Страница 104 из 116
На том события дня не ограничились. Посланные боярином Иваном Борисовичем Троекуровым в слободы стрелецкие полковники Кошелев и Козин с несколькими десятками потешных порядка там навести не смогли. Их слобожане не слушали и даже «страшно» грозились:
— Подождите ещё! Сделаем, как Стенька Разин сделал...
— Забыли небось в Кремле про князя Хованского, про вольность стрелецкую...
— Посмотрим, как немцы с Кукуя побегут в свои заморские земли. Чести не знают на московской земле...
Под вечер два пьяных стрельца из числа беглецов, Чурин и Наумов, ворвались с оружием в Стрелецкий приказ и, подойдя к судейскому столу, говорили с дьяками и подьячими «невежливо». Они вновь заявили, что посланы товарищами сказать, что до просухи дорог из Москвы они никуда не пойдут. При этом Чурин и Наумов хватались за сабли и стучали кулаками по столу, заваленному челобитными и заставленному чернильницами. Судебные люди жались по углам, ожидая худшего;
Пьяных «воров» после долгого разговора схватили караульные, отобрали у них сабли, заковали в «железа» и посадили под арест. Но один из схваченных стражей стрельцов сумел-таки через сына-мальчонку передать в московские слободы «слово» беглецам подбивать народ идти сейчас же в затворенный Кремль.
Тогда ещё никто из начальства не знал, что беглые из Великих Лук стрельцы вошли в тайные сношения с заточенной в Новодевичий монастырь недавней правительницей царевной Софьей. Более опасного врага, чем родная по отцу сестрица, у молодого царя Петра Алексеевича, пожалуй, отродясь не бывало.
В московских стрелецких слободах начались волнения, которые грозили переброситься в город, где на базарах уже зашептался чёрный люд и раскольники. Москва притихла. Купцы запирали лавки и амбары на пудовые висячие замки, ставили около них сторожей с дубинами и злыми псами. Торговые ряды опустели. В боярских хоромах ворота сторожила вооружённая чем попала многочисленная дворня.
Оставшийся за государя князь-кесарь Фёдор Юрьевич Ромодановский немедленно послал за генералом Гордоном, чей солдатский полк был расквартирован в столице, в Бутырках. Назревал нешуточный стрелецкий бунт.
Посланный конный стольник, прибывший в Бутырскую слободу под охраной нескольких кремлёвских жильцов, передал полковому начальнику:
— Ваша милость, велено вам при шпаге прибыть к боярину Фёдору Юрьевичу немедля. Великолуцкие стрельцы, что были в Азове, заворовали на службе. От полковников своих отложились...
Прибывший без промедления в Кремль Гордон постарался успокоить встревоженного князя Ромодановского и бывших у него ближних бояр Льва Кирилловича Нарышкина и Петра Ивановича Прозоровского. Стоя перед ними в кремлёвских палатах, иноземный служивый генерал твёрдо высказался о случившемся:
— Ваше сиятельство, князь, стрельцов мало и пушек у них нет, потешные и бутырцы, в случае чего, утихомирят их и в слободах, и на Красной площади, где они вчера кричали.
— Пётр Иванович, беглых воров-стрельцов в самом деле мало, но московский солдатский гарнизон тоже не велик тысячами. А в стрелецких слободах вот-вот могут ударить в набат.
В разговор вставил своё слово начальник приказа Большой казны боярин Нарышкин:
— Набат-то ещё полбеды. Сколько било его в Первопрестольной. Опасно другое. Москва всегда полна была воровских людишек — тем только дай разгуляться. Будут жечь хоромы бояр да грабить лавки красных купцов, гостей заморских.
— Солдатские полки и потешные этого воровства не позволят. А иноземные служилые люди...
На этих словах боярин Лев Кириллович Нарышкин перебил спокойного самоуверенного генерала:
— Стрельцы-воры грозятся разорить в первую очередь не мои хоромы, а твой Кукуй. Тысячной толпой пойдут людишки на Немецкую слободу. По набату пойдут.
— Набата не будет и разбойного воровства тоже. Я уже послал в Преображенское к потешным, в Лефортово в солдатский полк с приказанием усилить караулы у городских ворот и задерживать всех подозрительных людишек.
— Генерал, если Москва взбунтуется, то ждать нам великого разорения и многих бед в отлучке государя...
— Не взбунтуется город. У стрельцов слаба партия и нет предводителя, знающего командное дело. Таких людей я у них не знаю. Успокойтесь ради Господа Бога, мои бояре.
— Ваша милость, Пётр Иванович, ты сегодня главный из воевод. На тебя у бояр вся надёжа. Расстарайся, будь ласков. А уж мы о твоих трудах царю-батюшке в Амстердам отпишем. Ты так про то и знай.
— Государю Петру Алексеевичу я верный слуга и генерал. Моё слово и дело за царя всегда твёрдо...
Гордон привык реально смотреть на вещи, и особенно на военные опасности. Но генерал, успокоив как мог Ромодановского, постарался принять меры предосторожности, имея опыт усмирения Медного бунта. Он отправился в Бутырский полк, проверил наличие людей, усилил караулы и остался ночевать в Бутырках. Там всю ночь на въездах горели костры и стояли усиленные посты хмурых солдат, имевших при себе ружья с багинетами и полные лядунки патронов.
Князь-кесарь Фёдор Юрьевич в тревоге объехал потешные и солдатские полки. Но повсюду было тихо. Набата не слышалось, бродяг на улицах не виделось. У приказных изб стрелецких полков никто не толпился, не лаялся на боярство. Сторожа на рынках сказывали, что никто закрытые на замок купеческие лавки не ломал и не грабил.
4 апреля конфликт с явившимися в Москву стрельцами был улажен. Солдаты Семёновского полка (человек сто) и посадские люди-охотники из купечества, вооружённые кольями, «выбили» беглецов из их домов в стрелецких слободах и выдворили с миром из столицы. Брали стрельцов поодиночке, ломая ворота в их домах. Те не сопротивлялись, говоря:
— Чего шумите, семёновцы. Мы и сами уйдём из Москвы на литовский рубеж. Мы люди служивые...
Они уходили действительно с миром, если не считать двух отчаянных голов, которые вздумали отбиваться у себя дома от семёновцев и купеческих недорослей ножами. Да и к тому же они «кричали ясаком» — то есть призывали своих товарищей и соседей к бунту. Один из них был так избит посадскими людьми, что вскоре умер, второго бояре быстро приговорили к ссылке в Даурские остроги. Были допрошены с пыткой и бунтовавшие в Стрелецком приказе стрельцы Чурин и Наумов, которых также приговорили к ссылке в Сибирь.
Когда об этом узнал Гордон, то с усмешкой сказал боярам, впавшим в «бабий страх»:
— Это не есть солдатский бунт. Дело не дошло даже до драки с кремлёвской стражей. Успокойтесь, господа сенаторы. В Москве второго Медного бунта не будет.
Стрельцы уходили в Великие Луки с оружием, чем-то ободрённые. Эта странная бодрость пугала столичных сановников. Настроение беглых стрельцов определял ответ царевны Софьи Алексеевны, который они смогли получить из Новодевичьего монастыря:
«Стрельцы! Вестно мне учинилось, что из ваших полков приходило в Москву малое число. И вам быть в Москве всем четырём полкам и стать под Девичьем монастырём табором, и бить челом мне, чтоб идти мне к Москве против прежнего на державство. А если солдаты, кои стоят у монастыря, к Москве отпускать бы не стали, — с ними вам управиться, их побить и к Москве нам быть. А кто б ни стал пускать, — с людьми, али с солдаты, — и вам чинить с ними бой».
Так что для опасений у князя-кесаря были основания. Он лучше шотландца знал, откуда подул по Москве ветер.
Ромодановский отправил из столицы в далёкий Амстердам специального гонца с письмом для царя. О событиях в Москве он писал следующее:
«Известно тебе, господине буди, которые стрелецкие 5 полкоф были на Луках Великих с князем Михайлом Рамодановским, и из тех полкоф побежали в розных числех и явились многие на Москве в Стрелецком приказе в розых же числех 40 человек и били челом винами своими о побеге своём и побежали де ани от таго, что хлеб дорок. И князь Иван Борисовичь в Стрелецком приказе сказал стрелцам указ, чтоб ане по прежнему государеву указу в те полки шли. И они сказали князь Ивану Борисовичи), что итить готовы и выдал бы стрелцам на те месяцы, на которые не дано стрелцам хлеба, денгами. И им на те месяцы и выдали денгами. (И) после таво показали стрелцы упрямство и дурость перед князем Иваном Барисовичем и с Москвы итить не хатели до прасу(хи), а такую дурость и невежества перед ними (объя)вили и в том подленно хател писать к милости вашей сам князь Иван Барисовичь...