Страница 34 из 116
— Тогда зачем, генерал, вы так ратуете в Разрядах о казне на строительство крепости, коль большой надобности в ней не видите?
— Лично я не ратовал бы. Но такова была воля покойного государя Фёдора Алексеевича...
Василий Голицын, или, как его называли иностранцы — «царский талант», смог по достоинству оценить наёмного шотландца. Вскоре он стал ему благоволить, установив дружественные отношения с генералом. Фаворита подкупала в нём учёность, твёрдость, неподкупность при всей дворцовой дипломатии и борьбе между родами Милославских и Нарышкиных[16].
Голицын в одной из бесед как-то откровенно сказал «шпанскому немцу»:
— Пётр Иванович, у вас есть то, чего нет у московского боярства в делах государственных.
— Чем же я так отличаюсь от них, ваша светлость? Только не древностью рода — клан Гордонов в Шотландии один из самых знатных.
— Нет, не родовитостью. Наши бояре больше о своей выгоде думают. Только и знают, что местничать между собой. А ты, ваша милость, государственные заботы своими считаешь, кровными.
— Да как же мне иначе поступать? Ведь я на воинской службе у государей Московии.
— Но и бояре тоже с малолетства царям служат. Ан нет, распри за распрей затевают. Спасу от них нет. Только и знай, что смотри в оба глаза за ними. Иначе беда.
— Боярская дума правит, законы приговаривает. А я просто солдат его величества, только в генеральском чине...
Киевский комендант по поручению князя Василия Васильевича Голицына составляет обстоятельную докладную записку для Боярской думы о необходимости скорейшего заключения мира с Польшей, создания прочного союза с императором Священной Римской империи Леопольдом. О союзе с австрийцами он говорил как о триедином: дипломатическом, военном и торговом.
При обсуждении докладной записки Боярская дума одобрила её лишь частью мнений. Едва ли не самый влиятельнейший из них, родственник правительницы Софьи Алексеевны боярин Милославский сказал угрюмо:
— То, что надо поскорее мир заключать с Польшей, мы без немца знаем. Про то нам давно ведомо. А вот куда он гнёт с союзом с цесарцами — надо подумать. Они той же веры, что и польский король. И далеки от нас по рубежу.
Милославского поддержал и князь Василий Голицын, который именем царевны между делом руководил и Посольским приказом:
— Заключим перемирие с Варшавой, тогда можно будет подумать и о мире со Стамбулом. Но до того надо угомонить крымского хана. А то, что ни год, так то на Украйне, то на Слободчине сёла горят. Полон тысячный гонят в Кафу. Прав ли я, бояре?
— Прав, князюшка, прав. Пора крымскую занозу с юга вытаскивать. Больно уж застряла...
— А то, что нам предлагает генерал Гордон, надо подумать. Против турков лучшего союзника, чем Вена, нам пока не сыскать. Это не польский король, который с реестровым казачеством управиться не может...
Князю Василию Васильевичу докладная записка «шпанского немца» очень понравилась. Тот далеко смотрел в будущее, но в Боярской думе мало кто понимал, что Московскому царству в борьбе с Крымом и Оттоманской Портой требовался сильный союзник, из числа тех, кто постоянно воевал с османами. Речь Посполитая из-за своеволия шляхетства в таком деле надёжным партнёром быть не могла.
В докладной записке генерал-майор Пётр Иванович Гордон изложил свои соображения о войне с Турцией, выдвинув идею обязательного завоевания Крымского ханства как «ядовитого и проклятого гнезда». В отношении Крыма Гордон проявил большую прозорливость, считая овладение им важнейшей стратегической целью России при продвижении её границ на юг. Служивый иноземец не уставал повторять, что с магометанским миром должно воевать всё христианство.
В то же время пятидесятилетний «шпанский немец», давно носивший генеральский чин, прослуживший на царской службе уже более 20 лет, неоднократно ходатайствовал об увольнении со службы и возвращении в родную Шотландию. Но боярское правительство неизменно отвечало ему отказом. До царевичей Ивана и Петра Алексеевича его челобитные не доходили.
Только в 1686 году Гордону разрешили убыть в короткий отпуск «в отчизну» на Британские острова, выдав ему к очередному жалованью ещё и прогонные деньги. Но не серебряной или медной монетой, а мехами, что поплоше — лисами-огнёвками и белками. Соболей, бобров и куниц дьяки Иноземного приказа придержали для других государевых надобностей.
Шотландец на то не обиделся, как обиделся бы рядовой дьяк Посольского приказа, и сказал в приказе с благодарностью:
— Лис и белок московиты особо не ценят. Но в ближайшей Риге или Кёнигсберге мне дадут за них хорошую цену. Там любые меха в цене...
Действительно, лисы-огнёвки и белки быстро «ушли» с рук путешественника. Последние шкурки он отдал как плату капитану голландского торгового судна, который взялся доставить его попутно в Бристольский порт. Генерала московитов шотландца Патрика Гордона в Эбердине встретили с неожиданным почётом — там его избрали почётным гражданином города. Губернатор Эбердина на торжестве в городской управе по этому поводу сказал:
— Сэр Патрик Леопольд Гордон! Шотландия гордится вами как славным воином христианского мира, который нанёс туркам-османам поражение под стенами крепости московитов и заставил говорить о том и на континенте, и у нас в Британии.
Гордон, принарядившийся по такому торжественному случаю в московскую одежду — парчовый кафтан, подбитый куньим мехом, и огромную шапку из чернобурки (одним своим диковинным видом он вызывал восторг у женской части эдинбургской знати), ответил на сказанное мэром:
— Я признателен всем вам за награждение почётным гражданством столицы моей Шотландии. Но эта честь принадлежит не только мне, но всем славным шотландским дворянам, с мечом защищающим христианский мир.
На сказанное генералом царя московитов губернатор Эбердина не без торжественности в голосе ответил:
— Вот слова, достойные дворянина и воина нашей любимой Шотландии.
Такие почести были не случайны. Ларчик открывался совсем просто — губернатором шерифства Эбердин был герцог Гордон, приходившийся двоюродным братом Патрику Леопольду.
В Шотландии Гордон не задержался. Условия поездки генерала на давно покинутую родину были таковы: в Киеве должны были остаться его жена и маленькие дети. Им отводилась роль заложников — в Москве с таким способным «шпанским немцем» никак не хотели расставаться. Его ценили на удивление всей Кукуйской слободе.
Возвратившись из Шотландии, Патрик Гордон вновь подал прошение об отставке. Очередная челобитная киевского коменданта вызвала раздражение у Боярской думы. В ответ князь Василий Голицын пригрозил «служивому иноземцу» при всём боярстве царской опалой и ссылкой на службу в Сибирь:
— Чести немец Гордон не знает. Своевольничать начал с царёвой службой в Киеве. А кто присягу на Библии давал?
Бояре, которым генерал-иноземец изрядно надоел просительными челобитными, да ещё писанными на немецком языке, в один голос поддакнули временщику:
— Клялся немец-генерал, и ещё как...
— Сколько ему за Чигирин ласковых слов было нами дадено — не счесть...
— Теперь их отслужить верой и правдой царству надобно...
— До сей поры в православие кукуйский еретик не перешёл. А ведь не польскому или свеискому королю ноне служит...
— Бояре, мы шпанскому немцу напомним со всей строгостью, что и в Сибири воеводы нужны. Но только не в Тобольске или Якутске, а в Нерчинских острогах и далее. Сибирь у наших государей издревле всегда большая.
— Верно ты говоришь, князь Василий Васильевич. В Нерчинск служить его послать надо. Пусть рубеж с китайским богдыханом бдит. Оттуда челобитных в Москву не нашлешься. Половина в пути затеряется.
— Полно, бояре. Коль и дальше он будет так егозиться, указом правительницы Софьи Алексеевы разжалуем его из генералов в прапорщики и пошлём с семейством беречь край сибирской землицы...
16
...борьбе между родами Милославских и Нарышкиных... — Отец Петра I, царь Алексей Михайлович, был женат первым браком на М. И. Милославской, матери царя Ивана V и царевны Софьи, вторым браком царь Алексей Михайлович был женат на Н. К. Нарышкиной — матери Петра I.