Страница 72 из 93
Я жила во Флоренции с 1212 по 1245 год и много месяцев провела в разных церквях, где выставлялись лучшие картины и скульптуры. Конечно, до Возрождения было еще далеко, Микеланджело и Да Винчи еще не родились. Но и тогда были выдающиеся творцы. Я хорошо помню лучезарного «Святого Франциска» Бонавентуры Берлиньери и поразительную скульптуру Николо Пизано «Благовещенье пастухам».
Еще одним даром церкви была инквизиция. Дьявольское наваждение в умах большинства людей того времени. Чтобы объявить человека еретиком, нужны были всего два доносчика, причем жертва могла даже не узнать их имен. Сами доносчики вполне могли быть еретиками или ведьмами — не лучшие титулы в старой Италии. Чтобы человека обвинили в ереси, он должен был в этом признаться. Чтобы невинный человек сознался, обычно хватало вытягивания конечностей, или прижигания раскаленными углями, или пытки на страппадо — страшной дыбе. Я помню, как ходила в главный городской суд и смотрела, как людей заживо сжигали на костре. Я возвращалась в мыслях к варварству римских императоров, монгольских орд, японских сегунов, но их пытки бледнели по сравнению со страданиями, которые причиняла церковь, потому что люди, разжигавшие костры, носили кресты. Они распевали молитвы, пока их жертвы кричали и умирали.
Я посмотрела всего несколько казней, и мне стало тошно. Но я по–своему боролась с инквизицией, тайно убивая многих инквизиторов. Обычно я оставляла их тела в борделях и других подобных местах, чтобы дознание не проводилось слишком энергично. Пока я высасывала у них кровь из больших вен на шее и из артерий, я нашептывала им, что я — ангел милосердия. Все они умирали в мучениях.
Но церковь была хуже любого вампира, зараза инквизиции распространялась и множилась через ее собственное загадочное безумие. Остановить ее было трудно. Она омрачила мое пребывание во Флоренции и мою радость от того, что люди начали возрождаться к творчеству. Я всегда охотилась за людьми, но я также испытываю гордость за них, когда они делают что–то смелое, что–то неожиданное. Лучшее искусство всегда приходит незваным.
Артуро Эвола не был известен как алхимик, иначе в средневековой Флоренции он не протянул бы и дня. Ему был двадцать один, и он был францисканским священником, причем благочестивым. Он принял сан в шестнадцать лет, что тогда не было необычным, поскольку сан давал возможность получить наилучшее образование. Это, был блестящий человек, безусловно, самый выдающийся ум тринадцатого века. Но история его не знает. Знаю только я, и мои воспоминания о нем исполнены печали.
Я познакомилась с ним после мессы. Я презирала церковь, но любила церковные службы. Молитвы, хоры, органы, которые тогда только появились. После проповеди я часто ходила на исповедь. Мне было трудно сохранять серьезное лицо, когда я признавалась в своих грехах. Один раз, шутки ради, я рассказала священнику всю правду о том, что сотворила в своей жизни. Но священник был пьян, он велел мне пять раз прочитать молитву «Славим Тебя, пресвятая Дева» и впредь вести себя прилично. Мне не пришлось его убивать.
Я получила благословение от Артуро и встретилась с ним после службы. Уверена, что он почувствовал влечение ко мне. В те времена многие священники имели любовниц. Я намеренно искала встречи с Артуро, потому что мне о нем рассказала цыганка–гадалка. Он — алхимик, сказала она, он может превращать камни в золото, солнечный свет — в идеи, а лунный свет — в вожделение. Цыганка была очень высокого мнения об Артуро. Она предупредила, чтобы я была осторожной, поскольку его настоящие занятия надо держать в тайне от церкви. Я поняла.
Обычно алхимиком считают такого химика, который пытается превратить обычные металлы в золото. Но это грубое представление. Алхимия — это сложная физическая и метафизическая система, которая включает в себя даже космологию и антропологию. В ней можно найти все естественное и сверхъестественное. Цель алхимии состоит в том, чтобы познать сущность человеческого организма во всей ее полноте. Это путь к просвещенности. Цыганка сказала, что Артуро — прирожденный алхимик. Знание пришло к нему изнутри. Никто не учил его этому искусству.
— Единственная его проблема в том, что он католик, — сказала она. — Фанатик.
— Как ему удается соединять в себе одно и другое? — спросила я.
Цыганка перекрестилась. Она суеверно боялась церкви.
— Одному Богу известно, — сказала она.
При первой встрече Артуро не произвел на меня впечатление фанатика. У него были мягкие манеры и такие же мягкие прекрасные глаза. Он мог удивительно внимательно слушать собеседника, очень редкий дар. Его большие руки были исключительно красивы, когда он гладил пальцами мою руку, я чувствовала, что он может тронуть мое сердце. И он был так молод! В тот первый день мы говорили об астрономии — промежуточной дисциплине на подступах к астрологии, как я полагаю. Он был в восторге от того, сколько я знаю о небесах. Он пригласил меня разделить с ним трапезу, а потом мы гуляли по городу. Когда мы вечером прощались, я уже знала, что он в меня влюблен.
Почему я добивалась его? По той же причине, почему я делала очень многое в своей жизни, — из любопытства. Но это была только изначальная причина. Вскоре я тоже влюбилась в него. Должна признать, что мое чувство пробудилось еще до того, как я начала проверять его познания в алхимии. Еще не попав в его тайный мир, я знала, что он не похож на других тогдашних священников. Он был девственником, он хранил верность данному обету безбрачия.
Я не стала просто в какой–то момент осыпать его вопросами. Можешь ли ты превращать медь в золото? Можешь ли излечивать прокаженных? Можешь ли жить вечно? Сначала я приоткрыла ему свои знания, чтобы побудить его поделиться своими. Я много знаю о целительных свойствах разных растений. Один старый монах в церкви Артуро заболел легочной инфекцией, и казалось, что он умирает. Я принесла Артуро настойку из порошков желтокорня и цветка рудбекия, чтобы он дал его этому старшему члену ордена. Монах поправился за двадцать четыре часа, и Артуро захотел узнать, кто научил меня заваривать такой чай.
Я посмеялась и рассказала ему о своем греческом друге Клео, не упоминая, сколько веков назад он умер. Артуро был впечатлен. И только тогда он начал говорить о кристаллах, магнитах и медных пластинах — об этих тайных атрибутах алхимии, в которых люди не разобрались и благополучно о них забыли. В тот самый день Артуро признался мне, в чем он видит свое предназначение: открыть эликсиры святости и бессмертия — как будто проникнуть в тайну одного из этих состояний было недостаточно. Артуро всегда замахивался на большое. Он был полон решимости воссоздать — ни больше ни меньше — кровь Иисуса Христа.
— Почему ты думаешь, что способен на такое? — спросила я, потрясенная.
Когда он объяснял, его глаза горели. И не огнем безумия, а таким прекрасным блеском, какого я не видела ни до, ни после ни у одного смертного.
— Потому что я обнаружил человеческую душу, — сказал он. — Я доказал, что она существует. Я могу показать тебе, как ее увидеть, как убрать с нее покров темноты.
Это меня заинтересовало. Артуро привел меня в потайное помещение под церковью, где он жил. Как выяснилось, старый монах, которого я спасла, знал о хобби Артуро и закрывал на него глаза. Помимо цыганки он был единственным человеком, который знал о мастере–алхимике. Я спросила о ней Артуро. Оказалось, что она лечила его после того, как за городом он упал с лошади. Они подолгу доверительно беседовали у ночных костров. Артуро был удивлен и немного раздосадован, что она рассказала мне о нем.
— Не вини ее, — сказала я. — Я умею быть очень убедительной.
Я действительно использовала на ней силу своих глаз, когда увидела, что она скрывает что–то важное.
Артуро привел меня в потайную комнату и зажег много свечей. Он попросил меня лечь на медную пластину, тонкую, как нынешняя бумага. Рядом на полках я заметила его коллекцию кварцевых кристаллов, аметистов и драгоценных камней — рубинов, алмазов и сапфиров. У него было и несколько сильных магнитов, все в форме креста. Я никогда раньше не видела магнитных крестов.