Закон набата

– Тогда почему же они бросаются? Что ими руководит?

– Только желание вырваться из пруда. В этой струе они угадывают большие и свободные воды.

В самом деле: вода по каналу притекает из Сала. Сал впадает в Дон. Дон – в Азовское море. И все притоки Сала и Дона. Карпы чувствуют, что эта вода пришла оттуда, из огромного мира, не ограниченного двумя плотинами, тарахтением катера кормача, распоряжениями Ивана Васильевича и планами, спущенными из треста.

Но попытки их совершенно безнадежны. Если бы карп пробил проволочную сетку или нашел дыру в ней, он все равно не попал бы в наклонную трубу, потому что на трубу надета сеть из капрона. Даже если бы он попал в трубу, он не сумел бы преодолеть наклонного течения в ней и не выбрался бы в канал. А если бы он выбрался в канал, то, проплыв вдоль него, оказался бы под бурным водопадом, низвергающимся из трех широких труб. Ни водопада, ни потока воды в трубах, гонимой мощными насосами, одолеть ему не дано. А там и еще некоторые другие преграды, вроде плетня из прутьев, отделяющего русло Сала от той ямы, из которой качают насосы. Нет, за семью печатями для него Сал, протекающий, в общем-то, очень близко. Но вода из Сала поступает в пруд. Это вода-знак, вода-напоминание, что есть, кроме пруда, иные, огромные, текучие воды. В струе, попадающей в пруд, для карпов надежда на избавление и вкус свободы. Но – увы – только вкус. Сал недоступен, хотя и недалек. И вот уж сколько дней, недель, месяцев беспрерывно штурмуют рыбьи полчища проволочную сетку и крутой берег плотины вокруг нее, а ни один еще не ушел из пруда, разве что поймавшись на удочки.

Для ловли карпов в таком пруду, как этот, не нужно тонких, изощренных снастей. Любая длинная палка годится на удилище, леска должна быть толстая и крепкая, крючок – средней величины. Насадка: хлеб, кусочек вареной картошки, пшеничное зерно, кусочек сыра, – одним словом, все, что съедобно. В первый день (и впервые в жизни) я ловил карпов на обыкновенные промасленные оладьи. Работник местной газеты, приезжавший меня навестить, закинул удочку с мостков и ушел, забыв про нее. Когда же возвратился через четверть часа, удочки на месте не оказалось. Ее нашли спустя неделю в густых камышах. Каким-то образом карп сумел отцепиться. Говорят, он не может отцепиться от крючка на свободной широкой воде. Но когда запутает удочку в камышах, то сильными рывками, должно быть оборвав себе губу, все-таки отцепляется.

Да, можно ловить карпа на любую насадку, но на червя он ловится здесь отменно. Это и понятно, если вспомнить про вегетарианский рацион, на котором их держат. Как ни составляй комбикорм, все же мясо есть мясо, а тем более живое, пахнущее землей и навозом. Да вот беда, червяка в этих местах труднее добыть, чем карпа.

Сначала я пытался копать червей в винограднике. В тени под лозами земля и черна, и рыхла. Но сколько я ни вонзал заступ в разных местах виноградника – ни одного червяка не попалось. Почва без дождевых червей? Но ведь это значит – больная почва. Вероятно, виноваты разные химические удобрения или та жидкая химия, которою обливают листья винограда.

За час усердной работы мне удалось добыть всего лишь двух червяков. Ископав также и весь огород, и весь берег, наконец-то в одном месте, под кучей старой, прелой травы, я наткнулся на колонию земляных дождевых червей и радовался им не меньше, чем если бы под лопатой обнаружился золотой песок.

Добыча червей – самое трудное из всей охоты за карпами. Остальное доступно и младенцу.

– Лексеич! – кричит хозяйка. – Скоро ужин, а рыбы нет.

– Хорошо, сейчас будет.

Ради ловли как таковой, я ни разу в течение недели не забрасывал удочку, но лишь единственно ради пропитания, притом ловил ровно столько, сколько нужно на донскую уху или на карпа в рассоле, если варить в кастрюле средней величины.

Варварство – ловить такую рыбу, не имея подсачка, а его в этом доме не было. Вот я кинул в воду горсть комбикорма и на месте многих взбулек забросил удочку. Поплавок полежал немного и быстро пошел в сторону и немного вглубь. Подсекаю. Рыба мечется, а я поднимаю ее на согнутом удилище все выше и выше к самой поверхности воды. Одновременно подтягиваю к мосткам. Теперь подцепить бы ее подсачком – и дело с концом. Ни мне волнений, ни ей излишних мучений. Но нет, надо поднимать на всей снасти, гадая каждый раз, оборвется удочка или выдержит. Карпа, оказавшегося на мостках, сильно прижимаешь к доскам и начинаешь извлекать из мускулистого и жирного рта крючок. Хорошо, если он зацепился за край губы. Да и то в губе есть какие-то кости или хрящи, которые никак не дают освободить крючок безболезненно и легко. Дергаешь, расшатываешь его, стараясь расширить отверстие, которое он проделал в живом мясе. Карп смотрит на тебя обезумевшим, вылезающим из орбит глазом и даже не дергается, словно понимая, что чем он будет неподвижнее, тем скорее окончится пытка. Если же крючок застрял в глотке – совсем плохо. Пока дергаешь, пока ковыряешься там толстыми, грубыми пальцами, карп выплевывает на мостки сгустки крови, хотя и холодной, но ярко-алой, – каждый раз приходилось ополаскивать мостки прудовой водой, заодно отмывая и свои кровавые руки…

А потом кидаешь карпа в ведро (без воды), и он, потрепыхавшись некоторое время, затихает там. А через полчаса для него вообще не останется никаких проблем, потому что хозяйка возьмет большой острый нож и отправится в виноградник, где стоит дощатый стол специально для чистки рыбы.

Юная наблюдательница, оказавшаяся на мостках и долго глядевшая, как я вылавливаю карпов и как они бьются в ведре, посочувствовала:

– А все-таки жалко его.

– Кого?

– Да вот этого карпа, которого вы только что бросили в ведро. Такой хороший карп и, наверное, все чувствует. И больно ему, и кровь идет. А главное, все для него кончено – прощай, пруд, прощай, вольная жизнь.

– Ну какая же она вольная? Разве вы не знаете, что скоро начнется массовый вылов? Иван Васильевич уже назначил день – двадцатое сентября. Понимаете? Они плавают и ни о чем не подозревают, а уже назначен день – двадцатое сентября. Все будет кончено. Два миллиона четыреста тысяч штук. 1600 тонн живой рыбы.

– Не все же попадутся, может, который спрячется, уцелеет.

– Как же он уцелеет, если двадцатого сентября спустят пруд? Антипотоп. Понимаете? На месте пруда зимой одна только мерзлая земля. Поземка гуляет. А знаете, как их ловят? Там, где выпускают воду, у нижнего шлюза, есть глубокая яма. Вода уходит, а карпы собираются в яме. И называется эта яма – рыбоприемник. Рыбоприемник. Из него рыбу краном, в больших сетках, по центнеру за раз, черпают в грузовые машины и цистерны. Развозят по городам. В магазины. Теперь рассудим: чем судьба этого карпа, попавшего на удочку, хуже судьбы его собратьев? Через полчаса для него не останется никаких проблем. А там – пережить панику, томительное чувство неизбежности общей гибели. Все эти сетки, перевозки, теснота, духота, переполненный садок в магазине, где половина рыбы еще кое-как держится, а половина уже не дышит или едва шевелится. Потом – весы, бумажные свертки, авоськи, да еще, не дай бог, пустят поплавать в ванне, продлят мучения. А конечный результат один – сковорода, кастрюля. Карп в сметане, карп жареный, карп в рассоле. Так что не понимаю, чем судьба этого карпа хуже. Иван Васильевич назначил день. Двадцатое сентября…

– Но все же месяц еще мог бы плавать.

– А вот это уже детские рассуждения. Двадцатого августа или двадцатого сентября – какая разница?

– А вы не видите?

– Я не вижу абсолютно никакой разницы. Какая может быть разница, если назначен день? И все-таки частично вы правы. Дело в том, что, когда начнется этот рыбий потоп, шестьсот карпов из двух с половиной миллионов попадут в число избранных. Может быть, случайно попал бы в избранные и этот бедняга, оказавшийся в моем ведре. Тогда действительно ему крупно не повезло. Но согласимся, что вероятность очень мала. Шестьсот штук из двух с половиной миллионов.