Страница 186 из 192
Ну, Тилар?
— Да, птичка, — говорю я. — Да.
И опять разговоры.
— Наставник, я доволен тобой, — сообщаю я Лагару. Промчался не день и не два, пока я выкроил этот вечер. Мне нужен он целиком, и, может быть, потому что я, наконец, решился.
— Наставник, я недоволен тобой, — говорю я Ларгу, и он удивленно косится из — под набрякших век. Только он не преобразился: робкий, хилый, и суетливый, в заношенной мантии, но…
— Ты призван блюсти наши душ — что же ты их не блюдешь? В них поселилась зависть, и для Братства это опасней, чем самый свирепый враг.
— Зависть — часть души человечьей, — ответствует Ларг разумно. — Нищий завидует малому, а богатый — большому. Не зависть погубит нас, Великий.
— А что же?
— Малая вера, — говорит он очень серьезно. — Наши тела укрепляются, но наш души слабеют. Ты говоришь о зависти, Великий, но зависть — сорняк души невозделанной. Как забытое поле зарастает плевелами, так в душе нелелеем возрастают злоба и зависть.
Красиво говорит!
— Я знаю, что ты ответишь на это, Великий. Если, блюдя свою душу, ты обрекаешь ближних своих на муку и голод, чем ты лучше разбойника, что грабит убогих? Но разве злоба, растущая в огрубелой душе, не столь же губительна для ближних наших?
— А разве это не забота Наставника — возделывать наши душ? Разве я хоть когда — то тебе отказал? Разве я не просил тебя найти достойных людей, которые помогли бы тебе в нелегкой работе?
— Да, — отвечает он бесстрастно, — ты щедро даешь одной рукой, а другой — отбираешь. Разве ты не запретил наказывать недостойных?
— А вы с Асагом обходите мой запрет и сеете страх там, где должна быть вера. Наставник, — говорю я ему, — страх не делает человека достойней. Только притворство рождает он. Ты так много делаешь добрым словом, почему же ты не веришь в добро?
— Я верю в добро, — отвечает он, — но добро медлительно, а зло торопливо.
— Что быстро растет, то скоро и умирает. Наставник, — говорю я ему, — наша вера мала, потому что мало нас. Нас окружают враги, и, защищаясь, мы укрепляем злобу в своей душе. Чтобы ее одолеть, нам надо сделать врагов друзьями. Чем больше людей будет веровать так, как мы, тем больше будет у нас друзей, и тем лучше будем мы сами.
— Раньше ты не так говорил, — задумчиво отвечал он. — «Веру нельзя навязать, вера должна прорасти, как семя».
— Там, где она посеяна, Ларг. Видишь же, в Касе она понемногу растет, у нас не так уж и мало обращенных.
— Но и не так уж много.
— Тут опасно спешить, Наставник. Помнишь сказочку, как некто нашел кошелек и с воплем кинулся за прохожим, чтобы вернуть ему пропажу?
— А прохожий решил, что это злодей и бросился наутек. Помню, Великий. Потому и обуздываю доброхотов, хоть душа к тому не лежит.
— Зачем же тогда обуздывать? Отбери тех, что поумнее и отправь туда, где от рвения будет толк. Надо сеять, чтоб проросло.
Он смотрит мне прямо в глаза, и в его глазах недоверчивая радость.
— Великий, — говорит он чуть слышно, — ты вправду решился?
— Да.
— А ты подумал, что будет с нами, когда Церковь почует угрозу?
— Да.
Встал и ходит по кабинету, и его обвисшая мантия черной тенью летает за ним.
— Мне ли не радоваться, Великий! Но я боюсь, — говорит он. — Что будет с тем малым, что мы сотворили здесь? Нас в Касе малая кучка, и если Церковь возьмется за нас…
Да, думаю я, Церковь возьмется за нас. Это самое опасное из того, на что я решаюсь. Даже наша война в Приграничье по сравнению с этим пустяк.
— Церковь возьмется за нас, — отвечаю я Ларгу, — но это будет потом. Скоро грянет раскол церквей, и нам должно использовать это время. Пусть наша вера укрепится среди бедняков. Когда жизнь страшна и будущее непроглядно, люди пойдут за всяким, кто им сулит утешенье.
— Утешенье? — он больше не мечется по кабинету. Замер и смотрит пылающими глазами куда — то мимо и сквозь меня. И я любуюсь его превращением — сейчас он, пожалуй, красив и даже слегка величав в свое экстазе, и ежусь от предстоящей тоски. Да, Ларг по — своему очень умен, хоть способ его мышления не непонятен. Мы словно сосуществуем в двух разных мирах, но эти слова прошли, упали затравкою в пересыщенный раствор, да, это именно так: идет кристаллизация, невзрачная мысль обрастает сверкающей плотью, прорастает единственной правдой, облекается в единственные слова. Но первый свой опыт Ларг проведет на мне. Вдохновенная проповедь эдак часа на два…
Господи, как же мне хочется поговорить с кем — нибудь на человеческом, на родном своем языке!
Уже привычный сценарий обычного года: весной дипломатия, летом — война, зимою — хозяйство. Зима далека, а лето уже на носу.
В прошлом году мы очищали восток от олоров вокруг от проложенных нами дорог. В этом году мы сражаемся за железо. Колониальная война. Я давно не стесняюсь таких вещей и не оправдываюсь стремлением к всеобщему благу. Нет никакого общего блага. Есть благо моей семьи и моего народа, и только он интересует меня.
Железо — это власть над Бассотом. То, что мы производим, не имеет хожденья в лесах, но железные топоры, ножи и посуда…
Железные топоры цивилизуют Бассот. На юге, где железо обильней проникло в страну, есть племена, перешедшие к земледелию.
Кажется, я уже взялся за оправдания. Железо облагодетельствует Бассот, и я — благодетель миротворец… Отнюдь. Война уже тлеет в лесах. Два года потратил Эргис на объединение пиргов и полгода на то, чтобы сделать талаев и пиргов врагами. Не мелкие стычки, а затяжная война, и скоро мы вступим в нее — за свои интересы.
Нет общего блага — есть благо моей страны. А какая страна моя? Кеват, раздираемый смутой, таласаровский Квайр или только Бассот?
Эмоции против логики? Позовем на помощь Баруфа.
— Меня умиляет твоя эластичная совесть, — легко отзывается он. — Сначала ты затеваешь бойню, а потом принимаешься ужасаться.
— Или наоборот.
— Или наоборот, — соглашается он. — Если ты знаешь, что сделаешь это, зачем тратить время на сантименты? В конце концов есть одна реальность — будущее. Прошлое прошло, а настоящее эфемерно. Ты говоришь «есть», а пока договорил, оно уже было.
Нет, думаю я, высшая ценность — это «сейчас». Вот этот самый уходящий в прошлое миг.
— Не так уж много у тебя этих самых мигов, — отвечает во мне Баруф. — Зря ты полез против Церкви. От наемных убийц тебя защитят. А от фанатика? Церковь найдет убийцу среди самых близких и самых доверенных.
— Нет! — отвечаю я и знаю, что да.
Я боюсь. Я еще не привык к этому страху. Я еще вглядываюсь с тревогой в лица соратников и друзей. Ты? Или ты? И мне очень хочется думать, что это будет кто — то другой — тот, кого я не знаю, и кого еще не люблю.
Началось. Мы заложили поселок Ирдис на выкупленных землях, и талаи напали на нас. И все это провокация чистейшей воды. Мы выкупали спорные земли, но говорили только с одной стороной. Мы, чужаки, начали строить поселок, не известив — как полагалось — талайских вождей. Ну что же, у нас есть убитые, и, значит, есть право на месть. Мы можем теперь принять сторону пиргов, не настроив против себя все прочие племена. Ирдис стоит войны. Залежи железной руды, а вокруг неплохие земли. Здесь будет металлургический центр, и он сможет себя прокормить.
Баруф прав, если дело уже на ходу, пора отложить сантименты. Недавний Тилам Бэрсар осудил бы меня. Будущий тоже наверняка осудит. Но дело уже на ходу, и завтра я выезжаю, к сожалению, с Сиблом, а не с Эргисом. Эргис уже улетел. Пирги — его друзья и родня, и он откровенно не любит талаев. Я, пожалуй, наоборот. Но пирги — коренные жители этих мест, а талаи — одно из племен племенного союза хегу, и они лишь два три поколения, как пробились на север страны. Пиргам некуда уходить, а талаев мы можем прогнать на исконные земли хегу. Такова справедливость лесов, и удобней ее соблюдать.