Свод

Ветер безумствовал настолько, что в этой безудержной игре сумел добраться до святая святых, сердца англичанина, в котором убаюканные ленью уже едва тлели угли воспоминаний о морских просторах. И пусть вокруг них яростно шумели на ветру не морские волны, а самое заурядное литовское поле, сердце Свода пело. Он улыбался встречному ветру, и даже что-то тихо мурлыкал себе под нос.

Якуб, глядя на него, только сутулился да поплотнее укутывал шею, вжимая голову в воронку высокого воротника жупана. Его конь уже хорошо знал дорогу к Патковицам, потому, оставшись на короткое время без внимания хозяина, не останавливался, а понуро ступал по своим же собственным следам, оставленным накануне.

Они отъехали достаточно далеко от Мельника. Разговор как-то не клеился, и всадники молчали, всматриваясь в невесёлую картину засыпающей природы, думая каждый о своём. И вдруг Якуб, заметивший кого-то далеко впереди привстал в стременах:

— Интересно, кто это?

Свод в ответ снисходительно улыбнулся:

— Вы у меня спрашиваете? Давайте съездим и посмотрим…

Они стремительно сорвались с места и пустили лошадей взапуски[158] к далёкой зияющей ране оврага, того самого, у которого несколько дней назад впервые встречались Якуб и Сусанна. У самого края горбатого овражьего берега, словно каменное изваяние застыл Всадник. Он смотрел куда-то вниз. Вскоре и он заметил приближение гостей.

Якуб и Свод, повинуясь чувству соперничества, почти одновременно взлетели на приовражный холм и едва смогли остановить разгорячённых скачкой коней.

— Пан Лянге! — вскричал Война, утихомиривая своего скакуна. — Вот так встреча. Что вы тут делаете…?

— О! Пан Якуб, приветствую вас и…

— Это мой друг, мистер Свод, я рассказывал вам…

Ричи, понимая, что разговор идёт о нём, привстал в стременах и поклоном поприветствовал неизвестного. Тот имел широкую кость, был крепок в плечах и выглядел как человек военный, совсем не избалованный поместным житьём.

— Свод, о, простите, пан Мечислав, — затараторил Война, судорожно перескакивая с одного языка на другой, — Свод это мистер Лянге, тот, у которого служил Эшенбурк. Простите, мы с ним пообщаемся, а после я всё переведу вам…

— Не беспокойтесь, — понимающе кивнул англичанин и стал пристально всматриваться в дальний угол оврага, где, подозрительно вздрагивая, шумел густой кустарник…

— Вы так и не ответили, — краем глаза замечая интерес Свода, продолжил Война, — пан Лянге, что вас сюда привело?

— Кабан.

— Кабан? — удивился Якуб.

— Представьте себе, — улыбнулся пан Мечислав. — Я вёл его издалека. Подъеду ближе, он, наглец, атакует, отпущу — бежит так, что и на лошади не догнать, вот так и развлекаемся догонялками. У меня-то с собой нет ничего, чем можно было его побольней «укусить». Из всего арсенала только русская сабля. Она хоть и оттянута, как турка[159], а всё равно на кабана с ней не пойдёшь. Так что, дорогой друг, теперь я точно знаю, что означает поговорка: «видит око, да зуб неймёт».

Эх, — вздохнул Лянге, — мне бы уже давно плюнуть на него и вернуться домой, да охотничий азарт заедает, ведь знатный трофей там, в кустах зашился. Пан Война, а у вас нет с собой чего-нибудь …из малой артиллерии?

— Нет, пан Мечислав, — невольно рассмеялся Якуб, — мы с паном Сводом на прогулках обходимся без рушниц.

— А жаль, — с сожалением заключил Лянге, — знать не судьба зверю, сегодня попасть в котёл. Однако, — легко отстранился он от шутливого оттенка разговора, — как это ни прискорбно, но мне кажется, что грядут те самые времена, когда вот такие заурядные прогулки без оружия станут небезопасны.

Война, соглашаясь, кивнул:

— Вы имеете ввиду вылазки русских на литовские земли?

— Вылазки? — Удивился Лянге, наскоро смерив взглядом, продолжающего оставаться безучастным к их разговору, Свода. — Ещё три года назад под Смоленском у русского царя в его «великом наряде[160]» было одних только больших и малых пищалей аж до двух тысяч. До двух тысяч, Якуб! Не мне вам об этом говорить. А ещё пушки, рушницы, самопалы? Таким арсеналом никто из наших соседей похвастать не может. Вам, как человеку знающему толк в оружейном деле известно, сколько ещё можно добавить и доработать этому войску за три года при их-то нынешнем царском упоре на ратное дело.

Неспроста их малые отряды настолько обнаглели, что бродят по Литве, едва ли не как у себя дома. Хотя, — пан Лянге незатейливо отмахнулся от своей же неверной мысли — если правда то, что у него под саблей стоит наше, бежавшее от работы быдло, то им тут и на самом деле все стёжки-дорожки знакомы как родные.

Я достаточно хорошо знаю, пан Якуб, о «власти свободного скота» ещё с Италии. Там знатные богатые и образованные мужи уже давно разобрали по косточкам сию непростую науку — управлять подобным стадом и то…. Не тут, так там чернь взбунтуется и творит страшное. Жаль только, не вслушивался я внимательно в доводы и разъяснения умных людей, думал, что меня сие дело никак не коснётся. А теперь вижу, что не миновать и нам с вами разгула этой самой власти.

Если переложить с итальянского языка одну известную мудрость, то получается, что: «нет на свете ничего страшнее, чем месть голодных собак». Ещё там говорят: «Власть свободного скота длится только ночь. Она коротка, но порой и великому воину короткого клинка достаточно». Поверьте, даже за одну ночь ленивые голодранцы, способны сотворить страшное, а что они творили в Палермо, я видел собственными глазами и не пожелал бы видеть это дважды.

Знаю одно. Люди, неспособные работать, могут только разрушать. Те, у кого руки работают больше языка, отходят быстро. С ними ещё можно договориться, а вот ленивое и пьяное быдло….

Война молчал, будучи шокированным внезапной переменой настроения, случившейся с паном Лянге. Возмущение того было столь красноречивым и напористым, что казалось, будто сии речи вещает, по меньшей мере, особа княжеского рода, а не человек из обширной литовской когорты обедневшей шляхты.

Но, тем не менее, сказанное им казалось верным, хотя бы потому, что оно было подкреплено словами, уже слышанными Войной от разных людей. Лянге был далеко не первым из тех, кто серьёзно беспокоился активностью русского войска у границ Короны. Слухи и разговоры об этом были у всех на устах.

— …о чём тут говорить, — продолжал рассуждать пан Мечислав, — вчера я огрел плёткой одного бездельника за то, что он не накрыл пологом мешки с зерном. Так он, мало того, что ответил мне, мол, твоё, пан, зерно, ты и накрывай, так ещё и пригрозил: «погоди, говорит, — придёт Василёво войско с нашими братами, ты мне, шляхтич, за всё плётки ответишь».

Якуб в удивлении невольно потянул уголки губ вниз:

— Так и сказал? — не веря собственным ушам, спросил он.

— Хм, — кисло улыбнулся на этот вопрос Лянге, — я понимаю. Знатному пану такое, может, и не скажут, а вот тем, кто не так широко стоит на земле как вы, пан Война, подобное не то сказать. Нам, обедневшим и слабым, могут ночью и «красного петуха» пустить. Таким как я нет иной защиты, кроме своей собственной. Мы, как тот кабан: вроде и хозяйничаем на своей земле, а как наскочит кто на коне да с саблей, одно спасение — бежать, да прятаться в кусты.

Якуб косо посмотрел в сторону тех самых кустов, трещащих под тяжестью мощного кабаньего тела:

— Как-то больно грустно и безысходно вы всё рисуете, пан Лянге. Что уж теперь и не жить, когда так дело обстоит? Получается: «Волки за лосем гонятся, а овцы всё одно дрожат хоть и в стойле?»

Пан Мечислав болезненно ухмыльнулся:

— Люди говорят, что вольная сотня людей Василия ночевала на каком-то хуторе всего в двадцати милях от Драгичина. Сотник, уходя, не тронул ни хозяина, ни семью, спросил только об имениях Жигимонтовых панов, что стоят южнее.

— Пан Лянге, — возмутился Якуб, — подумайте сами. Слухи об этом уже докатились до наших земель, а русская сотня ещё нет? Ну не ветер же этот слух носит, правда? Не побежит же кто-нибудь впереди этой сотни с рассказами о грядущей беде. Обычно слух идёт после. Хотя, — Война приструнил вдруг взыгравшееся негодование, — бог с ним. Зная вас, я уважаю ваше мнение, пан Мечислав, на чём бы оно не строилось. Сожалею, — добавил Якуб, — глядя на кислое выражение лица англичанина — но, не имею больше времени всё это обсудить. С вашего позволения, пан Лянге, мы поедем. Замыслили проведать Патковских. После смерти пана Альберта им совсем несладко приходилось, но вот приехал Андрей и, думаю, всё у них наладится.