Страница 123 из 133
Еще через неделю в субботу, когда Евхаристия, зажмурившись и раскрыв рот, с воодушевлением начала его ласкать, в комнату неожиданно заглянул Никола. Жан-Ив вздрогнул, отвел взгляд, а когда посмотрел на дверь снова, сына там уже не было. Евхаристия ничего не заметила; она просунула руку между его ног и осторожно сжала мошонку. Жан-Ив испытал странное ощущение остановившегося времени, на него словно бы снизошло прозрение, и он явственно увидел тупик. Поколения смешались, родство утратило смысл. Он обхватил Евхаристию за голову и притянул к себе; подсознательно он уже знал, что это у них в последний раз, и хотел насладиться ею. Как только она коснулась его губами, он кончил в несколько приемов, запихнув ей пенис в самое горло и содрогаясь всем телом. Потом она подняла на него глаза; он по-прежнему держал руками ее голову. Она еще минуты две не выпускала пенис изо рта и, закрыв глаза, медленно водила языком по головке. Когда она уходила, он сказал ей, что больше у них ничего такого не будет. Он не смог бы объяснить почему. Конечно, если сын проболтается, связь с няней будет свидетельствовать против Жан-Ива на бракоразводном процессе; но дело не только в этом: он и сам не очень хорошо понимал в чем. Неделю спустя он поведал эту историю мне, при этом постоянно винил себя так, что тяжело было слушать, и просил не говорить Валери. Если честно, я недоумевал и не понимал, в чем, собственно, проблема; я поддакивал ему из любезности, оценивал все «за» и «против», но его исповедь не задела меня за живое, я как будто смотрел ток-шоу Мирей Дюма.
Зато на работе у них все складывалось благополучно, о чем он мне и сообщил с большим удовлетворением. Некоторое время назад возникли осложнения с новым клубом в Таиланде: чтобы оправдать ожидания клиентов, здесь требовалось открыть секс-бар и массажный салон; а включить их в бюджет гостиницы не представлялось возможным. Жан-Ив позвонил Готфриду Рембке. Глава TUI сразу нашел решение: у него имелся партнер в Таиланде – обосновавшийся на Пхукете китайский предприниматель, он брался выстроить рядом с гостиницей такого рода развлекательный комплекс. Рембке был в превосходном настроении, похоже, дела шли хорошо. В начале ноября Жан-Ив получил экземпляр немецкого каталога и увидел, что составители постарались вовсю. На фотографиях местные девушки позировали с обнаженной грудью и в тонюсеньких трусах или прозрачных юбчонках; заснятые на пляже или даже в комнатах, они зазывно улыбались и проводили языком по губам: картина получалась недвусмысленная. Во Франции такое нипочем не издашь, сказал Жан-Ив Валери. И вот что любопытно, размышлял он вслух, мы приближаемся к единой Европе, идея объединения государств все больше укореняется в умах, а законодательство в области нравов нисколько не унифицируется. В Голландии и Германии проституция узаконена и существует легально, во Франции же многие требуют ее запретить и ввести наказания для клиентов, как это делается в Швеции. Валери посмотрела на него с удивлением: он выглядел странно и вообще в последнее время все чаще пускался в неконструктивные беспредметные рассуждения. Она между тем выполняла колоссальную работу, методично, холодно, целенаправленно; нередко ей приходилось принимать решения, не советуясь с ним. Она к этому не привыкла, я чувствовал, как ей трудно, как ее терзают сомнения. Генеральная дирекция не вмешивалась, предоставляла им полную инициативу.
– Они выжидают; хотят посмотреть, добьемся ли мы успеха или шею себе свернем,– пожаловалась она мне однажды, едва сдерживая злость. Она была совершенно права, я не мог ничего возразить; таковы правила игры.
Сам я не понимал, почему секс не может стать объектом рыночной экономики. Существует множество способов добычи денег, честных и бесчестных, требующих затраты серого вещества или мускульной силы. Человек получает деньги благодаря своему уму, таланту, силе, мужеству и даже красоте; иногда просто-напросто благодаря удаче. Чаще всего деньги достаются по наследству, как в моем случае; тут, значит, проблему их добывания решало предыдущее поколение. Очень разным людям удавалось разбогатеть на этой земле: спортсменам высокого класса, гангстерам, художникам, манекенщикам, актерам, предпринимателям и ловким финансистам, реже – инженерам, изобретателям. Одни состояния методично накапливались, другие – дерзко завоевывались. Во всем этом многообразии не просматривается единой логики. Зато критерии выбора в сексе отличаются предельной простотой: они сводятся к молодости и физической красоте. И то, и другое, понятно, имеет цену, но не
беспредельную.
В предшествующие века все обстояло иначе: тогда секс все-таки в первую очередь связывался с воспроизводством. Для поддержания человеческого рода необходимо было отбирать особи здоровые, молодые, сильные физически, а красота воспринималась лишь как материальное воплощение совокупности указанных качеств. Сегодня расклад поменялся: красота по-прежнему видится нам ценностью, но ценность эта самодостаточна и имеет денежное выражение. Если сексу и в самом деле суждено стать товаром, лучше всего, разумеется, выразить его стоимость в денежном эквиваленте как самом универсальном, позволяющем определить точную цену уму, таланту, компетенции и уже обеспечившем стандартизацию мнений, вкусов, образа жизни. Толстосумы, в отличие от аристократов, вовсе не утверждают, что они от рождения непохожи на других людей, утверждают лишь, что они богаче. Деньги абстрактны по своей сути, понятие денег не связано ни с расовой принадлежностью, ни с возрастом, ни с умом, ни с благородством, ни с чем вообще, кроме самих денег. Мои предки-европейцы трудились в поте лица в течение многих веков; они старались покорить мир и преобразить его, в определенном смысле они преуспели. Ими двигала экономическая выгода, любовь к труду, но более всего вера в превосходство своей цивилизации: это они изобрели мечту, прогресс, утопию, будущее. На протяжении всего двадцатого века сознание цивилизаторской миссии постепенно размывалось. Европейцы, по крайней мере некоторые из них, продолжали работать, а то и вкалывать в поте лица, но делали это только из соображений выгоды или из невротической привязанности к своему делу; они утратили ощущение своего естественного права господствовать в мире и направлять ход истории. Благодаря накопленному ранее Европа осталась богатым континентом; но ум и упорство, присущие моим предкам, мне уже не свойственны. Как состоятельный европеец, я мог за меньшие деньги приобрести в других странах пищу, услуги и женщин; как европеец эпохи упадка, в высшей степени эгоистичный и сознающий быстротечность жизни, я не видел причин лишать себя такой возможности. Однако я отдавал себе отчет, что это положение недопустимо, что с такими, как я, обществу не выжить, что такие вообще недостойны жить. Перемены произойдут, они уже происходят, но я, как ни старался, не ощущал их на себе; мной руководило лишь одно неподдельное желание: выбраться из этого дерьма, да поскорей. Ноябрь выдался холодным, хмурым; Огюста Конта я читал мало. Когда Валери не было дома, я в основном занимался тем, что смотрел в окно на бегущие облака. К вечеру скворцы собирались в огромные стаи и выписывали в небе над Жантийи наклонные круги и спирали; мне казалось, в них заключался какой-то тайный смысл, предвестие апокалипсиса.
13
Однажды вечером по дороге с работы я встретил Лионеля; мы не виделись почти год, с той самой поездки в Таиланд. Как ни удивительно, я его сразу узнал. Чудно даже, что он мне так хорошо запомнился, ведь я тогда с ним и тремя фразами не перемолвился.
Он сказал, что у него все в порядке. Кружок плотной черной материи закрывал его правый глаз. Производственная травма, что-то там взорвалось; но все сложилось удачно, его вовремя стали лечить, 50 процентов зрения он сохранит. Я пригласил его выпить стаканчик в кафе возле Пале-Рояля. Интересно, узнал бы я сразу Робера, Жозиану и других тогдашних попутчиков? Вполне возможно. Эта мысль меня удручила; получалось, что моя память постоянно заполняется совершенно ненужной информацией. Я человек и потому, естественно, более всего приспособлен к опознанию и запоминанию себе подобных.