Долгорукова

Желябов и Перовская стояли у окна. Он курил, она, отодвинув штору, всматривалась в тёмную улицу.

   — Мне пора, пожалуй, — сказал Желябов, загасив папиросу. — Пока ещё народ на улицах, я не так заметен.

   — Да их ведь теперь ликвидировали, Андрюша. Может, уже и некому следить.

   — Что ты веришь этим сказкам. Какая разница, как называют охранку — третьим отделением, сто третьим. Сыск как был в России, так ещё сто лет будет. На том и стоит она. — Он помолчал. — Сегодня последнюю мину уложили. Теперь в любой день можно...

   — Да вот как узнать, когда он поедет. Весной чуть не каждый день ездил, а тут всё лето сиднем сидит. Чего его там держит?..

   — Он скоро в Крым ехать должен. Надо бы узнать — когда. Не сидеть же под мостом каждый день. Ты не можешь через своего дядю?

   — Да он откуда знает?

   — Ну всё же судейский. Приближен.

   — Да не знает он. К тому же, коль и знал бы, не стоит проявляться. А то потом вспомнит. Может, лучше на железной дороге узнать. Они же царский поезд заранее готовят.

   — А что? У меня есть один знакомый в депо. Попробую. — Он подошёл к двери. — А всё же непонятно — почему он перестал ездить в город? Что его там держит?..

В большой гостиной Александр представлял Катю наследнику и его жене.

   — Я хочу представить вам, — сказал он, обращаясь к чете наследников, — мою жену княгиню Юрьевскую. Я прошу вас обоих быть добрыми к ней, как вы всегда были.

Опять Минни плакала:

   — Не хочу, нет, не буду... Её — на «ты»? Не буду...

   — Минни, — терпеливо возражал ей наследник, — не усугубляй моё состояние. Неужели ты думаешь, что мне легко после мама видеть рядом с отцом эту женщину. Но это уже случилось, и это нельзя повернуть вспять и, следовательно, надо принять это как факт.

   — Я не могу.

   — Тем более что, как па говорит, мы первые, кто об этом узнал, и, значит, когда всё это узнают, по нас будут сверять всё своё поведение. И как бы мы ни оценивали в душе поступок па, перед двором мы обязаны быть такими, какими он нас хочет видеть. По-видимому, он её и впрямь любит, коль решился на такое, и мы не вправе влиять на его счастье. Его жизнь и в самом деле подвергается опасности, не будем же осложнять её ещё боле.

   — Но, Саша, он же так осложнил нашу!

   — Он мой отец. Этого одного было бы достаточно. Но, кроме того, он Государь, а мы всего лишь его подданные.

   — Но ты ещё и наследник.

   — Вот именно. И хотел бы им остаться...

Лорис-Меликов докладывал Государю и наследнику свой план реформ.

   — Заключая свои заметки, я бы полагал, Ваше величество, что сейчас надо развивать то одобрение, что вызвал в обществе указ о роспуске Третьего отделения и Верховной распорядительной комиссии. И в этом смысле те небольшие уступки земствам и городам, позволяющие им присылать своих представителей в Государственный совет или в Совещательные комиссии...

   — Погодите, — остановил его наследник, — а не скажут нам, что от этих проектов попахивает конституцией?

   — О нет, Ваше императорское высочество, — тот, кто так скажет, выкажет своё полное непонимание сути предлагаемых изменений. До конституции мы ещё не доросли...

   — И, слава Богу, — вставил Александр. — Все несчастья Людовика XVI начались именно с того, что он решил созвать народных представителей. Ну хорошо, — он поднялся, — в принципе я не возражаю. Собери комиссию, обсудите всё там, после мне доложишь. Но уже после возвращения из Ливадии.

   — Когда Ваше величество полагает покинуть столицу?

   — Через три дня, семнадцатого. — Он посмотрел на наследника. — Я бы хотел, чтобы ты тоже туда приехал с Минни.

   — Хорошо, па. Но не раньше начала ноября.

У берега канала был привязан плот, на котором сидел Тетёрка и перебирал картофель, лежащий в корзине. Из воды вылез Желябов.

   — Всё в порядке, всё цело. — Он сел на плот, заглянул в корзину. — И не видать ничего вроде.

   — Может, тогда оставим до завтра тут.

   — Нет, опасно. Мало ли...

   — Да чего — картошка да картошка.

   — Вот именно. А вдруг кто позарится, и всё откроется. Нет, нет, давай отсоединяй и бери домой.

   — Может, где поблизости спрятать? Тяжело тащить через весь город. Да и подозрительно: вроде картошки немного, а тяжесть большая. А ну кто догадается, что там не одна картошка?

   — Да где ж ты её тут спрячешь? — Желябов огляделся.

   — А вон под мостом. Ни сверху, ни сбоку не видать. А завтра придём вдвоём и подсоединим снова.

   — Ну смотри. А то одному мне её сюда не дотащить. — Он приподнял корзину — из её днища выходили провода и, проходя меж досок плота, скрывались в воде.

Тетёрка стал их отсоединять...

Из подъезда дворца вышел Александр. В карете уже ждала его Катя с детьми. Он поставил ногу на подножку, но садиться не стал.

   — А может, всё же тебе с детьми поехать отдельно? — спросил он Катю.

   — Да что ты, Саша, что ты выдумал?

   — Неровен час. Хоть вы бы тогда избежали моей участи.

   — Да что нам за жизнь без тебя? Зачем? Уж лучше вместе. Поедем, поедем, Саша. Сегодня всё будет хорошо. Я чувствую.

Он пожал плечами, сел и дёрнул шнур. Карета понеслась.

В сопровождении шести конвойных казаков — два впереди, два с боков, два сзади — карета мчалась по городу. Городовые отдавали честь. Прохожие оборачивались вслед...

Желябов, стоя на плоту, достал часы, поглядел и покачал головой — напарник опаздывал. Вдали уже послышался топот копыт царской кавалькады, и тут только Желябов увидел Тетёрку — он бежал по набережной.

Всё ближе была царская карета. Всё ближе был Тетёрка.

Желябов не стал его ждать, побежал под мост, вытащил из-под стропил корзину и потащил её волоком к плоту.

Сверху спрыгнул Тетёрка — мокрый от пота, задыхающийся.

— Часы... — только смог вымолвить он и схватился за вторую ручку корзины.

И тут на них буквально обрушился топот кавалькады, усиленный мостом. Они замерли. Топот стал затихать — карета проехала мост.

Они молча отпустили ручки корзины и опустились на песок.

Открытый экипаж вёз царскую семью вдоль моря. Во втором экипаже, сзади, ехали Лорис-Меликов, Варя и Адлерберг.

У развилки дороги коляска остановилась. Лейб-кучер Фрол обернулся к Александру:

   — Сейчас к даче её светлости?

   — Нет, Фрол, во дворец.

Коляска покатила дальше.

Во второй коляске Адлерберг спросил Варю:

   — А разве Екатерина Михайловна пока не у себя на даче живёт?

   — Нет. Они решили — во дворце.