по плоскогорью, где пастбища сменялись пашнями. Вдоль дороги, среди разросшегося колючего кустарника, возвышался остролист; кое-где сучья сухого дерева вычерчивали зигзаги в голубом воздухе.
Отдыхали почти всегда на лугу между Довилем слева и Гавром справа, прямо против, моря. Оно сверкало на солнце, гладкое, как зеркало, и такое спокойное, что его рокот был еле слышен; чирикали невидимые воробьи, и все это накрывал необозримый небесный свод. Г-жа Обен шила, подле нее Виргиния что-нибудь плела из камышинок, Фелисите набирала целые охапки лаванды, Поль скучал и просился домой.
Иногда, переплыв на лодке Тук, собирали ракушки. После отлива на берегу оставались морские ежи, водоросли, медузы; дети бегали, силясь поймать хлопья пены, уносимые ветром. Сонные волны накатывали на песок и растекались по всему берегу; берег простирался, насколько хватал глаз, но со стороны суши границей служили ему дюны «Болота» - широкого луга, похожего на ипподром. Когда они возвращались этой дорогой, перед ними с каждым мгновением рос на склоне холма Трувиль, и все его дома, одни - побольше, другие - поменьше, казалось, весело разбегались кто куда.
В чересчур жаркие дни они не выходили из дому. Ослепительно яркое солнце протягивало световые полосы между планками жалюзи. Из селения не доносилось ни звука. Внизу, на тротуаре, - ни души. Разлитая повсюду тишина усиливала ощущение покоя. Вдалеке стучали молотками конопатчики, заделывавшие подводную часть судов, резкий морской ветер доносил запах смолы.
Любимым их развлечением было смотреть, как возвращаются баркасы. Обогнув буи, баркасы начинали лавировать. Паруса спускались на две трети; парус фокмачты надувался, как шар, и баркасы, скользя среди плеска волн, двигались вперед, доходили до середины гавани, и здесь внезапно падали якоря. Немного погодя суда причаливали. Моряки бросали через борт трепещущую рыбу; их ожидала вереница повозок, женщины в ситцевых чепцах хватали корзину, обнимали мужей.
Как-то одна из них разговорилась с Фелисите, и немного погодя, сияя от радости, Фелисите вошла в комнату. Она встретила сестру; Настази Барет, жена Леру, появилась у них с грудным ребенком, правой рукой ведя еще одного, а слева, подбоченившись, шел третий - маленький юнга в надетой набекрень матросской шапочке.
Через четверть часа г-жа Обен выпроводила ее.
Настази с детьми вечно попадалась ей па глаза то на пороге кухни, то во время прогулок. Муж не показывался.
Фелисите привязалась к ним. Она купила им одеяло, белье, печку; они беззастенчиво эксплуатировали ее. Эта слабость Фелисите злила г-жу Обен; к тому же ее коробила развязность племянника Фелисите, который называл Поля на «ты», и так как Виргиния начала кашлять, а погода испортилась, то г-жа Обен вернулась в Пон-л’Эвек.
Г-н Буре помог ей выбрать коллеж. Лучшим считался канский. Туда-то и поместили Поля; Поль со всеми простился весело: его радовало, что он будет жить с товарищами.
Г-жа Обен решилась на разлуку с сыном в силу необходимости. Виргиния все реже и реже вспоминала о нем. Фелисите скучала без его беготни. Но у нее появилось новое занятие: начиная с Рождества, она стала каждый день водить девочку на уроки Закона божия.
III
Преклонив колени перед дверьми храма, она проходила под его высоким сводом, между двумя рядами стульев, расставляла скамейку г-жи Обен, садилась и осматривалась по сторонам.
Места на клиросах заполняли справа мальчики, слева - девочки; у аналоя стоял священник; на одном из витражей абсиды Святой Дух парил над Девой Марией; на другом витраже она стояла на коленях перед младенцем Иисусом, а за надпрестольной сенью находилось деревянное изваяние архангела Михаила, поражающего дракона.