Страница 14 из 71
Как-то стоя в таком оцеплении, я решил поучиться вождению. Из доступных машин имелась только наша, поэтому после небольшого исследования замка зажигания было выяснено, что ключом зажигания может быть что угодно железное и плоское. Вставив нож для масла, я его повернул, и «ВАЗ» заурчал, зафыркал, выпуская через глушитель клубы выхлопных газов. А Дурик, сидевший на пассажирском кресле, начал первый урок вождения: «Нажми и медленно отпускай педаль. Вот-вот так. Медленно! Я сказал: медленно!»
Машина почему-то дернулась с места, как разъяренный зверь, визжа чем-то внутри, и устремилась в сторону Невы, к группке японских туристов, у которых от приближения монстра отечественного автомобилестроения глаза стали европейского размера. Я отчаянно жал педаль тормоза, но она не срабатывала, проваливаясь куда-то. Смерть японцев как месть за Цусиму представлялась мне не совсем актуальным объяснением перед законодательством нашей страны, и я, высунувшись в окно, закричал: «Харакири, япона-мать!!!» Те сразу поняли, что я хотел сказать и с природной грацией сдриснули из-под капота грузовика, щелкая затворами фотоаппаратов, словно ружьями. Дурик, поседевший от быстроты событий, сумел выйти из оцепенения и за три метра до гранитного заграждения повернул нож в замке зажигания в сторону выключения. Машина резко остановилась, кинув меня лицом в лобовое стекло, к которому я как муха припал конечностями.
– Уф-ф! – выдохнули мы в унисон, присев уже в нормальных позах в кабине и дружелюбно махая избежавшим смерти туристам. Представляю, какие заголовки газет выйдут у них в городах по приезде: «Не ходите, дети, в Питере гулять», «Культурная смерть в культурной столице», «Медведи не самое страшное, что гуляет по России»… Дурик отогнал назад машину, и больше я никогда не занимался вождением.
А потом наступило настоящее время. Нас построили, подравняли и запихали в вагоны. Проводница, большая слоноподобная тетя, крича, что раз белье не покупаем, матрасы трогать нельзя, вырвала их из рук. Никакого уважения к затюканным мальчикам в форме. После того, как весь вагон снял обувь, оставшись в носках, в глазах у тетки защипало, и смрад загнал ее в купе проводников. Там она, открыв окно, высунулась по пояс в бегущую мимо атмосферу и стала жадно поглощать кислород. Больше она не появлялась. Наверное, выпала. Мы же, привыкшие не к такому, расстелили матрасы и легли спать, не раздеваясь…
– Бъя! Пхитухки! – раздалось от следующей жертвы, оказавшейся СААВЬЕМ, которому не понравились звуки дождя и водопада у самого уха. Его гигантская нога-ласта согнулась в колене и резко, словно пружина, распрямилась в Крюка, который, обняв банку с водой, улетел в темноту. Настала тишина.
– Крюча, ты жив? – шепотом спросил я. Розовощекий, облитый водой из банки, он выполз на четвереньках в узкую полоску света в коридоре и злобно зашипел: «СААВЕЙ, тебе писец. Сака, ты сейчас все получиш-ш-ш…». Но Соловко уже спал крепким богатырско-мутантским сном. А зря. Неуловимый мститель с кодовым именем «Воробушек-Крюк» приступил к страшному суду над обидчиком как к блюду холодному, но с огоньком. Через некоторое время одежда на Саке затлела. И от тепла он проснулся, хлопая по своему телу с грацией русского народного танцора и непосредственностью исполнителя «танца маленьких утят». Помните: татата-рам-та-та-та, виляя попой нужно стучать ладошами по коленкам и затем по бокам, вроде макарены.
– Бъя, пиаасы, уоты, – причитала дымовая шашка, но недолго. Из темноты коридора с пятилитровым оцинкованным ведром, полным воды, выбежал Крюк с героически-злобным выражением лица. С криком «Спасем СААВЬЯ!!!» и упомянув Красную книгу, он вылил содержимое ведра на голову САКЕ. Оставив резервуар на макушке оппонента, он простучал мелодию из семи нот («Полет шмеля»?) по образовавшемуся шлему и, уворачиваясь от гигантских ног, убежал в темноту.
– Пиаасы!!! Упьу, пъитухки! – разносилось по вагону, который постепенно просыпался с фразами:
– Замолчи, СААВЕЙ!
– Что ты людям спать мешаешь?
– Ща как встану и убью тебя!
– Пипец, я уже встаю!
Соловей стих и, скинув мокрый матрас и одежду, заснул под стук колес. Поезд с каждой минутой приближался к столице нашей Родины. И больше ничто не нарушало ночной тишины. Заснули все, даже я. Мне снилось звездное небо…
Первопрестольная дружелюбно приняла нас ранним утром в колыбели столичных бомжей – Курском вокзале. Почти личный транспорт в виде «ПАЗиков» отвез нас на место дислокации неподалеку от станции «Сокольники». Как в Москве кормили? Это, пожалуй, самый главный вопрос. Как в ресторане средней руки. Нам, питерским обывателям в форме, такое и не снилось. Сгущенка лилась рекой, а мясо в гарнире присутствовало в равной пропорции с гарниром. Пирожки с разнообразными начинками пеклись специально для нас в булочной неподалеку и едва успевали остыть перед употреблением. Все было свежее и бесконечно вкусное. Мы были в шоке. И только однажды на ужин был дан несвежий творожок. Но нашему взводу он не достался по причине очевидного опоздания на трапезу. Ведь здесь все живут по принципу «в большой семье клювом не щелкай». Поэтому соседние столы перетянули себе тарелки с «вкусным творожком». Повозмущавшись на тему несправедливости жизни, мы скоро получили доказательства обратного. Этот продукт был скорбно отвергнут желудками потребителей во все возможные и невозможные сосуды туалета. Приятно было оказаться среди тех, у кого не болел живот, звавший на бесконечную войну с чистотой унитаза…
Обустроившись в воинской части морской пехоты, мы получили представление о примерном расписании жизни на следующий «месяц с небольшим». Каждое утро буднего дня масштабной колонной все тех же «ПАЗиков» нас везли на Тушинский аэродром, где шесть часов подряд длилось реалити-шоу «Я у мамы негнущийся идиот», во время которого под удары барабана мы, как оловянные солдатики, выращенные в балетной школе, тянули носочки и плашмя шлепали ступнями по асфальту. В коротких перерывах раздавали конфетки, словно детям. Хотя вызывали они у нас вполне взрослые ассоциации, мол, сосите-сосите, не отвлекайтесь.
Очень раздражали индивидуумы, постоянно путающие левую ногу с правой, и наоборот. У меня в голове такое уложиться не могло, поэтому очень хотелось стукнуть по их башке чем-то тяжелым, чтоб не «висли». Из-за них после ужина заставляли отрабатывать элементы строевой подготовки всех остальных, стоящих в «коробке» (это широкая колонна из военных, используется для организованных парадных шествий). После обеда всех везли обратно, еще на четыре часа. Вечером, уставшие от принудительных прогулок, а может от передозировки сосательных конфет, мы засыпали, едва коснувшись головой подушек. А в выходные нас ждал приятный сюрприз – пешие походы (слава богу, что не строевым шагом) по Москве. Хотя лично я всего несколько раз ходил в такие культурные походы, все равно впечатлений получил на месяц вперед. В основном они были положительными.
Молодежный театр поразил меня современной постановкой «Орфея и Эвридики». Все конечно же кончилось абсолютно плохо, и я, немного поглотав слезы, через минуту уже сидел в гримерке актрисы, игравшей главную роль…
Новый Арбат ослепил яркостью неоновых вывесок и люминесценцией. Дорогие машины отражали крашенный свет от полированных поверхностей и метали «зайчиков» нам в глаза. В воздухе витали ароматы разнообразных духов, будивших самые сокровенные желания. Мы шли по нему и (не поверите) фотографировались с дорогущими мотоциклами, осторожно прикасаясь к ним и поглядывая по сторонам в поисках возможного хозяина. Почему? – спросите вы. А больше в Москве фотографироваться не с чем и не с кем…
Старый Арбат показался заповедником торгашей, попрошаек, бродячих артистов и неформалов. Стена Цоя оказалась такой же банальной, как в большинстве питерских подъездов. И так же, как в подъездах, на ней красовались наскальные надписи, не содержащие больших смысловых нагрузок, адресованные покойнику. Этого мы и в Питере навидались…