Свод

— Лянге? — Задумчиво, переспросил Ричмонд. — Значит, Лянге думает так, а вы что, …иначе?

— Мне недосуг думать, Свод. Я просто сопоставляю факты, а исходя из этого, картина рисуется следующим образом. Вчера вы поссорились с Эшенбурком. Не добившись от него признания в том, что он состоит в тайной королевской службе, вы попросту убили его. Вспомните, мы как-то уже говорили об этом и вы всерьёз заявляли, что хорошо было бы как-нибудь хитро избавиться от подобного наушника. Я не знаю, Свод, больше никого, кто мог бы так ловко всё обставить. Шёл человек, поскользнулся, да ещё так, что голова, лопнула, словно гнилая тыква. Само собой Эшенбурк, это не сброд Базыля Хмызы, вам трудно далось это убийство, именно поэтому я застал вас вчера пьяным, в полусознательном состоянии.

Потом, будучи не в ладах с совестью вы засыпаете и, всю ночь беснуетесь до полусмерти. Если бы не Климиха, думаю, вас Свод, хватил бы удар и с этой подачи вы, скорее всего, отправились бы в мир иной вслед за несчастным Эшенбурком…

Зачем, Ричи? — Горько спросил Война. — Когда же вы, наконец, уймётесь? Неужели недостаточно было страданий и смертей повинных и невиновных? Куда же смотрит господь? Ведь вы убиваете просто ради забавы, и только прикрываетесь некими высшими целями. Почему вы, чёрт подери, не можете понять, что выбросив вас в Литву, судьба дала вам последний шанс, спасти свою пропавшую душу. Заметьте, Свод, судьба, в отличие от людей, достаточно ревностно относится ко всем словам и если это «последний шанс», то другого уже не будет.

Война снял шляпу и устало сел на то место, где раньше сидела Михалина.

— Что скажете, Свод?

Пират был подавлен. Всё выходило против него, и не будь он в себе уверен, глядишь и сам бы уверовал в то, что прикончил этого учителя. Нет, такого просто не могло быть. Свод прекрасно помнил, как они расстались у ворот Мельника и тут же в тяжёлой голове Ричи раскалённым железом вспыхнули слова: «Идёт зима, а ведь это божья кара для вас, одуванчиков. Это очередной указ свыше, подыхать от голода и холода. Я проклинаю вас и вашу жизнь!». «Ты проклял его», — словно эхо отозвались в голове слова старухи. Пират тяжело вздохнул:

— Одуванчики, — непонятно к чему вслух произнёс он. — Слушайте, …и как же давно я не слышал это: «Последний шанс»!

Война удивлённо вскинул брови:

— Да, Свод, одуванчики и последний шанс. Но что из себя представляют куцые и поникшие от осенних холодов одуванчики, а что последний подарок судьбы? Или вы питаете к этим растениям некие тёплые чувства? …Как интересно. То есть смерть человека не в счёт, шанс не в счёт, а вот придорожная трава…. В таком случае, хочу вас расстроить, Свод, столь приятные вам одуванчики под Эшенбурком были просто бурыми от его запёкшейся крови.

Очнитесь! Посмотрите, Ричмонд, что с вами творится? С каждым днём вы, из весельчака и прожиги превращаетесь в какое-то чудовище. Может быть я не прав, и это не вы, а наша земля проявляет в вас всё низменное и нечистое? В это верится с трудом, но сегодняшняя ночь переворачивает всё с ног на голову!

Климиха говорит, что в вас живёт чёрная сила большого колдуна и, если вы не перестанете пить, эта страшная и злая мощь, подобно браге разорвёт вашу душу и вырвется наружу большими несчастьями для всех.

— Климиха! — Оживился пират и его туманный взор снова наполнился мыслью. — Это ведь та старая леди, что выхаживала господина Патковского? Она сегодня была тут?

— Была и, смею вас уверить, если бы не она…

— Как она могла?

— Я не понимаю вас, Ричи…

— В моём сне. Она была в моём сне. Я же просил её взять с собой Николоса, но она сказала, что он разбил голову, и ему нет пути обратно, даю слово чести, Якуб!

— Что вы несёте, Свод? Послушайте себя сами. — Война встал. — Вам надо отдохнуть. Я пришлю эту вашу …Михалину. Климиха сказала, чтобы именно она, а не Бронислава выхаживала вас. Я был против, но! Как там, у поэтов? «Каменную кожу его сердца, пробьёт зелёный росток». Точно не помню, так или нет, но что-то в этом роде…

Чёрный день продолжался. Не зря говорят: «Пришла беда — отворяй ворота». Вечером стало известно о кончине пана Патковского. Свод спал, его не стали будить и сообщили ему о случившемся только ближе к вечеру следующего дня. Целый день уставший валяться в постели англичанин допытывался, где пан Война? Само собой никто ему ничего не объяснял, да, откровенно говоря, не особенно-то панский гость и не упорствовал в своих расспросах. Ещё бы. Ведь он проводил время в обществе приставленной к нему Михалины.

Казик появлялся крайне редко. Прибежал утром, помог пану Своду одеться (скорее это можно назвать: «поприсутствовал в то время, когда пан одевался») и, получив ранее указание от Войны ничего не говорить иностранцу о том, что случилось в Патковицах, куда-то пропал на весь день.

Свод развлекался тем, что начал учить Михалину, неотступно следовавшую за ним по пятам, английским словам. Это занятие увлекло обоих настолько, что хмурый осенний вечер пришёл как-то уж очень неожиданно.

Как только окончательно стемнело, приехал Якуб и поведал Своду о том, что и пан Альберт Патковский отдал душу богу, а своё бренное и больное тело земле.

Ужинали Война и Ричмонд вместе. Горе Патковских разбавило негодование и злобу Якуба. Думается, этому ещё немало поспособствовало и то, что отправившись вместе со старостой к Патковским, молодой пан целый день пробыл в обществе Сусанны. Конечно, нехорошо говорить о подобном в тяжёлые минуты, но что делать, мёртвым — мёртвое, а живым — живое. Тем более что панна Ядвига, прощаясь с Жыковичем и Якубом, сама просила молодого Войну приезжать к ним теперь почаще, вместе с мистером Сводом, не забывать соседей, стать на время осиротевшим без пана Альберта Патковицам защитой и опорой.

Свод, вкушая ужин и слушая рассказы обо всём этом, был полон сострадания и весьма одобрительно высказался в адрес Войны и старосты, совершенно искренне назвав их добрыми и милосердными людьми. Ко сну мужчины разошлись в полном взаимопонимании и умиротворении. С тем и уснули.

Утро нового дня снова ознаменовалось сюрпризами, хотя начиналось оно вполне нормально. Со слов самого же Ричи после умывания и плотного завтрака на его измученное недавним недугом тело навалился такой мощный приступ лени, что Свод тут же уведомил Якуба о том, что собирается пойти погулять в парк, причём куда-нибудь подальше, дабы немного растрясти своё переполненное брюхо.

Война же, с пониманием встретив желание товарища, решил прогнать лень иначе. Вспомнив слова отца о том, что земле и людям всегда нужна хозяйская рука, он решил немедленно вмешаться во всё, что его касалось или не касалось в собственном имении. На это вмешательство, помимо недавних поучений отца у него теперь появились и другие причины. Дело в том, что молодой Война, прокручивая накануне в голове перед сном всё, что произошло с ним в последнее время, взвесил все «за» и «против», разбирая все эти яркие моменты на приятные и не очень. С удивлением он отметил, что, к сожалению, положительных моментов было не так уж и много, и все они были связаны только с Сусанной.

Утром Якуб был уже абсолютно твёрд в своём решении жениться. А поскольку по понятным причинам панне Патковской пока было не до женитьбы, молодой Война был просто преисполнен решимости доказать всем и каждому на деле, что близлежащие земли ещё не видели такого Хозяина как пан Якуб Война. И, если раньше амбиции молодого человека опирались только на то, чтобы доказать это отцу, то сейчас он намеревался произвести впечатление ещё и на панну Ядвигу. Разумеется, тяжело переживающая потерю мужа, она охотно в скором времени отдаст своё рыжеволосое сокровище в руки хорошего, богатого жениха, ведь каждая мать печётся о достойном будущем для своей дочери.

Якуб нашёл у конюшни Казика и приказал тому запрячь коня. Услышав шум у въездных ворот, и решив, что приехал пан Жыкович, хозяин мельницкого замка покинул пропахшее сеном и навозом помещение и отправился встречать старосту. Каково же было удивление Войны, когда он увидел во дворе шарабан Патковских!