Страница 3 из 123
Безродный чужеземец, не имевший даже дворянского звания, митавский фаворит вскоре стал графом и обер-камергером русского двора и был избран герцогом Курляндским.
Многие из тех, кто своею верховною властью усадил на трон «царицу престрашного зраку», оказались в опале и ссылке. И страшная судьба стала ожидать единственную прямую наследницу Петра Великого — его родную дочь, цесаревну Елизавету, положение которой ухудшалось с каждым днём.
Не скрывала своей радости императрица: корню Петра не дать живых побегов, поникнет он и более не воскреснет!
Она позаботилась о том, чтобы их, Иоанново, племя пошло в рост, стало началом новой могущественной династии. Для осуществления этой цели Анна Иоанновна выдала замуж родную племянницу, дочь сестры своей Екатерины и герцога Мекленбургского Карла Леопольда, за первого попавшегося жениха — принца Антона Ульриха Брауншвейгского.
— Их первенец моею монаршею волей будет наречен моим восприемником — императором всероссийским, — заявила государыня приближённым.
И когда у молодой четы наконец родился мальчик, нареченный Иоанном, он тут же императорским указом был объявлен наследником престола...
И вот настали последние дни царствования бывшей Курляндской герцогини на русском престоле. Имя следующего императора было уже известно. Но императору было от роду всего-навсего восемь недель. Кто же станет правителем при нём, говоря официальным языком — регентом Российской империи до совершеннолетия его императорского величества?
Двор, со дня на день ожидавший кончины императрицы, пришёл в движение: кого она назначит сама?
Первой мыслью у многих было самое простое и естественное решение: без всякого сомнения, эта высокая должность должна быть предназначена кому-то из родителей.
Однако не о том думали самые посвящённые, и в первую очередь Бирон.
Поначалу пустили слушок: и мать и отец, дескать, не могут быть назначены на регентский пост, поелику в России без году неделя и русских обычаев и русских дел нисколько не ведают. Она — герцогиня Мекленбургская, а принц Антон Брауншвейгский ни с одной стороны не имеет и капли русской крови, к тому же он глуп от рождения. Ну-ка при таких регентах хлынут в Россию их родичи и тогда растащат, разграбят державу, попадёт она совсем в управление иноземных государств. Нужен при троне свой, обладающий большим знанием и опытом государственного управления муж, ко всему прочему долго находившийся в самом близком единении с самой императрицей.
Кто таков — вслух поначалу не говорилось. Зато каждый понимал, кому отныне выпадет высочайшее правление.
А он, сей муж, и так, ещё при живой, ещё не отошедшей к праотцам императрице, уже показывал свою власть и силу.
Близились последние земные часы императрицы Анны, и её племянница Анна Леопольдовна с мужем не могли не быть теперь с умирающей рядом. Но у дверей им преградил путь Бирон:
— Сюда нельзя. Положение её величества не даёт мне права впускать к ней посторонних.
— Как? Это я не могу пройти к родной своей тете, это я — посторонняя? — Заплаканное лицо Анны Леопольдовны искривилось гримасой боли и гнева.
— Я вам ясно сказал, мадам, — не сдался Бирон. — Никто не должен омрачать последние минуты её величества. Сейчас с нею лишь его величество наследник престола.
— Так это же наш сын! — вырывается у принцессы. — О Боже, есть ли в вас, герцог, что-нибудь человеческое?..
Глаза Бирона сужаются в щёлку, словно он прицеливается из пистолета.
— Может быть, мне кликнуть стражу? — жёстко произносит он, одновременно замечая, как холодеют, деревенеют лица не только у брауншвейгской четы, но и у самых высших сановников государства, что также стоят рядом у дверей умирающей императрицы.
К её величеству уже входили канцлер Остерман, фельдмаршал граф Миних, другие высокие государственные мужи.
— Что у тебя в руках, какая бумага? — остановила императрица свой тускнеющий взгляд на Остермане.
— Завещание вашего императорского величества.
— После, — выдавила она из себя. — Ты, Андрей Иванович, что то привидение в тронной зале, — не по смерть ли мою пришёл? Вот подпишу — и всё для меня закончится. А я ещё хочу протянуть сколько смогу.
Но далее нельзя терпеть.
— Ваше величество... Анхен, дорогая, — решается Бирон. — То бумага государственной важности. Подпиши. Ради блага отечества огласи своим несчастным подданным свою последнюю волю.
Набухшие веки чуть размежились, и из-под них блеснул знакомый огонь.
— Я догадалась, о чём в той бумаге, — произнесла она, почти не открывая рта. — Но надобно ли тебе это, Эрнст?
Бирон упал на колени у постели и, целуя ноги императрицы, залился слезами.
— Ваше величество, — прозвучал сочный и низкий голос Миниха, — на место регента лучше герцога Бирона никого иного не сыскать.
— И ты, Остерман, с ними в согласии? — произнесла с трудом Анна Иоанновна.
— Совершенно верно, матушка. Иначе бы я собственноручно сей тестамент и не составлял...
— Что ж, подай перо, Эрнст. Мне жаль тебя, герцог. Но коли ты этого хочешь, только меня потом не проклинай...
Невольный озноб прошёл по всему телу Бирона, когда теперь за столом он вспомнил своё прощание с императрицей.
«Неужто Анхен, ещё не погребённая, ещё покоящаяся в той тронной зале, где явилось привидение, посылает мне своё проклятие в лице этой старой лисы — фельдмаршала Миниха? — со страхом подумал он. — Давеча первым подал свой голос за моё регентство, нынче, не дай Бог, что-то против меня затаил. Знаю: зачастил в Зимний дворец к родительнице императора, а та всё жалуется и плачется ему, видя в фельдмаршале своего защитника. Но погодите, дайте мне время, и я обоих — и мать и отца Иоанновых — вышлю из пределов России. Не нужны они мне. Здесь лишь я полновластный правитель. Ас ним, Минихом, я тоже решительно расправлюсь, только похороним Анхен и явится мой брат Карл из Москвы. Но чу! Может, у фельдмаршала уже с принцессою тоже свой сговор? Что стоит ему, головорезу, ночью поднять солдат?..»
Так вдруг больно кольнуло в сердце, что Бирон не вытерпел и прямо за столом спросил, что называется, в лоб:
— Вот вы, граф, так красочно описываете изустно поистине заслуживающие самой высочайшей похвалы былые ваши баталии, что принесли России великую славу... А не припомните ли, не приходилось ли вам предпринимать что-либо очень уж сугубо ответственное, скажем, в тёмные ночные часы?
— В ночные часы? — зачем-то переспросил Миних и на секунду помедлил с ответом. — Ах, ваша светлость, теперь наверняка не припомню. Однако я всегда любые свои действия предпринимал, исходя из обстоятельств. В том числе и в тёмное время суток... Меж тем не наскучил ли я вам своим старческим несдержанием? Не поговорить ли нам о чём-либо ином, скажем, о прекрасных дамах? Признаться, я и в мои шесть десятков к сему предмету привержен не менее, чем к ратному ремеслу.
В Сибири морозы покрепче, ваша светлость!
Проводив домой жену и сына, которые с другими знакомыми присутствовали у герцога на ужине, Миних тотчас направился к своему адъютанту подполковнику Манштейну. Это был его главный, так называемый генеральс-адъютант, проведший с фельдмаршалом не одну кампанию.
— Смею заметить, ваше сиятельство, судя по вашему позднему визиту ко мне, вы решились.
— Да, — коротко отозвался фельдмаршал. — Теперь только остаётся получить её окончательное согласие. Собирайтесь, Манштейн, спешим к ней.
Было три часа ночи. Только что зарождался новый день — воскресенье, девятое ноября 1740 года. Карета с фельдмаршалом и его адъютантом въехала в задние ворота Зимнего дворца. Как было условлено, они оказались незапертыми.
Несколько лестничных маршей, и Миних, пройдя гардеробную, постучал в дверь фрейлины Юлианы Менгден. Та быстро вскочила с постели и, отворив дверь, тут же начала одеваться, хватая невпопад юбки и платья, которые она старалась надеть поверх ночной рубашки.