Долгорукова

Варя присела в поклоне и ушла по аллее.

   — Славная она, — сказал, глядя ей вслед, Александр. — Хорошо, что она подле тебя. — Он повернулся к ней. — Я не так волнуюсь, что ты одна. Давай пройдёмся немного. — Он поглядел на небо. — Как я люблю лето. Долгие дни, много солнца... Тебе дневной свет идёт — видна твоя красота.

   — А при лампе или свечах я уродлива?

   — Нет, что ты, просто там другое очарование. Мерцание, намётки теней... Но день я люблю больше. — Он помолчал, глядя на воду. — Сегодня месяц, как... — Он не договорил. — В воскресенье шестого июля кончается Петровский пост. — Он остановился и посмотрел на неё внимательно. — И я хочу сказать тебе... — Голос у него чуть дрогнул. — Я решил в этот день обвенчаться с тобой перед Богом.

Кате вдруг изменили силы, и она чуть не упала. Александр подхватил её.

   — Что ты, родная моя? Ты не рада?

   — Сашенька... — Она оглянулась на охрану и порывисто обняла его. — Но ведь как же... Год же не прошёл ещё.

   — Это я знаю. Но я не знаю, есть ли у меня этот год в запасе.

   — Не надо так говорить.

   — Отчего же. Срок не мы отмеряем.

   — Но они разве согласятся? Все твои.

   — Мне не нужно их согласия. Им — моё нужно, а мне их — нет. Пока что я ещё Государь.

   — Пока что? Что это значит?

   — Об этом потом, мой ангел, после...

Александр обернулся к вошедшему в его кабинет Адлербергу.

   — Саша, я позвал тебя, чтобы сообщить важное для меня решение. Сядь, пожалуйста.

   — Ваше величество...

   — Сядь, дорогой, прошу тебя. Мне неудобно смотреть на тебя снизу. — Адлерберг присел. — Я хочу сказать тебе, что я решил обвенчаться с Екатериной Михайловной. Ты, должно быть, знаешь, что наши отношения длятся уже четырнадцать лет. Она пожертвовала ради меня всей своей жизнью, у нас с нею трое детей, и я не мог не сделать того, что обязан сделать просто из чувства долга перед ней, не говоря уже о том, что я люблю её. Так что... — и он замолчал, словно устав от этой тирады.

Адлерберг подождал, не продолжит ли Государь, а потом сказал:

   — Ну что ж, Государь. Я понимал, что рано или поздно это должно произойти. И я благодарен Вашему величеству, что вы оповещаете меня так загодя о вашем решении. Это даст мне возможность в течение этих одиннадцати месяцев, до конца траура... — он увидел взгляд Александра и осёкся. Александр молча смотрел на него. Тогда Адлерберг продолжил, но менее уверенно. — Но если мне будет позволено, не только как преданному слуге Вашего величества, но и старому другу, указать на те последствия, которые могут проистекать из решения Вашего величества...

   — Вздор, — перебил его Александр, раздражаясь. — Какие последствия?

   — Ваша семья. После Марии Александровны, царство ей небесное, ваши дети, и братья, и племянники — смогут ли они вполне понять ваш поступок и принять в семью столь... — он споткнулся и с трудом подыскал слово, — столь враждебного для них человека, которому они никогда не простят прошлого.

   — Вздор! — Александр отбросил нож для разрезания бумаг, который он вертел. — Они примут то, что я решу.

   — Но в душе, Государь, в душе... Они, конечно, из любви к вам могут этого и не показать, но в душе... Вы сделаете их несчастными.

   — Я же им разрешил морганатические браки. Сестре моей, кстати. Да и другим. Что же я себе не могу его разрешить?

   — Можете, Государь, конечно же. Но я говорю о последствиях этого шага. Меня не может не беспокоить, что в результате будет нанесён вред престижу Вашего величества в глазах общества.

   — Для меня важней мой престиж в глазах одного человека. Четырнадцать лет назад я дал ей слово, что, как только смогу, женюсь на ней. Теперь я могу это сделать, и не буду больше ждать ни одного лишнего дня. Венчание будет послезавтра.

Адлерберг от изумления не смог вымолвить ни одного слова. Только придя в себя, он попробовал возразить:

   — Как послезавтра? Ваше величество! Помилуйте, что вы делаете? Ещё не прошёл год траура.

   — У меня может не быть этого года. Я не знаю, сколько мне осталось. Ты видишь, как меня травят.

   — Но это невозможно, Ваше величество, это противно Богу, ещё даже сорок дней не прошло.

   — Шестого как раз сорок.

   — Ваше величество, я не знаю, какие произнести слова, какие привести доводы, но то, что вы хотите сделать...

   — И сделаю это!

   — Это только в одном случае можно было бы — если бы, Ваше величество, тот же час отреклись от престола.

   — Что за вздор ты говоришь. Да и вообще это другая тема.

   — Но в ином случае... Ваше величество! Саша! Не как министр, как друг — я умоляю тебя... Пожалей себя, нас — кто тебя любит. Ради всего святого, подожди хотя бы год.

   — У меня нет его, нету, неужели ты не видишь — их уже пять было, пять... Осталось одно до того, как... И я не знаю, когда оно будет. Может, уже завтра, и тогда и послезавтра уже поздно. Но если нет, если Бог услышал мои молитвы и продлит мои дни, я успею сделать то, о чём я мечтал столько лет, что просто и обязан сделать ради детей и Кати... Для тех я сделал всё, они всегда будут жить вблизи трона, они — царская семья, а Катя и наши с ней дети — что они будут иметь, оставь я их, кроме презрения толпы? Что?.. И если ты друг мне...

   — Да потому и умоляю хотя бы отложить, что не могу смириться с тем, что ждёт всех нас, да, кстати, и Екатерину Михайловну, её в первую очередь, о ней хоть подумай, Саша. Она столько ждала, неужели она не может подождать ещё одиннадцать месяцев?

Александр не ответил, повернулся и вышел в соседнюю комнату. Не успела за ним закрыться дверь, и Адлерберг смог вытереть мокрый лоб, как дверь снова резко отворилась, и вошла Катя. Судя по её возбуждённому виду, она слышала предыдущий разговор.

   — Я слышала, что вы говорили, граф, и меня удивляет, что после этого вы ещё называете себя другом Его величества.

   — Но, княжна, это именно так, и только поэтому я имел смелость умолять Его величество повременить.

   — Но коль вы так печётесь о его счастье и благополучии, то как раз и не надо откладывать. Он только тогда будет вполне счастлив и спокоен, когда повенчается со мной.

   — Княжна, Государь был глух к моим мольбам, я к вам теперь с ними обращаюсь, к вашему сердцу. Во имя вашей же любви, во имя вашего будущего — уговорите его отложить венчание до конца траура.

   — Вы хотите, чтоб он ещё одиннадцать месяцев мучился и страдал? Неужели вы не видите, в каком он состоянии и как он нуждается в покое и заботе любящего человека?..

Дверь приоткрылась, Государь спросил у Кати:

   — Можно войти?

   — Нет, пока нельзя! — резко, почти грубо ответила Катя.

Дверь закрылась.

   — Так вот, знайте, — продолжила она, — каждый день, отделяющий его от венчания, это лишний день его страданий. Мои вас, естественно, не волнуют.

   — Почему же?.. Напротив, княжна, я это тоже имею в виду. И это тоже. Ведь случись это, вы невольно вступаете в конфликт со всей царской семьёй, особенно с наследником-цесаревичем.

   — О, в этом как раз я не вижу никакого опасения. Он всегда был так добр ко мне... — Снова открылась дверь. Государь вошёл.

   — Катя... Ты не должна видеть в Александре Владимировиче врага, он наш верный друг — мой и твой. — Александр посмотрел на Адлерберга, ожидая его подтверждения.

   — Разумеется, княжна.

   — Он столько лет догадывался о наших отношениях, но никогда никому даже намёка не сделал. Даже со мной он делал вид, что ничего не знает, чем очень облегчал моё положение, учитывая его дружбу не только со мной, но и с Мари. Поэтому...

   — Что ж он тогда, — перебила его Катя, — так противится?

Александр снова посмотрел на Адлерберга, ожидая ответа. Тот помолчал чуть, потом спросил: