Страница 69 из 98
Проводы Натальи Борисовны на венчание напоминали не радостное событие, а печальное. Все плакали, брат, обнимая её, успел шепнуть на прощание:
— Одумайся, сестра, откажись. Потом спохватишься, да будет уже поздно.
От этих слов Наталья Борисовна ещё более расстроилась, и не иначе как Бог помог ей справиться с печалью. Улыбнувшись сквозь слёзы, она села в карету вместе со своими родственницами-старушками и навсегда покинула дом на Никитской улице.
Несмотря на присутствие всей родни князя Ивана, свадьба вышла невесёлой. Все гости только и говорили о том, что надобно ждать больших перемен.
Княжна Катерина на свадебном пиру не была, чувствовала себя неважно на последнем сроке перед рождением ребёнка. Она осталась в своей спальне, где при ней постоянно находилась повитуха, да и сама Прасковья Юрьевна, озабоченная состоянием дочери, всё больше была у неё в комнате, чем за свадебным столом.
Проходя мимо свёкра, который беседовал со своим братом Сергеем Григорьевичем, Наталья услышала, как князь Сергей уговаривал его отправить княжну Катерину рожать в такое место, где бы никто не проведал, что она там.
— Это почему же? — удивился князь Алексей.
— А потому, что бережёного и Бог бережёт, — ответил тот кратко; увидев, что невестка князя находится поблизости, умолк.
Значение этих слов стало понятно Наталье Борисовне позже, когда накануне 1 апреля к ним в Горенки заявилась никому не известная женщина с двумя гвардейцами. Говоря по-русски то ли с немецким, то ли с польским выговором, она представилась повитухой, сказала, что зовут её Элизой и что её к ним в дом по своей большой милости прислала государыня Анна Иоанновна, дабы помочь разродиться княжне Катерине.
На возражение домашних, что у них есть своя повитуха, Элиза не обратила внимания, попросив проводить её в покои княжны, куда и направилась в сопровождении приехавших с нею гвардейцев.
Войдя в комнату княжны, полную народа, где роженица уже мучилась схватками, Элиза властно выпроводила всех и, оставшись наедине с княжной, ловко принялась за своё дело. Только к ночи 1 апреля княжна Катерина разродилась от бремени дочерью. Услышав детский крик, в комнату ворвалась Прасковья Юрьевна, желая тут же взять новорождённое дитя, но, к её большому горю, Элиза протянула ей безжизненное тельце мёртвого ребёнка.
Чадолюбивая государыня словно только и ждала разрешения княжны Катерины от бремени, чтобы обрушить на семью Долгоруких свой неукротимый гнев, приведший к неисчислимым страданиям.
Глава 9
Всё началось с того, что в имение князя Алексея Григорьевича Долгорукого прибыли генерал-лейтенант Ушаков и князь Юсупов с приказом от государыни сделать в доме князя обыск, отобрать все драгоценности, лошадей, охотничьих собак, принадлежавших ранее двору Петра II и присвоенных князем Алексеем и его сыном в дни, когда они были при дворе в полной силе.
Этот приказ государыни имел все основания. От бывших друзей князя, а ныне ставших её приближёнными, государыня узнала, что и князь Алексей, а особенно князь Иван завладели бриллиантами, конфискованными когда-то у Александра Даниловича Меншикова. Часть дворцовой дорогой посуды после смерти государя Петра II тоже оказалась у них. Тогда же они перевели в свои конюшни лучших лошадей, забрали лучших собак царской охоты.
Опала государыни коснулась не только семьи князя Алексея, но вообще всех Долгоруких, занимавших при покойном государе высокие должности. Теперь же новое правительство, боясь их влияния, разбросало их кого куда.
В начале апреля, следуя строгому приказу государыни, Василий Лукич был удалён из Москвы, его определили на губернаторство в далёкую Сибирь, другого Долгорукого отправили в иной конец России — в Астрахань, брат Алексея Григорьевича, Иван Григорьевич, был отправлен в Вологду, князь Сергей сослан в свою дальнюю вотчину.
Такая же участь первоначально была уготована и князю Алексею Григорьевичу. Ему велено было со всем семейством покинуть Москву и поселиться в дальней своей вотчине в селе Никольском Пензенской губернии.
Раскидав всех основных участников составления подложного завещания Петра II, государыня как будто бы успокоилась, однако не совсем.
Получив строгий приказ отправиться в пензенскую вотчину, князь Алексей Григорьевич выехал туда со всем семейством. Они покидали Москву точно так же, как несколько лет тому назад до того светлейший князь Александр Данилович Меншиков оставлял Петербург.
Многочисленные экипажи сопровождались сотнями слуг, сворами охотничьих собак, лошадьми. Громоздкий обоз двигался медленно, часто останавливались. Доехав до Касимова, решили там отдохнуть подольше. Во-первых, потому, что княжна Катерина после родов была ещё очень слаба, а во-вторых, весеннее солнышко манило к себе охотой, страстным почитателем которой был старый князь.
Однако ему недолго пришлось услаждать себя ею. Как-то в июньский вечер, когда князь Алексей Григорьевич отдыхал после удачной охоты, женская часть семейства собралась на половине Прасковьи Юрьевны, которая с самого отъезда из Москвы всё хворала и больше лежала, когда выдавалась удобная минутка, как теперь их отдых в Касимове. Княжна Катерина, уже совсем оправившаяся после мучительных родов, вновь похорошела, вернув себе прежний привлекательный вид. Молодые князь Иван с женой всё время проводили вместе: им отвели отдельный домик. Княжна Катерина, сидевшая возле окна, первая увидела всадников, мчавшихся во весь дух к их дому. Что-то насторожило её. Выйдя из покоев матери и не желая её напрасно тревожить, она вышла на крыльцо. Возле него, уже спешившись, стояли несколько человек, которых княжна заметила из окна.
Одежда их была сильно запылена, лошади взмылены. Подозвав слугу, выскочившего из дома, один из всадников, молодой и пригожий офицер попросил его распорядиться насчёт лошадей, поскольку люди не по своей воле, а велением государыни. Конюхи увели лошадей. Приехавший, увидев княжну Катерину, замер, любуясь красивой молодой женщиной, потом, будто спохватившись, спросил:
— Князь Алексей Григорьевич Долгорукий здесь остановился?
— Да, здесь, — коротко ответила княжна, и сердце её почему-то сжалось, предчувствуя недоброе.
Как оказалось очень скоро, предчувствие не обмануло её. Вслед за верховыми к дому подъехали телеги, в которых помещались солдаты. Тут же офицер, прибывший ранее, передал всем обитателям дома, уже столпившимся на крыльце, что по величайшему указу им велено не ехать в Никольское, а за самовольство и непослушание отправляться в Сибирь.
Узнав скорбную новость, женщины заплакали, молодая жена князя Ивана бросилась к нему и крепко ухватилась за него руками, словно боясь, что их сейчас же разлучат. Княжна Катерина не проронила ни слезинки. Молча она так посмотрела на гвардейского офицера, который привёз им эту весть, что тот в большом смущении опустил голову, повторяя, что такова воля государыни.
— Государыни? — с иронией переспросил князь Иван. — А может быть, этого...
— Иван, — резко оборвал его старый князь, — или тебе всего мало? Хочешь, чтоб нам к этой милости добавили ещё одну?
— Я ничего, — пожав плечами, ответил князь Иван.
— А ежели ничего — так и молчи! — прикрикнул на него отец.
Объявив волю государыни, офицер распорядился, чтобы в дом больше никого не пускали. Всех расселили по разным избам. Иван с женой поместились в сарае, где было сложено сено. У всех дверей поставили часовых с ружьями. Рано утром велено было закладывать кареты и ехать, а куда ехать — опальным не сказали.
Княгиня Наталья более всего боялась, что её разлучат с мужем. Она всё время пыталась дознаться у офицера, сопровождавшего кареты, куда их везут и не разъединят ли её с супругом. На вопрос княгини, куда их везут, тот промолчал, хотя с князем Иваном был знаком, но уверил молодую, что поедет она с мужем своим неразлучно. Уже позже этот самый офицер сказал князю Ивану по старому знакомству, что велено везти их в Берёзов, где все будут находиться под строгим караулом.