Страница 127 из 133
– Знаю, на зарплату мне наплевать,– ответила она.
Он снова посмотрел на нее, удивленно покачивая головой.
– Если ты так решила… если ты так хочешь… В конце концов, «Эльдорадором» руковожу я,– сказал он таким тоном, будто только сейчас это понял.– Я имею полное право назначать руководителей городков по своему усмотрению.
– Значит, ты согласен?
– Да. Я не могу тебе запретить.
Странно ощущать, что жизнь твоя вдруг полностью меняется; сидишь, ничего особенного не делаешь и чувствуешь, как все переворачивается вверх дном. За ужином я молчал, погруженный в раздумья; Валери забеспокоилась.
– Ты уверен, что хочешь жить здесь? Ты не будешь жалеть, что уехал из Франции?
–
Нет, я ни о чем жалеть не буду.
– Здесь нет никаких развлечений, нет культурной жизни.
Я это понимал; я много размышлял о нашей культуре; она представлялась мне логичной компенсацией нашего несчастливого бытия. Теоретически можно вообразить культуру совсем иного рода, праздничную и лирическую, рожденную в мире счастья; впрочем, это только предположение, к тому же абстрактное и уже не имевшее для меня никакого значения.
– Тут есть TV-5,– отвечал я с безразличием.
Она улыбнулась: канал TV-5, как известно, один из худших в мире.
– Ты уверен, что не будешь скучать?– настаивала она.
Мне доводилось испытывать в жизни страдания, подавленность, страх, но мне никогда не приходилось скучать. Я не имел ничего против бесконечного, глупого повторения одного и того же. Конечно, я не обольщался и понимал, что оно мне и не грозит; я знал, что несчастье могуче, цепко, изобретательно; но однообразие меня не пугало. В детстве я мог часами перебирать на лугу трилистники клевера; за многие годы мне ни разу не попался клевер с четырьмя листиками; но я не огорчался и не испытывал разочарования; я мог бы точно так же пересчитывать травинки; все трилистники казались мне бесконечно одинаковыми и бесконечно красивыми. Однажды, когда мне было двенадцать лет, я взобрался на верхушку опоры высоковольтной линии, расположенной в горах. Пока я карабкался вверх, я не смотрел под ноги. Стоя наверху на площадке, я обнаружил, что спускаться будет очень трудно и опасно. Вокруг, насколько хватало глаз, тянулись горные хребты, увенчанные вечными снегами. Куда проще было бы остаться на месте или прыгнуть вниз. Меня удержало только одно: я представил себе, как я разобьюсь в лепешку; иначе, наверное, я бы мог бесконечно наслаждаться полетом.
На другой день я познакомился с Андреасом, немцем, жившим здесь уже десять лет. Он был переводчиком, а потому мог работать и тут; раз в год он ездил в Германию на книжную ярмарку во Франкфурте; когда у него возникали вопросы, он задавал их через Интернет. Ему посчастливилось перевести несколько американских бестселлеров, в том числе «Фирму», что обеспечивало ему приличные доходы, а жизнь в Краби недорога. Прежде он почти не встречал здесь туристов и очень удивился неожиданному нашествию соотечественников; отнесся к этому без восторга, но и без неприязни. Его связь с Германией давно ослабла, хотя по роду занятий он постоянно пользовался немецким языком. Он женился в свое время на тайке, с которой познакомился в массажном салоне, и имел от нее двоих детей.
– Трудно ли здесь… э-э… иметь детей?– спросил я. Вопрос прозвучал для меня самого нелепо, словно бы я спрашивал, трудно ли завести собаку. Откровенно говоря, я всегда испытывал некоторое отвращение к детям; они представлялись мне маленькими чудовищами, которые только и делают, что какают и истошно вопят; мысль о ребенке никогда не приходила мне в голову. С другой стороны, большинство супружеских пар, как известно,
производят на свет детей;
не знаю уж, радуются они этому или нет, но жаловаться вслух не осмеливаются. Вообще-то, сказал я себе, обведя взглядом туристический комплекс, на такой территории как раз, пожалуй, и можно растить детей: гуляли бы себе между бунгало, играли бы с какими-нибудь палочками или не знаю с чем.
По словам Андреаса, растить тут детей чрезвычайно просто; в Краби есть школа, в нее можно ходить пешком. Тайские дети не похожи на европейских, они не раздражительные, не капризные. Родителей уважают, чуть ли не боготворят, этому их никто не учит – они впитывают это с молоком матери. Когда он приезжал к своей сестре в Дюссельдорф, поведение племянников приводило его в ужас.
Благотворное воздействие культурной традиции на молодое поколение лишь отчасти развеяло мои сомнения; я успокаивал себя тем, что Валери только двадцать восемь, а потребность в детях обычно одолевает женщин к тридцати пяти; но, впрочем, если нужно, я готов был иметь от нее ребенка: я знал, что такая мысль у нее появится обязательно. В конце концов, ребенок – это всего-навсего маленькое животное, правда со зловредными наклонностями – скажем, вроде обезьянки. Из него можно даже извлечь какую-нибудь пользу, например, я мог бы научить его играть в «Миль борн»
[22]
. «Миль борн» – моя страсть, и страсть неутоленная: с кем мне играть? Конечно уж, не с коллегами по работе и не с художниками, которые приносят мне свои проекты. С Андреасом? Я смерил его взглядом: нет, не подойдет. Но в целом он выглядел человеком серьезным и умным; с ним стоило поддерживать отношения.
– Вы хотите остаться здесь… насовсем?– спросил он меня.
– Да, насовсем.
– Так лучше,– кивнул он в ответ.– С Таиландом очень трудно расстаться. Если бы мне сейчас пришлось отсюда уехать, не знаю, как бы я это пережил.
16
Дни пролетели с ужасающей быстротой; пятого мы должны были уезжать. Накануне вечером мы ужинали с Жан-Ивом в ресторане гостиницы. Лионель от приглашения отказался, пошел смотреть на Ким.
– Мне приятно видеть, как она танцует почти обнаженная перед мужчинами, и знать, что потом она будет моей,– сказал он нам. Жан-Ив посмотрел ему вслед.
– Наш газовщик делает успехи… Он уже проявляет склонность к извращениям.
– Не смейся над ним,– возразила Валери.– Я начинаю понимать, что ты в нем находишь,– добавила она, обернувшись ко мне.– Он трогательный парень. Во всяком случае, отпуск у него удался на славу, это точно.
Смеркалось; в домах зажигались огни. Последний луч заката догорал на золоченой кровле пагоды. С тех пор как Валери сообщила Жан-Иву о своем решении, он на эту тему больше не заговаривал – до самого прощального ужина; теперь он заказал бутылку вина.
– Мне будет тебя не хватать,– сказал он.– Все придется делать иначе. Мы работали вместе больше пяти лет. Хорошо ладили, ни разу всерьез не ругались. Я тебе многим обязан.
Стемнело, он говорил все тише и тише, словно бы для себя самого:
– Теперь мы расширим сеть. Бразилия напрашивается сама собой. Еще я думал о Кении: в идеале хорошо бы открыть другой комплекс внутри страны для сафари, а городок на побережье отдать под «Афродиту». Есть возможности и во Вьетнаме.
– Ты не боишься конкуренции?– спросил я.
– Нисколько. Американцы в это дело не сунутся, в Штатах слишком распространены пуританские взгляды. Если я чего и опасался, так это реакции французской прессы, но пока все тихо. Правда, у нас в основном иностранные клиенты, а в Германии и Италии спокойнее относятся к таким вопросам.
Ты станешь величайшим сутенером в мире.
– Почему сутенером?– возразил он.– Мы же не берем проценты с заработка девушек; мы просто не мешаем им работать.
– И потом,– вмешалась Валери,– девушки сами по себе, они не персонал гостиницы.
– В общем, да,– подтвердил Жан-Ив неуверенно,– по крайней мере здесь. Хотя я слышал, что в Санто-Доминго официантки охотно поднимаются в номера.
– Их никто не заставляет.
– Это уж точно.