Страстная неделя

Обдумывая очередной шахматный ход, Бертье вёл долгие беседы с тестем. Большой разницы лет между ними не было.

Герцог Баварский, человек весьма деликатный, понимал чувства зятя, его тревогу за родину, он сообщал ему новости в возможно менее обидной для его слуха редакции. Он интересовался несколькими знаменитыми шахматистами, с которыми Бертье в молодости был лично знаком и встречался в «Кафе де ля Режанс».

— Не говоря уже о вашем Наполеоне — он, как я слышал, не ударит в грязь лицом перед профессионалами… А что вы скажете об этом гамбите, голубчик, не ожидали?

Такие сценки происходили в очаровательном кабинете стиля рококо, с окнами в сад. Но даже здесь настигали их Генрих и Кунигунда.

В конце апреля Бертье решил отправить своих в Гро-Буа, и на сей раз граф Монжела не счёл себя обязанным докладывать по начальству, так как сам маршал не уезжал из Бамберга. Итак, Мария-Елизавета с детьми и мадемуазель Гальен сели в берлину, намереваясь добраться до Франции через Швейцарию, но в Штокахе генерал принц Гогенцоллерн приказал задержать карету, потому что у отъезжающих не было визы штаб-квартиры Союзных армий. Вынужденное возвращение жены дало почувствовать маршалу, как крепка его клетка. Он написал дяде Максу, баварскому королю. Безрезультатно. Здоровье Бертье пошатнулось: он воспользовался этим предлогом и отправил в Гент его величеству Людовику XVIII письмо, в котором покорнейше просил в дальнейшем не рассчитывать на его услуги… Его величество как раз рассчитывал на услуги Бертье в качестве командира небольшого армейского соединения, которое должно было представлять монархию при союзниках, уже начавших стягивать войска в Бельгию.

Война была неминуема. Война против Франции. И Бертье в почтительном письме к Людовику XVIII снова отказался служить ему.

Двадцать девятого мая граф Барклай де Толли, главнокомандующий русских войск, расположился в замке Зеехоф, словно герцог Вильгельм переделал это очаровательное здание специально для него. Вместе с ним прибыл корпус генерала Сакена, который расквартировали в Бамберге и его окрестностях. В Гофмановском театре во время представления, музыку к которому написал директор театра, князь Ваграмский встретился в герцогской ложе с генералом Сакеном. В чрезвычайно любезной беседе русский генерал без труда убедил своего собеседника в неминуемом успехе выработанного союзниками плана. В Париже они будут самое позднее через месяц, и маршал сможет вернуться на родину, поселиться в своих владениях, заняться охотой. На следующее утро у Бертье был приступ удушья. Доктор Циглер, которого призвали, сказал, что это пустяки. Разгулялись нервы.

Разгулявшиеся нервы, вероятно, побудили Бертье всю неделю под разными предлогами искать случая поговорить с Сакеном. В среду на следующей неделе он узнал от генерала Сакена, что русские лейб-кирасиры пройдут завтра около двенадцати дня по городу. Весь Бамберг говорил об этом. Во дворце за обедом только о кирасирах и шла речь. Мария-Елизавета, правда, видела, что с её мужем творится что-то неладное. В спальне она попыталась заговорить с ним о скором возвращении в Париж. Он промолчал. Она сказала:

— Я буду счастлива свидеться с Джузеппой… меня беспокоит её здоровье…

Он опять промолчал, и они легли спать. Мария-Елизавета всю ночь чувствовала, что муж ворочается в постели. Ей хотелось заговорить с ним, но она не могла, она до смерти устала. Да и что сказать? Последнее время ничто ему не мило. Все, что ни говорится для его успокоения, только раздражает его. Накануне вечером, когда он раздевался и она опять увидела у него на шее цепочку с двумя ключиками — один подлиннее, а другой совсем маленький, — которую он не снимал с тех пор, как приехал в Бамберг, княгиня Ваграмская, до того ни разу его об этом не спрашивавшая не столько из деликатности, сколько просто по свойству характера (вопросы были не в её стиле), — княгиня Ваграмская вдруг спросила:

— Что это за ключики у вас на шее, мой друг?

В сущности, ей это было безразлично. А потом, она знала: тот, что подлиннее, от запертого стенного шкафа, незачем было и спрашивать. И спросила-то она просто так, чтобы что-нибудь сказать, прервать ставшее невыносимым молчание, отвлечь мужа от мрачных, тревожных дум! И какая же это оказалась неудачная мысль!

— Почему вы спрашиваете именно сегодня? Я всегда их ношу, вы не раз эти ключики видели… Впрочем, вы следите за мной, я это знаю… Не успею я подняться к детям, как уже слышу на лестнице ваши шаги! — И так далее, и так далее. Но ответить он так и не ответил.

Итак, в то утро русский лейб-гвардии кирасирский полк, отправлявшийся в Бельгию, чтобы сражаться против французов, должен был продефилировать по Бамбергу, и все население города было охвачено тем возбуждением, которое Мария-Елизавета называла «немецкой горячкой». Она собиралась в город, но ей посоветовали убедить мужа не покидать резиденции.

Утром он несколько раз подымался в детскую, откуда в подзорную трубу было видно поле, где строились русские войска.

Мария-Елизавета опасалась, что её советы рассердят мужа, однако, когда она сказала, что ему лучше не выезжать сегодня, он не вспылил, не стал кричать, что он уже не мальчишка, что это невыносимо… Он не сказал ни слова. Он был мрачен и подавлен.

— Погода, правда, очень хорошая, так или иначе, вам, мой друг, остаётся сад.

Этого говорить не следовало, она прикусила язык. Но нет, ничего. Александр в это утро был очень спокоен. Может быть, немного грустен, но очень спокоен.

Ему остаётся сад. Ничего больше. Он провёл часть утра в саду, как ему посоветовали. Антуан следил за ним из окна. Его светлость князь Ваграмский ходил по саду — вот и все. Потом дети, то есть двое старших, вышли погулять. Мадемуазель Гальен, у которой были дела в доме, привела их в сад, обменялась двумя-тремя фразами с маршалом, присела в реверансе и ушла.

Во что играли дети? Девочка бегала за братом и не могла его догнать. Потом её отвлекла бабочка. Мальчик что-то крикнул, и она заплакала. Мысли его светлости, очевидно, были далеко.

Вместо того чтобы утешить девочку и пожурить мальчика, как следовало ожидать, он вдруг направился к крыльцу с видом человека, которого поразила неожиданно возникшая мысль. На крыльце он минутку постоял в нерешительности, затем устремился во дворец. Соборные колокола звонили во всю мочь, но даже сквозь этот звон слышны были звуки приближающегося военного оркестра. Несомненно, в Бамберг входили вышеупомянутые кирасиры.

В спальне, во втором этаже, было распахнуто окно в сад, откуда доносился чудесный свежий аромат. Маршал расстегнул воротник и вытащил золотую цепочку с двумя ключиками, которую носил на шее, перетянул её наперёд и с трудом открыл ногтем довольно сложный замочек. Он достал из шкафа шкатулку и поставил её на кровать. Комнату только что убрали, аккуратно постеленное покрывало смялось под тяжестью шкатулки. Бертье вставил маленький ключик в замок шкатулки — разгулявшиеся нервы, не что иное, побуждали его ещё раз взглянуть на драгоценности. Но колокола, медь и барабаны на улице остановили его, и он изменил своё решение: он бросил все как было, шкатулку, ключи, цепочку, — а сам быстро подошёл к тому окну, что выходит на улицу, поставил ногу, как на ступеньку, на подоконник, чтобы увидеть кирасирский полк, который ещё не вышел из-за угла на площадь.

Так его застала мадемуазель Гальен, и, должно быть, он сконфузился, потому что принял ногу с края окна. Мадемуазель Гальен принесла в спальню бельё княгини, которое чинила после стирки, пришивала: тут — оторвавшуюся перламутровую пуговичку, там — шёлковую ленточку. Она не ожидала, что встретит маршала в спальне, и пробормотала что-то в своё оправдание, хотя сорочки, которые она принесла, вполне объясняли её появление. Бертье посмотрел на неё. Она была уже не так молода, красотой никогда не отличалась, но он представил себе её девочкой, там, в древнем городе на берегу Соны, куда в IX веке вместе со св. Стефаном пришли венгры… почему он вспомнил об этом как раз сейчас? Военный оркестр гремел под окном.