Страстная неделя

— Нас угоняют. Пункт назначения: Эссон… Говорят, герцог Беррийский боится армии. В Париже оставляют только эту сволочную королевскую гвардию и студентишек с их дурацкими перьями.

Эссон! Как много говорило это слово Роберу. Ведь в Эссоне год тому назад разыгралась чудовищная комедия, которая поставила под удар Фонтенбло и отдала императора на милость союзников. Ту чреватую событиями ночь Дьёдонне провёл в седле — он был тогда адъютантом полковника Фавье и скакал за ним без отдыха до самого утра. Они возвращались из Фонтенбло, где у полковника было свидание с императором. Они пронеслись через ту апрельскую ночь, прижатую к земле тяжёлым небом, затянутым чёрными тучами, в разрыве между которыми проглядывала луна, они пронеслись через лес мимо причудливых фантастических утёсов. Должно быть, Фавье окончательно потерял душевное равновесие, раз он заговорил с Робером о женщине, которую он любил и которая никогда не будет ни его женой, ни его любовницей. Он смешивал воедино несчастья, постигшие Францию, и свои собственные неудачи. Он поверял заветные тайны этому голубоглазому поручику, как поверяют их в минуту кораблекрушения. Кто же была эта женщина? А как он о ней говорил! «Совершенное создание», — твердил он. Познакомился он с ней в 1805 году…

Они выехали на голую равнину, и небо окончательно потемнело. На всю жизнь запомнит Робер узенькую змейку дороги, молоденькие деревца, бегущие им навстречу. В Эссоне было темно и спокойно. Никто бы не подумал, что здесь расквартирован 6-й корпус. Разве что какой-нибудь из полков переместили…

Фавье решил добраться до передовых постов. Мармон собирался отправиться в Париж, надо было вручить ему распоряжение императора. Где-то там, неподалёку от Орсэ, стояли австрийцы.

«Совершенное создание», — говорил Фавье. Внезапно на перекрёстке дорог они услышали грохот, похожий на неторопливые раскаты грома. Эссон остался позади, должно быть, неподалёку был Куркурон, на предрассветном небе уже начинали смутно вырисовываться силуэты людей и коней. А что, если это австрийцы? Увы… Это был 6-й корпус, направлявшийся в Версаль.

— Как так? Да вы с ума сошли! Немедленно возвращайтесь в Эссон! Кругом марш!

— Господин полковник, видите ли, господин полковник… мы действуем согласно приказу генерала…

— Какого ещё генерала?

Оказывается, это был приказ генерала Сугама, который по сговору с неприятелем отступал к Версалю, покинув свой пост, испугавшись, что императору может стать известно о вчерашних переговорах Мармона, его самого и некоторых других с австрийцами; неожиданное появление полковника Гурго, адъютанта его императорского величества, побудило генерала решиться на этот крайний шаг. Свой вызов в Фонтенбло он считал просто ловушкой. Стоя на берегу какого-то ручейка, Фавье выкрикивал что-то (что именно — Робер гак и не разобрал), а генерал Сугам, сидевший на коне, монотонно твердил: «Он меня расстреляет!»

Вот как была предана Франция, и император, и двадцать лет славы. Всю жизнь будет с горечью вспоминать поручик Дьёдонне название этого ручейка. Он нарочно осведомился об этом у какого-то крестьянина, который, услышав конский топот, высунулся, полуголый, из окошка поглядеть на солдат. Странное название оказалось у этого ручейка. Он назывался «Булькай в дождь»…

С тех пор прошло меньше года, и вот Робер Дьёдонне вновь направляется верхом в Эссон… Там ею ждёт ночлег. А быть может, встреча с Бонапартом. Дождь снова усилился. Как ни странно, но больше и настойчивее, чем об императоре, Дьёдонне думал о «совершенном создании», о Фавье, влюблённом в эту женщину с 1805 года… уже целых десять лет… о, это, конечно, прекрасно, ничего не скажешь, но он, Робер, не создан для подобных чувств. Его молодость прошла в мимолётных и случайных романах. Интересно, кто такая эта женщина?

Третий раз в течение одного дня полковнику барону Шарлю Фавье, подпоручику 6-й роты герцога Рагузского, которую солдаты именовали для простоты «Иудиной ротой», пришлось побывать во дворце. Этот тридцатитрехлетний гигант шести футов роста, с крупным и тяжёлым лицом, черноусый, с уже редеющими волосами, отчего лоб казался ещё выше, с огромными глазами и длинными, загнутыми вверх ресницами, в третий раз в течение одного дня спускался с лестницы Павильона Флоры в полной парадной форме: плащ скреплён у горла пряжкой, левая пола закинута на могучее плечо, под мышкой видна блестящая каска с изображённым на ней солнцем, васильковый мундир с пурпуровыми отворотами, подбитые пурпуром полы; сверкая серебряным шитьём, спускался он по лестнице в полном смятении чувств, с отвращением пробираясь сквозь толпу сгрудившихся на ступеньках соглядатаев из полиции.

Казалось, повальное бегство придворных, покинувших этим воскресеньем Тюильри, в чем можно было убедиться хотя бы во время королевской мессы, благоприятствовало вторжению этих штафирок с тяжёлыми тростями, в долгополых зелёных, чёрных или коричневых рединготах и в высоких тёмных цилиндрах — словом, в классической своей форме, по которой их узнавали за сотню шагов. Были тут шпики из полиции господина Андрэ и новенькие, служившие под началом Бурьена. доброхоты из приватной полиции графа Артуа: и те, и другие подозрительно поглядывали на соседей. Приходилось прокладывать себе дорогу среди этих шпиков, добрая половина которых наверняка состояла из людей Футе, готовых в случае прихода Бонапарта к самым решительным действиям. В то же время присутствие их означало, что со времени измены Вея военные лишились доверия. Достаточно было посмотреть, как у себя наверху особы королевского дома подозрительно вглядывались в лицо каждого, даже маршалов.

Кто-то изменит завтра?

Было примерно около трех часов пополудни, когда маршал Мармон, герцог Рагузский, отсиживавшийся в Военном училище, пока не без труда собранная королевская гвардия мокла на Марсовом поле в ожидании его королевского величества, велел позвать к себе своего бывшего адъютанта, с тем чтобы направить его в Тюильри. Это же бессмыслица: король пожелал провести смотр, пришлось носиться по всему Парижу и собирать людей, которые после утренней поверки, естественно, разбрелись кто куда, затем построили их под дождём, и теперь они ждут, ждут, а никто и не думает являться.

Хотя маршалу было уже сорок один год, он все ещё сохранял юношескую стать. Правда, немного раздался, но высокий рост и красивое лицо, обрамлённое тёмными кудрями, говорили о его аристократическом происхождении. Только вот подбородок слегка отяжелел. В расшитом мундире, с голубой лентой через плечо и с крестом на шее, он как был, так и остался самовлюблённым говоруном и жадным до развлечений ловеласом, каким Фавье знавал его ещё по Испании, вечно одержимым желанием оправдаться, будь то на следующий день после Арапильской битвы, будь то сейчас; он нет-нет да и возвращался в разговоре к обвинениям, которыми Бонапарт, едва высадившись в Канне, заочно осыпал его. Сколько раз в эти последние дни маршал то и дело начинал гневаться, разговаривая со своим бывшим адъютантом, с которым он расходился во взглядах чуть ли не по всем вопросам. «Ах, — восклицал он, — ваша хартия!» Как будто Фавье самолично её составил, как будто только он один повинен во всем, что происходило, даже в этом грубом манёвре Людовика XVIII, с помощью которого король надеялся привязать к себе людей императора, потом — нате вам, измена маршала Нея! Мармон держал сторону графа Артуа и герцога Беррийского. Хотя последний возмущал его своей манерой подражать Маленькому Капралу… по любому случаю тянется ущипнуть за ухо… и он туда же! Слава богу, ростом нс вышел.

— Отправляйтесь-ка во дворец, Фавье, — сказал Мармон, — не знаю, о чем только думает его величество… войска окончательно потеряют терпение.

И вдруг он выложил все. Стало быть, отвергли план, который уже давно разработал полковник Фавье, а маршал выдал за свой собственный? Значит король действительно собирается навострить лыжи? Ещё в четверг он обещал Палате погибнуть, но не пропустить врага, а в воскресенье удирает как заяц! Подумать только, две ночи Фавье провёл без сна, составляя план укрепления Лувра, вся диспозиция уже была подготовлена: герцог Ангулемский удерживает юго-запад, герцог Бурбонский — запад, королевская гвардия и войска охраняют подступы к Парижу под командованием Макдональда, герцог Беррийский…