Страница 23 из 47
Не все разделяли это увлечение аллегориями. Так, толкователи из Антиохии сосредотачивались на буквальном значении Писания. Их целью было понять, чему хотели научить сами пророки — а не то, что можно было вычитать из их слов задним числом. Пророки и авторы псалмов часто использовали метафоры и уподобления, но этот образный язык был частью буквального смысла — весьма важной для понимания того, что они хотели сказать. Антиохийские толкователи не видели необходимости в аллегории. Иоанн Златоуст, проповедник конца четвёртого века н. э., показал, что можно извлечь глубокий нравственный урок исходя из простого, буквального смысла Библии. Последователи антиохийской школы не могли совсем отказаться от типологического толкования, ведь к нему так часто прибегали евангелисты, но они советовали богословам придерживаться тех аллегорий, которые приводятся в Новом Завете, и не искать новых. Так, например, Теодор, бывший епископом Мопсуэстии с 392 по 428 г., не видел никакой ценности в Песне Песней: это была просто любовная поэма, которая могла быть прочитана как священный текст лишь в том случае, если привнести в неё абсолютно чуждые ей смыслы.
Однако в александрийской школе Песнь Песней была популярна именно по той причине, что она предлагала такие богатые возможности для аллегорий. Хорошо сведущие в герменевтической традиции, разработанной Филоном, христиане из Александрии создали искусство прочтения, которое они называли духовным толкованием — попытку воспроизвести опыт учеников Иисуса по дороге в Эммаус. Подобно раввинам, они рассматривали Библию как неисчерпаемый текст, способный бесконечно порождать новые смыслы. Они не считали, что навязывают Писанию вещи, которых в нём нет, — они бы согласились с раввинами, что «в нём всё». Самым ярким из толкователей александрийской школы был Ориген (185–254), наиболее влиятельный и плодовитый автор своего времени[325]. Помимо комментариев к Библии, он составил «Гексапла» («Шесть столбцов») — издание Библии, где текст на древнееврейском шёл параллельно с пятью различными греческими переводами, а также два монументальных труда: «Против Цельса» — апологию, призванную опровергнуть языческого философа, критиковавшего христианство, — и «О началах», исчерпывающий отчёт о христианской доктрине.
Для Оригена Иисус был началом и концом любого толкования:
Иисус открывает нам Закон, раскрывая перед нами тайны Закона. Ибо мы, те, кто принадлежит вселенской Церкви, мы не отвергаем закон Моисеев, но принимаем его, при условии, что нам истолковывает его сам Иисус. Воистину, мы можем правильно понять Закон лишь, когда Он объясняет его нам, и мы можем воспринять Его суждение и понимание[326].
Для Оригена еврейские писания были мидрашом на Новый Завет, который, в свою очередь, являлся комментарием к Танаху. Вне аллегорического прочтения Библия не имела смысла. Как можно буквально объяснить наставление Иисуса: «Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя»[327]? Как может христианин принять варварский приказ истреблять необрезанных мальчиков[328]? Какое отношение могли иметь к христианам многословные указания о строительстве скинии[329]? Неужели библейский автор действительно имел в виду, что Бог «ходил» в Эдемском саду[330]? Или настаивал на том, что ученики Христа не должны были никогда носить обуви[331]? Если понимать это буквально, было бы «весьма сложно, и даже невозможно» почитать Библию как священную книгу[332]. Чтение Писания — далеко не лёгкая задача, Ориген подчёркивает это снова и снова. Зачастую еретики извращали текст в своих собственных целях или давали упрощённое толкование чрезвычайно сложному отрывку. Нелегко было найти вдохновение и здравое учение в некоторых наиболее сомнительных или отнюдь не поучительных библейских рассказах, но, так как в писании говорил сам Логос, «нам следует верить, что это возможно, даже если мы не видим в этом пользы»[333]. Так, например, обсуждая сомнительное поведение Авраама, когда тот продал свою жену фараону, выдав её за свою сестру[334], Ориген утверждал, что Сара здесь символизирует добродетель, и Авраам хотел поделиться ею, а не сохранить для себя одного.
Современный читатель, пожалуй, счёл бы, что Ориген в той же степени повинен в искажении Священного Писания, что и еретики, которых он сурово осуждает. Как и раввинские мидраши, его толкования кажутся намеренным злоупотреблением, поиском смысла в ущерб авторскому замыслу. Ориген познакомился с еврейским мидрашом в Александрии и позже — в Кесарии, где он основал свою собственную академию. Его методы были схожими. Так, например, комментируя книгу Исхода, Ориген не был удовлетворён масштабным образом — освобождением народа Израиля из рабства как символом спасения, дарованного Христом, — но пытался найти упоминание о Христе даже в деталях, кажущихся мелкими и незначительными. Все христиане должны были выйти из «тьмы Египетской», оставить свои земные пути, чтобы следовать за Иисусом. Писание говорит нам, что на первом этапе исхода из Египта сыны Израилевы отправились «из Раамсеса в Сокхоф»[335]. Подобно Филону, Ориген всегда исследовал этимологию имён собственных, и он открыл, что Раамсес означало «мелькание моли». Затем он обнаружил «цепь» цитат из Писания, которая дала этому, на первый взгляд, несущественному предложению совершенно новое значение. Слово «моль» напомнило ему о предостережении Иисуса против привязанности к земным богатствам, которые так легко может испортить моль или жук-древоточец[336]. Итак, каждый христианин должен «выйти из Раамсеса,
если вы хотите прийти туда, где наш Господь может быть нашим вождём и идти впереди вас в столбе облачном[337] и быть вашим камнем[338], который предлагает вам духовную пищу и духовное питие, не менее того[339]. Также не должны вы хранить сокровища здесь, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут[340]. Это то, что Господь ясно высказал в Евангелиях: если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твоё и раздай нищим: и будешь иметь сокровище на небесах[341]. Вот что, следовательно, означает выйти из Раамсеса и следовать за Христом[342].
Так временное пребывание сынов Израиля в Раамсесе предвосхищало требование Христа о полном посвящении себя Богу. Для Оригена Писание было textus, словесной тканью, сотканной из густо переплетённых нитей-слов, каждое из которых принадлежало Христу-Логосу и призывало читателя следовать за ним. Ориген не считал, что его толкование было произвольным, ведь Бог оставил ключи к разгадке; и он как толкователь должен увидеть их и разрешить все вопросы, чтобы божественный голос ясно различался — что было невозможно до пришествия Иисуса.
Толкование приводило экзегета и его учеников в состояние экстаза, от греческого слова экстасис — «выход за пределы» обыденности. Современные библеисты стремятся рассматривать текст Писания в рамках светской науки, исследуя его точно так же, как и любой другой древний документ[343]. Ориген руководствовался другими целями. Центром ранней христианской духовности была так называемая «вечная философия», характерная почти для всех культур, предшествовавших Новому времени. Согласно этой мифологической гипотезе, все объекты реального мира имели своё соответствие в божественной сфере[344]. Это представление было попыткой сформулировать неясное чувство того, что наши жизни являются чем-то неполным и обрывочным, отличным от той более удовлетворяющей нас версии, которую мы так ясно можем себе представить. Поскольку земля была связана с небесами огромной цепью бытия, символ был неотделим от той невидимой сущности, которую он обозначал. Слово «символ» происходит от греческого «симбаллейн» — «бросать сообща». Прообраз и его земная копия были неразрывно связаны, перемешаны, как джин и тоник в коктейле. Пробуя одну составляющую, неизбежно пробуешь и другую. Это было основой христианского обряда: когда христиане пили вино и ели хлеб во время причастия, они прикасались к Христу, который являлся им в виде этих предметов. Подобным же образом, стремясь проникнуть в смысл ограниченных во времени слов писания, они соприкасались с Логосом, прообразом всех человеческих высказываний. Это представление было центральным для герменевтики Оригена. «Писания <…> имеют не только открытый смысл, но и некоторый другой, скрытый от большинства, ибо описанное здесь служит предначертанием некоторых таинств и образом божественных вещей», — объяснял он[345]. Пристально изучая Новый Завет, Ориген был «поражён сокровенностью неизречённых тайн», которые в нём содержатся, на каждом шагу он находил «бесчисленное множество мест, представляющих, как бы через окно, немалый материал для величайших и многочисленнейших размышлений»[346].
325
Reno, «Origen»; David W. Kling, The Bible in history: How the Texts Have Shaped the Times, Oxford and New York, 1994, pp. 89-91; Jaroslav Pelikan, Whose Bible Is It? A History of Scriptures Through the Ages, New York, 2005, pp. 61-62.
326
R. В. Tollington (trans.), Selections from the Commentaries and Homilies of Origen, London, 1929, p. 54. Gerald L. Bruns, «Midrash and Allegory: The begi
327
Мат. 5:29.
328
Ориген, О началах, 4.3.1. Здесь Ориген комментирует этот стих так, как он переведён в Септуагинте.
329
Исх. 25—31; 35—40.
330
Быт. 3:8.
331
Мат. 10:10.
332
О началах, 4.3.1. цит. по G. W. Butterworth (trans.), Origen; On First Principles, Gloucester, Mass. 1973.
333
Гомилии на Иезекииля 1:2, цит. по Jaroslav Pelikan, Whose Bible Is It? A History of Scriptures Through the Ages, New York, 2005, p. 60.
334
Быт. 20.
335
Исx. 12:37.
336
Мат. 6:20.
337
Исх. 13:21.
338
1 Кор. 10:1-4.
339
Ibid., ср. Иоан. 6:51.
340
Мат. 6:19.
341
Мат. 19:21.
342
Ronald Е. Haine (trains.), Origen: Homolies on Genesis and Exodus, Washington DC, 1982, p. 277; Reno, «Origen», pp. 25-26.
343
Reno, «Origen», p. 29.
344
Mircea Eliade, The Myth of Eternal Return, or Cosmos and History, translated by Williard R. Trask, New York, 1959.
345
Ориген, О началах, Введение, параграф 8.
346
Ibid., 4.2.3.