Страстная неделя

Тем временем герцог Беррийский разглядывал карту — да ведь раз надо попасть в Эстер, самая короткая дорога — на Бетюн, а оттуда прямиком до Эстера вдоль канала Ло… словом, через Лестрем. Вот наивный младенец, ничего-то он не уразумеет!

Придётся объяснять ему.

Для графа Артуа главное — вопрос безопасности, необходимо избегать тех городов, где гарнизоны могут примкнуть к мятежникам, и дорог, по которым передвигаются мятежные войска.

— Какие же тут города между Сен-Полем и Лиллем? О чем вы говорите, отец? — недоумевающе перебил герцог Беррийский.

Граф пропустил его вопрос мимо ушей. Вот Перн, Мервильэто край, искони проникнутый монархическим духом. Неужели Шарль-Фердинанд забыл собственные восторженные рассказы о поездке по Северу прошлым летом, в августе месяце? Он не мог наговориться о героических подвигах повстанцев в Перне в девяносто третьем году. Шутка сказать, они в самый разгар Террора кричали: «Да здравствует король!» и «Долой патриотов!».

Граф Артуа старался не вспоминать, как называли этот мятеж, вспыхнувший во время очередной ярмарки, ему неприятно было произносить слова «Малая Вандея»… и он быстро перескочил на Мервиль — там тоже они будут в настоящей монархической цитадели… однако он и тут умолчал, что Мервиль был одним из центров восстания, которое известно под названием «Северная Вандея» (граф предпочитал именовать её Лалейским краем, то есть подменял часть целым) и которое произошло в то время, когда Бонапарт увязал в русских снегах; да что там — не далее как вчера, за ужином, им тут же, в Сен-Поле, рассказывали историю замечательного мервильского юноши Луи Фрюшара, прозванного Людовиком XVII, потому что он был семнадцатым сыном в семье: приколов к шляпе кокарду из белой бумаги, на которой было написано его прозвище, и нацепив на синюю рабочую блузу жёлтые бумажные эполеты, он взял приступом супрефектуру Сен-Поль. Поистине Мервиль — центр восстаний!

Фрюшар собрал в обоих департаментах около двадцати тысяч вооружённых людей, и в феврале 1814 года года им оказал поддержку отряд казаков и гусар царской армии под командованием полковника барона Гейсмара…

— Взгляните на карту, любезный сын, и вы, господин маршал… вы сами убедитесь, что на девять миль в окружности нет ни одного селения, имя которого не было бы вписано в доблестный перечень монархических восстаний… Мы словно вступаем в густой лес верноподданнических чувств… Кстати, это и в самом деле край лесов…

— И болот!.. — пробурчал герцог Беррийский.

Под конец граф Артуа заявил напрямик, что, если менее подвижная, зато более значительная часть королевской гвардии запрудит дороги, прикрывая с юга их отход к Лиллю, она создаст своего рода заслон и послужит для отвода глаз — на случай появления солдат Эксельманса…

Мармон посмотрел на него. Неужели граф готов бросить основное ядро своих войск и даже поклажу, лишь бы обеспечить собственную безопасность? А может, ему на все плевать, ведь карета с таинственными бочонками при нем… Мармону незачем было высказывать свою мысль вслух. Граф Артуа прочитал её в его глазах. Несколько! высокомерно и с достоинством он произнёс:

— Бурбонам, господин маршал, прежде всего надлежит помышлять о будущем. На какие бы жертвы мы ни шли добровольно, как ни тягостно нам столь многое, первая наша забота — спасти династию… — С этими словами он положил руку на плечо сына, того самого сына, который направо и налево зачинал детей.

Итак, построившиеся в Сен-Поле войска расчленили на две колонны. Та, что направлялась на Бетюн, получила в наследство пушки господина де Мортемар, плохо приспособленные для быстрых переходов и для тех дорог, по которым предстояло продвигаться второй колонне. Дорога между Бетюном и Ла-Бассэ была единственной мощёной в здешних краях. А кроме того, пушки могут пригодиться в Бетюне на случай осады. Маршруты действительно хранились в тайне, командиры войсковых частей полагали, что решено воспользоваться двумя дорогами, дабы ускорить передвижение, а в итоге обе колонны сойдутся в Бетюне, вторая повернёт туда от Лиллера…

Во всяком случае, господин де Мортемар, включённый со своими пушками в бетюнскую колонну, высказал такое мнение своему кузену Леону де Рошешуар, который вместе с мушкетёрами Лагранжа направлялся на Лиллер. А господин де Рошешуар, когда встретил на улице маркиза де Тустен, из роты гвардейцев герцога Ваграмского, с которым ехал в карете до Бовэ, старого своего знакомца времён ранней юности ещё в Португалии, и когда узнал, что тот направляется по одному маршруту с чёрными мушкетёрами, отнюдь не выболтал секрета, а лишь повторил то, что считал правдой: их посылают, сказал он, в Бетюн через Лиллер. Но упоминание о Лиллере взволновало маркиза. Ведь в Лиллере, в семье жены, обосновался после отставки Балтазар!

Балтазар де Шермон — его шурин, брат госпожи де Тустен.

Маркиз надумал опередить колонну, чтобы повидаться с родными, и уговорил приятеля, господина де Монбрэн, поручика Швейцарской сотни, обладателя быстроходного экипажа (небольшого кабриолета, в который ему посчастливилось в Абвиле впрячь великолепного коня), доехать с ним до Лиллера: как же, кратчайший путь на Бетюн лежит через Лиллер, в этом он не сомневался, — ни у кого ведь не было карты, чтобы увидеть всю нелепость предположения, высказанного Леоном де Рошешуар.

Выехав немедленно, они с таким рысаком на целый час опередят графа Артуа и по пути присоединятся к колонне.

На то, чтобы построить личный королевский конвой и мушкетёров, тоже требовалось время, что давало им полчаса лишних, и, хотя дороги размыло, не было и половины восьмого, когда они приехали в Лиллер. Балтазар, по-видимому, находился в Лилле, и госпожа де Шермон, которую они подняли с постели, была очень встревожена слухами, которые привёз ночью гончар, приехавший оттуда в повозке, — слуги успели с утра сообщить ей эти неприятные новости. Быть не может? Лилльский гарнизон возмутился и поднял трехцветное знамя? А что же с его величеством? Озадаченный граф де Монбрэн отправился на разведку, оставив Тустена в родственных объятиях. Гончара найти не удалось, видимо, он пошёл спать, после того как целую ночь двенадцать с половиной миль тащился в фургоне со своим товаром, но кто-то сказал, будто с ним в Лиллер приехал возчик и сейчас, должно быть, пропускает стаканчик в кабачке на том конце площади Мэрии.

Тем временем та часть королевской гвардии, что была назначена сопровождать принцев и Мармона, двигалась по дороге от Сен-Поля на Лиллер через Перн. Местность тут резко отличалась от той, по которой войска проходили в четверг, чего за беседой не заметили ехавшие в экипаже господа де Тустен и де Монбрэн.

Обсаженная деревьями дорога пролегала по холмам и низинам, рощицы сменялись лесами. То и дело попадались домики — хоть и крытые соломой, но непохожие на те, какие встречались в Пикардии; в этой части провинции Артуа, граничащей с Фландрией, не было ни зловонных луж, ни беспорядка, ни грязи, что так огорчало графа в предшествующие дни. Здесь в приоткрытые двери выбеленных крестьянских домишек видно было внутреннее убранство, напоминающее интерьеры голландских живописцев тщательно наведённым блеском кухонной утвари, чисто вымытых плиточных полов и навощённой мебели… Деревни расположены среди зелени… Все это превосходно, только пресловутой приверженности к монархии, из-за которой граф Артуа выбрал именно этот маршрут, ни в чем не обнаруживается. Жителей не оповестили о следовании верных присяге войск, нигде не было видно белых флагов, а крестьяне с утра вышли в поле. Перн, где проливали кровь за короля, оказался всего лишь большим селом; центральная площадь, окружённая белыми домами, представляла собой выгон, где паслись овцы, вот, собственно, и все, что удалось здесь усмотреть. Герцог Беррийский с присущей ему нервозностью сновал взад-вперёд вдоль колонны, но на сегодня он отбросил «стиль Маленького Капрала» и ни с кем не заговаривал запросто. Белые плащи гвардейцев конвоя напоминали ему пернских овец. В конце концов отец заразил его беспокойством, от которого до сих пор он каким-то чудом умел себя оградить, хотя в войсках почти все чувствовали ненадёжность своего положения. А то ли ещё было бы, если бы кто-нибудь подслушал разговоры, которые вёл граф Артуа с Арманом де Полиньяк и Франсуа Экаром в своей зеленой колымаге, украшенной королевским гербом!