Страница 51 из 116
— Ваше сиятельство! Надо стеснить неприятеля в поле.
— Хорошо, Пётр Иванович. Сейчас вышлю роту гусар, они все в железе. И подсоблю им конными «нахалами» из моих холопей.
— Так их польский король Иван Иванович атакует своими конными дьяками и подьячими. И может прогнать с поля обратно в лагерь.
— Тогда мы заключим перемирие с Ивашкой Бутурлиным. И будем думать, как биться завтра.
— Зачем опять перемирие? Зачем долго думать? Надо строить редуты, пока стрельцы спят после обеда.
— Где строить-то, на каком берегу?
— Редуты возводить следует прямо перед неприятельским ретраншементом. Удивить их нашим нахальством надо.
— Хорошо ты придумал, Пётр Иванович, дорогой ты мой. Так слушай мой приказ генералиссимусский — один редут строить тебе, другой твоему другу сердешному Лефорту Францу. Иди, а я пойду государя, бомбардира Петра Алексеева, порадую такой фортификационной выдумкой. Будет теперь стрельцам теснота в поле, а он их ой как не любит после сестрицы-то свой, царевны Софьи...
Генерал Гордон, послав с приказом князя-кесаря солдата в лефортовский полк, поспешил к палаткам бутырцев. Послеобеденный «долгий» час только начинался, и следовало поторопиться с земляными работами. Иначе из лагеря Бутурлина могли атаковать и побить деревянными штыками-багинетами и тупыми копьями. Стрельцы московских полков были ох как злы на потешных и на бутырцев.
Самодержец в зелёном кафтане Преображенского бомбардира оказался несказанно рад такому продолжению Кожуховских манёвров. Но, глядя прямо в глаза любимому ближнему дворянину, спросил Ромодановского:
— А, чай, мой любезный, Фёдор Юрьевич, не генерал ли Гордон сию фортификационную затею выдумал? Иль ты её сообразил со своими приказными людьми?
Князь-кесарь перед самодержцем всегда держался в ответах прямо и без всяких боярских хитростей. Большим государственным мужем был во всех отношениях. Поклонившись Петру Алексеевичу, с облегчением от того, что не соврёт царю, сказал:
— Он, мой государь. Петрушка Гордон придумал. Наш немчина-затейник. Учён больно, не в пример воеводам твоим, государь...
Однако представление шотландского наёмника о том, что русское воинство всегда спит после походного обеда, оказалось ошибочно. Войска Бутурлина старались помешать возведению редутов бутырцами и лефортовцами. Чтобы отогнать противника обратно в лагерь, князь Ромодановский выслал в поле большую часть своей конницы. Произошла немалая свалка.
Стрельцы бежали в свой обоз и стали из-за телег бросать в наседавших конников ручные гранаты. Те сразу отхлынули назад, на защиту строящихся редутов. Пострадавших среди них не оказалось. А одним-единственным раненым во время «гранатного» боя оказался «польский король» Иван Иванович Бутурлин. Кто-то из «злокозненных» стрельцов во время свалки запустил гранатой в своего генералиссимуса. И не промахнулся.
Попытались было провести следствие случившемуся. Но стрельцы «вора» из своих не выдали. И потому «увечье» главнокомандующего отнесли к издержкам воинских манёвров. На недели две Бутурлин, «на забавы и шумство проворный» человек, приутих, на люди лишний раз из своего шатра не появлялся.
Когда об этом происшествии узнал Гордон, то он опечалился по двум причинами. Во-первых, он хорошо знал царского спальника Ивана Бутурлина, не раз сиживая с ним за одним столом и у себя дома, и в Лефортовском дворце. В Немецкую слободу, правда, русский аристократ хаживал только со своим монархом, когда собирались большие кампании.
Во-вторых, нижние чины ни в коем разе не должны были так поступать со своим генералиссимусом. На любой войне в Европе даже попытки к тому незамедлительно карались смертью. Подобных примеров наёмный иноземец на царской службе знал немало. Военный суд злоумышленника в таком случае мог и не судить.
Шотландец Пётр Иванович сказал бомбардирскому капитану Преображенского полка эстляндцу Иоганну Гумерту (он же Иван Гуморт), который принёс ему такую новость:
— Его величеству царю Петру надо распрощаться со старым войском. Московские стрельцы хорошо драться за него не будут. Армия должна состоять из настоящих солдат, а не из владельцев столичных торговых лавок, огородов и бань...
Иоганн Гумерт, один из первых петровских потешных, один из любимцев русского монарха, не без усмешки ответил:
— Мой государь иллюзий в отношении стрельцов не держит. В скором времени в Москве от царских стрельцов останутся названия только их слобод. Но на то ещё время не пришло. Много их, полков стрелецких-то, особенно в городах окраинных.
— Сейчас их много. Когда солдатских полков будет больше, то и стрельцов станет меньше. Развести бы их по новоприборным полкам всех, то-то легче стало воевать...
Озабоченный Гордон вызвал к себе в палатку не рядового ротного поручика или капитана, а батальонного командира.
Такого же наёмного, как он, «немца» Карла, по отчеству тоже Иванович, Кауфмана. И приказал ему:
— Господин подполковник! Как дело дойдёт до ужина, поедешь к нашему неприятелю. Если не будут пропускать к Ивану Ивановичу, то скажешь, что послан от меня к польскому королю с поклоном. Выскажи моё искреннее соболезнование после случившегося. Отнесёшь ему от меня рейнского вина бутыль.
Когда батальонный начальник уже выходил из палатки, генерал добавил вослед:
— Скажешь царскому ближнему человеку, что я сильно печалюсь о его здоровье...
После этого в течение нескольких суток Кожуховские манёвры превратились в настоящие учебные действия: разыгрывались полевые баталии с артиллерийской стрельбой, брались штурмом полевые укрепления. Войска производили различного рода перестроения. Командиры всех степеней учились управлять войсками, как на настоящей войне.
Особенно жарким и хлопотным оказался день 2 октября. Генерал Патрик Гордон пишет в «Дневнике» о событиях того батального дня Кожуховского похода следующее:
«Около трёх часов, между тем как мой полк стоял на правом крыле, вышли стрельцы в большом числе из своего лагеря и устремились прямо на меня, чем я был побуждён перестроить мой фронт направо. Мой фронт состоял из пяти рот и одной роты гренадер, две роты находились в резерве, а остальные роты были в лагере. После получасовой битвы стрельцы стали подаваться назад. Когда мы начали стрелять, они отступили, а мы наседали на них. Это продолжалось в течение часа, пока они не были отогнаны на значительное расстояние к великому удовольствию его величества».
При самом деятельном, начальственном участии Патрика Гордона войска «генералиссимуса Фридриха» вели осадные работы, приближаясь со стороны редутов к «Безымянному городку». За его высокими валами крепко засела, отчаянно отбиваясь от приступов, армия «польского короля». За несколько дней осадных работ траншеи от редутов вышли ко рву бутурлинского ретраншемента.
В один из этих дней генерал Патрик Гордон имел честь лично поздравить царя Петра Алексеевича с делом «отличной храбрости». Тот вместе с несколькими матросами-гребцами Преображенского полка взял в плен стрелецкого полковника Сергея Григорьевича Сергеева. Тот вздумал на войне без охраны искупаться в реке Москве. Да ещё явившись на речной берег без сабли. Когда на него набросились с верёвками, он стал отчаянно защищаться кулаками. Но, увидев среди нападавших самого царя, сразу сдался на милость победителей.
Пленённый бутурлинский полковник был с триумфом доставлен в ромодановский походный лагерь. За поимку «знатного» вражеского военачальника «генералиссимус Фридрих» публично благодарил бомбардира Петра Алексеева:
— Ваше царское величество! Безмерно рад за вашу храбрость! Прошу в мой шатёр, к столу...
Военные упражнения под деревней Кожухово продолжались. В день Святого Франциска, 4 октября, в шатре князя-кесаря праздновали день рождения генерала Франца Лефорта. Звучали пушечные залпы, произносились заздравные тосты, вина лились рекой. После обильного обеда Фёдор Юрьевич Ромодановский приказал штурмовать «Безымянный городок», отправив на его приступ все четыре своих пехотных полка — Преображенский, Семёновский, Бутырский и Лефортов. Их фланги прикрылись конницей.