Страница 57 из 98
Ей даже не пришлось прибегать к мелким уловкам, как-то: обронить платок или сумочку перед ним, споткнуться случайно рядом с ним — или к массе других уловок, что так известны были среди девушек её круга.
С самого первого взгляда, с первого танца, с самого первого лёгкого пожатия его тёплой ладони она уже знала, что любит его. Потом, встречаясь с ним в Польше — он всё откладывал свой отъезд в Россию, — княжна узнала, что её избранник испытывал к ней те же самые чувства и был несказанно рад, что она в скором времени отправится в Москву. И если раньше ей этого не хотелось, то теперь она будет считать дни до встречи с ним в Москве. Они обменялись клятвами в любви, подарками.
— Вот это колечко он подарил мне, — прерывая свой рассказ, произнесла княжна, протягивая брату правую руку, где на среднем пальце было тоненькое золотое колечко с одной-единственной крупной жемчужиной.
— Что ты ему подарила? — спросил брат, рассматривая колечко.
— Я? — смутилась сестра. — Да так, ничего, пустяки.
— Но всё же, что?
— Свой портрет, — помолчав, наконец проговорила княжна.
— Портрет?
— Да. Маленький такой, как медальон, на шёлковом шнурке.
— А-а, — протянул князь Иван, — небось сразу же надел его?
— Да, надел, — вновь смутившись, ответила сестра.
— Ну, любовь, — не то с завистью, не то с сожалением произнёс князь Иван.
— Любовь, — мечтательно повторила княжна.
Она посмотрела на брата и, заметив его странную улыбку, сказала с чувством:
— Тебе этого, братец, не понять.
— Это почему же?
— Да потому, — улыбнулась княжна. — Про твои амуры слухи и до Польши дошли.
— Смотри-ка, — самодовольно улыбнулся князь Иван, — я-то думал, живу тихо-скромно, никуда не лезу, никому не мешаю, а что амуров много — так это ж хорошо!
Княжна Катерина молчала, с каким-то нескрываемым сожалением глядя на брата. Он посерьёзнел, перестал улыбаться и, посмотрев сестре в глаза, произнёс со значением:
— Любовь — это хорошо, только смотри, чтоб твоя любовь не разметалась по ветру.
— Это почему же? — обеспокоилась княжна не столько словами брата, сколько тем тоном, каким они были сказаны. — Это почему же? — вновь с беспокойством повторила она. — Или ты что знаешь?
— Может, и знаю, — тихо и уже не глядя на сестру, промолвил князь Иван.
— Что ты, братец, знаешь? — в тревоге проговорила княжна. — Может, о графе что-то нехорошее слышал?
— Нет-нет, о нём я ничего не слышал, кроме того, что красавец да в тебя без памяти влюблён.
— Тогда что же? — допытывалась княжна у брата.
— Скоро всё сама узнаешь, — так же значительно ответил князь Иван.
Выйдя из комнаты, он оставил сестру в волнении и предчувствии чего-то нехорошего, что изменит всю её жизнь.
Ждать неожиданных известий ей пришлось недолго.
Весна 1729 года выдалась ранней, тёплой, быстрой. Огромные снежные сугробы, вперемешку с конским навозом окаймлявшие проезжую часть улиц, быстро убывали под лучами солнца, наполняя талой водой выбоины и ухабы на разбитых дорогах, делая их совершенно непроезжими.
Однажды поздней ночью, возвращаясь домой, князь Иван попал в одну из таких ям. Сам он едва выбрался из неё, но любимого коня, сломавшего в той яме ногу, пришлось пристрелить. Узнав об этом, Пётр Алексеевич ужаснулся не тому, что его друг Иван чуть не утонул в яме, а тому, что тот собственноручно пристрелил коня.
Этот ли случай помог, или что другое, ко молодой государь решил рано уехать из Москвы, где опасность попасть в такую же яму ожидала каждого на разбитых московских дорогах.
Уже 1 марта царская охота с огромным количеством борзых и гончих собак, лошадей, экипажей, придворных потянулась из Москвы. В Горенках, имении князя Алексея Григорьевича, ещё лежал на полях снег: скованный сильным ночным морозом, он был крепок и надёжен.
Государю отвели лучшие покои в доме, а всё семейство Алексея Григорьевича расположилось в другой половине дома, где разместились три его дочери, сыновья и он сам с женой — княгиней Прасковьей Юрьевной. Шум и суета в доме стояли невообразимые, но государя стесняли стены дома, он тянулся в поле, в походный лагерь, который был разбит невдалеке, вёрст за пять от имения Алексея Григорьевича, на большой лесной поляне, уже освободившейся от снега.
Княжна Катерина обрадовалась было тому, что все отъехали и жизнь в доме понемногу входила в обычное русло. Но что-то странное творилось в доме. Что? Княжна не могла бы ответить. Князь Иван, не очень любивший охоту, остался в Москве. Казалось, что привязанность государя к своему фавориту начала ослабевать. Он уже подолгу обходился без князя Ивана, не требуя его постоянного присутствия при себе. Цесаревна Елизавета в этот раз тоже не принимала участия в охоте: она отправилась в сопровождении Александра Бутурлина и нескольких девушек-служанок на богомолье.
На сей раз постоянную свиту государя составляло всё семейство Долгоруких, не исключая и жены Алексея Григорьевича — Прасковьи Юрьевны. Более всего неудовольствия высказывала отцу княжна Катерина, не любившая не только охоту, но и огромную шумную толпу, которая сопровождала государя.
Однажды вечером, чувствуя себя разбитой от предыдущей длительной охоты, она решила поговорить с отцом и отказаться от очередной охоты. Однако ей не пришлось объясняться с ним. Один, казалось, незначительный случай прояснил ей многое. Тёплым апрельским днём семья Долгоруких находилась дома, готовясь к новой охоте. У крыльца дома остановился лёгкий щегольской экипаж, в котором княжна Катерина узнала коляску своего жениха. Она уже бросилась было ему навстречу, как неожиданно появившийся перед нею отец удержал её словами:
— Не спеши, дочка, не спеши.
— Но почему? — удивилась княжна.
— Потому что неприлично девице виснуть на молодом человеке.
— Как это виснуть? — удивлённо повторила Катерина. — Ведь этот молодой человек, как вы, батюшка, его назвали, мой жених.
— Был жених, — твёрдо и коротко ответил князь Алексей.
— Как это — был? — бледнея и чуть слышно спросила княжна.
Князь молча наблюдал в окно за тем, как граф Мелиссимо после недолгого разговора с дворецким велел повернуть экипаж и отъехал от крыльца.
Княжна Катерина бросилась к дверям, но отец резко и больно схватил её за руку:
— Постой, не торопись.
— Пустите, пустите! — почти закричала княжна, вырываясь из рук отца и выбегая на крыльцо, но быстрая коляска уже скрылась за деревьями зеленеющего сада.
— Вы, княжна, разве дома? — удивлённо спросил дворецкий, увидев её на крыльце.
— Конечно, дома, — почти грубо ответила она. — Что ты сказал ему?
— То, что велел ваш батюшка: вас нет дома и не будет, вы с государем на охоте.
Расстроенная княжна вернулась в дом, где ожидал её отец.
— Это вы, батюшка, велели сказать, что меня нет дома?
— Я велел, — так же решительно ответил тот.
— Зачем?
— Затем, что у меня для тебя другой жених на примете.
Взбешённая княжна не могла вымолвить ни слова, молча, почти с ненавистью глядя на отца.
— Другой? — наконец еле выдавила она из себя. — А меня вы спросили, нужен ли мне другой жених?
— Ас каких это пор я должен у тебя твоей воли спрашивать? Здесь я один распоряжаюсь: как велю, так тому и быть.
Увидев решительное, жёсткое выражение на лице отца, княжна едва выдохнула:
— И кто же тот, другой жених вами для меня присмотрен?
— А ты не очень-то разговаривай. Набралась там, в заграницах разных, воли и дерзишь отцу, перечишь ему.
— Я же перед вами, батюшка, — смиряясь, проговорила княжна, — смирно стою, но могу же я знать, кого вы мне в женихи сулите?
— Вот так-то лучше, — смягчаясь, ответил князь. — Я давно, дочка, хотел с тобой о том поговорить, да всё минуты нужной не было. Теперь вот самый раз тебе обо всём поведать.