Страница 48 из 98
— Послушай, тётушка, — обратилась к ней Наталья, — помоги мне: одной не управиться со всем этим.
— Помочь? — раздумчиво произнесла цесаревна. — Да я вроде хотела на санях по Москве прокатиться.
— Прокатиться? Одна? — спросила княжна.
— Нет, не одна. Думала, Пётр Алексеевич составит мне компанию.
— Полагаю, что он с удовольствием бы поехал с тобой, только... — замялась княжна.
— Что только? — насторожилась Елизавета. — Небось с Иваном к собакам своим отправился?
— А вот и нет, а вот и не угадала, — радуясь, ответила княжна.
— Так где же он?
— Он с Алексеем Григорьевичем да с Остерманом секретно толкуют о чём-то, в кабинете запёрлись.
— Секретно? — повторила Елизавета и тут же, весело рассмеявшись, сбросила с плеч шубку и села на пол рядом с княжной. — Пусть себе секретничают, а я тебе помогать стану.
25 февраля 1728 года под немолчный перезвон колоколов, громкие восторженные крики бесчисленных толп народа состоялась в Кремле торжественная коронация государя Петра Алексеевича.
Погода в этот день была неустойчивой. С раннего утра летел мокрый снег, но позже, когда пышная процессия ступила на Ивановскую площадь, подул сильный ветер, небо прояснилось и показалось солнце, в один миг преобразив всё вокруг.
Идя впереди сопровождающих его вельмож, Пётр Алексеевич испытывал необыкновенный восторг от бесконечных людских толп, приветствовавших его громкими криками, от замерших солдат, от грома труб и литавр, сопровождавших процессию до самой церкви. Ему самому хотелось кричать от радости вместе со всеми. Порой ему казалось, что всё происходящее ему лишь чудится во сне, но сне отчётливом, ясном, где он всё видит и слышит. Захлестнувшая его радость была настолько велика, что, высоко подняв голову, не видя дороги, он споткнулся обо что-то и едва не упал, и упал бы наверно, если бы его не поддержал идущий следом его фаворит, его любимец, его обер-камергер — князь Иван Долгорукий.
Охваченный восторгом, он не заметил, как многолюдная площадь, до сей поры такая громогласная, вдруг замерла в минутном молчании, и уже кое-где раздавался тревожный шёпот о плохой примете. Но ничего этого не слышал и не видел молодой государь, переживающий в этот день самый торжественный момент в своей жизни.
Он плохо понимал всё, что творилось вокруг до того мгновения, когда на голову его, чуть царапнув кожу лба, была надета корона — та самая корона, богато украшенная драгоценными каменьями из сокровищ светлейшего князя Александра Даниловича Меншикова.
Государь веселился. Вместе с ним веселился весь его двор. Как по заказу, после дня коронации установилась ясная погода. Днём пригревало солнышко, а к ночи вступал в свои права мороз, крепко сковывая всё, что за день прогрело солнце. На Москве-реке образовался такой крепкий наст, что по нему можно было ходить и ездить на санях до самого полдня без боязни увязнуть в снегу. С раннего утра шумная ватага молодых придворных государя выезжала на тройках, запряжённых в расписные санки, для катания на самой реке или же отправлялась в ближайшее Подмосковье, где и проводила время до вечера. Пётр Алексеевич гулял в окружении своих постоянных спутников — обер-камергера Ивана Долгорукого, сестры Натальи Алексеевны, красавицы цесаревны Елизаветы. Лицо цесаревны, раскрасневшееся от мороза, с огромными голубыми глазами, всегда улыбчивое и приветливое, заслоняло государю всё остальное. Он не видел вокруг ничего: ни сверкающего на солнце снега, ни безлюдных утренних московских улиц, по которым они мчались прочь из города, ни опушённого инеем леса. Даже звериные следы, которые вдоль и поперёк перечерчивали заснеженные поля, не привлекали к себе его внимания. Лицо прекрасной цесаревны вытесняло собой всё проносящееся мимо их стремительно летящих саней.
Вернувшись к вечеру в Москву и наскоро пообедав, вся молодёжь вновь собиралась вместе, чтобы танцевать, танцевать до утра, а потом, утром, всё вновь повторялось: бешеная скачка коней, сверкающий снег, блестящий взгляд обожаемой тётки. Казалось, так будет вечно, и никогда не кончится эта зима, никогда не устанут нестись вперёд кони, никогда не померкнет ласковый взгляд.
Однако так только казалось. Озабоченные безудержным весельем государя его наставники — Андрей Иванович Остерман и отец его любимца князь Алексей Григорьевич Долгорукий, получившие после коронации множество наград и повышений в должности, часто вели между собой разговоры о времяпровождении государя и не находили выхода.
Как-то раз Андрей Иванович предложил князю Алексею Григорьевичу попробовать переключить внимание государя и на другие стороны жизни.
— Ведь надобно ж ему чему-то научиться, ну хотя бы военному делу, — предложил Андрей Иванович.
— Это как же? — удивился князь Алексей. — Войну, что ли, для него, для его науки кому объявить? — шутя, заметил он.
— Что вы, что вы, — взмахнул руками Остерман, — избави Бог. Слава Господу, сейчас в России всё спокойно, не то...
— Так как же ты, Андрей Иванович, мыслишь научить государя военному ремеслу без войны? — перебил Остермана князь Алексей.
— Просто.
— Как это просто? — не понял князь.
— Так же, как поступал его дед, будучи в его летах.
— Потешные войска, что ли, собрать для него?
— Именно, именно так, — подтвердил Остерман. — Хотя бы в том же Измайлове городок военный построить, солдат туда определить, и пусть с ними занимается.
Алексей Григорьевич молчал, задумавшись, а Остерман продолжал:
— Сделать всё по-настоящему, а в учителя ему дать, — он на секунду задумался, — ну хоть бы и фельдмаршала Михаила Михайловича Голицына.
Услышав фамилию фельдмаршала, с которым князь Алексей Григорьевич Долгорукий постоянно находился в распрях, он помрачнел, покачал головой.
— Нет, дорогой Андрей Иванович, с этим военным городком ничего не получится.
— Почему же?
— Да потому что государь, кроме войны против зайцев, лисиц да прочей живности, ничего и знать не желает.
— Да-да, — кивая, согласился Остерман, — это верно, и вы, дорогой князь, совершенно в этом правы.
— Прав, конечно прав, — самодовольно согласился князь Алексей.
Несколько минут собеседники молчали, наконец Андрей Иванович произнёс:
— А тогда, дорогой князь, давайте поступим по-иному.
— Это как же?
— Просто, — оживился Остерман. — Раз государь любит охоту и, кроме неё, ничего другого знать не желает...
— Верно, его от охоты никак оторвать невозможно, — опять прервал Остермана Долгорукий.
— Ну и прекрасно.
— Что прекрасно?
— А то и прекрасно, что хотя бы охота его влечёт. Вот и давайте определим к нему опытного, знающего человека, который, охотясь с ним, будет ему сообщать различные полезные для государя сведения.
— А что, Андрей Иванович, — оживился Долгорукий, — это, пожалуй, хорошая мысль. И на охоте, и в то же время как бы на уроке.
— Вот-вот, и я так полагаю: и на охоте, и на уроке, — согласился Остерман, принимая своё же предложение от Долгорукого как только что тем измысленное.
Однако совсем другие, более важные события отвлекли внимание Остермана и князя Алексея от вопроса образования государя.
Однажды, через несколько дней после коронации государя, князя Ивана, собиравшегося сопровождать его в очередной прогулке, остановил отец.
— Всё веселишься? — недружелюбно взглянув на сына, проговорил князь Алексей.
— А что, нельзя? — пожал плечами князь Иван.
— Можно-то можно, но смотри, Иван, знай меру, — погрозил князь Алексей сыну пальцем.
— Меру в чём? — чуть насмешливо спросил тот.
В последнее время отношения отца и сына заметно испортились. Чем лучше государь относился к своему любимцу, тем больше и больше Алексей Григорьевич испытывал к нему неприязнь, очень близкую к ревности.
— Смотри, парень, доиграешься, — вновь погрозил он сыну. — О твоих художествах мне всё доподлинно известно.