Синдром Гучкова

3) Между тем дворцовый переворот не только нежелателен, а скорее гибелен для России, так как среди дома Романовых нет ни одного, кто мог бы заменить государя. Вот почему дворцовый переворот не может дать никого, кто явился бы общепризнанным преемником монархической власти на русском престоле. А раз это так, то дворцовый переворот не только не внесет умиротворения, а, наоборот, заставит нас, убежденных конституционных монархистов, встать на сторону республиканского строя.

Особый отдел департамента полиции.

…Трагедия империи заключалась в том, что совершенно секретные записки, подготовленные гигантским аппаратом полиции, сначала поступали на стол Белецкому; он фильтровал их, убирая те, в которых сокрушительной критике подвергался министр внутреннних дел Хвостов, чтобы не нервировать попусту шефа, который должен, обязан, не может не стать премьером, а в этом случае он, Белецкий, должен, обязан, не может не стать министром. Наиболее жуткие, тем не менее, отправлял Хвостову, которого, как и полагается, в глубине души ненавидел: любой подчиненный трясуче не терпит начальника, выказывая ему, однако, раболепствующие знаки восхищенного почтения, особенно при личных докладах.

В свою очередь Хвостов, ознакомившись с сообщениями секретной службы о трагическом положении в стране, что, понятно, не могло не вызвать раздраженного недовольства государя, расписывал эти бумаги по департаментам, требуя принять немедленные меры и навести порядок, а царю передавал лишь кое-что, причем дозирован но.

Николай, получив правдивую информацию от председателя Думы Михаила Владимировича Родзянко, досадливо бросил: "Кругом клеветники, маловеры! Пытаются меня пугать, чтобы вырвать себе место в кабинете министров! Болтовню интеллигентиков тщатся выдать за мнение подданных, которые были, есть и будут верными стражами самодержавия, православия и народности. Впредь Родзянку на порог не пускать!"

Круг, таким образом, замкнулся, сделавшись не просто порочным, но катастрофическим.

Понимая, что гибель монархии неминуема, взрыв неизбежен — причем такой яростный, который сметет не только Романовых, но всю государственную структуру России, Гучков решил от слов перейти к делу: Николай должен уйти.

Единственным человеком, на кого он мог надеяться в своем отчаянной храбрости плане дворцового переворота, был генерал Поливанов, старый приятель, управляющий военным министерством, что в путаной российской табели о рангах далеко не соответствовало должности министра.

Когда фронт стал трещать, тыл был близок к бунту, царь согласился на то, чтобы назначить Поливанова военным министром — тот был популярен в Думе, умел ладить с депутатами, слыл умеренно левым; когда государю намекнули (это было задумано заговорщиками), что Поливанов должен одновременно стать и премьером России, Николай было согласился, но, услыхав, что в кабинет при этом надо ввести Гучкова, занимавшегося снабжением армии и развертыванием оборонных заводов в империи, предложение это — по своему обычаю не торопясь, мягко, извиняюще даже — не то чтобы отверг, но просто сделал вид, что не понял его, подписав себе этим приговор: злопамятности может быть подвержен любой, кроме того, от которого зависят судьбы страны.

5

В Париже, в эмиграции уже, Гучков получил письмо от Поливанова, ставшего ближайшим сотрудником Троцкого — членом Особого Совета при Главкоме Рабоче-Крестьянской Красной Армии.

Письмо это, нашедшее его путями сложными, сугубо конспиративными, вызвало сердцебиение и холод в пальцах.

Поливанов писал ему: ''Дорогой друг, пишу, не называя многих имен, чтобы не вызвать ненужных осложнений для Вас. Почерк мой, убежден, помните, не заподозрите фальсификацию, так что сразу перехожу к делу.

Я многие месяцы рассуждал, прежде чем принял предложение тех, с кем сейчас рука об руку работаю, написать Вам. Поначалу я был склонен ответить им отказом, но потом я заставил себя — без гнева и пристрастия — проанализировать те события, которые привели страну к революции и свержению династии.

Между службою в саперном батальоне и руководством комиссией по крепостям мне посчастливилось, как Вы помните, быть главным редактором не только "Военного сборника", но и "Русского инвалида". Именно эта работа научила меня логике более всех других, включая и министерскую. Когда ты подписываешь в печать номер, эмоции должны быть отринуты — если, понятно, ты думаешь о серьезной работе, но не о скандалах по поиску вездесущих масонов и жидов, что отличало прессу, стоявшую правее Вас.

Действительно, людей, доведенных до экзальтации, обуревает темная, нелогичная страсть, переходящая в помешательство. Впрочем, Брусйлов, с коим мы сейчас сидим на одном этаже при Главкоме, как-то не без юмора заметил, что "националистическая экзальтированность" (кажется, так Вы говорили о шовинистах в Думе?) на самом деле "была оправданием собственной некомпетентности и лености; всегда легче свалить вину на другого, чем признаться в собственном слепом дурстве".

Никогда не забуду, как Вы — кажется, в девятом году, — выступая в Думе по защите военного бюджета, привели мой рассказ о том, как государь наложил резолюцию: "Лучше иметь на границе десять хороших крепостей, чем двадцать слабых", а закончили своим выводом: "Даже монаршая воля не исполняется тьмою столоначальников и делопроизводителей".

(Я тогда сразу же вспомнил слова Николая Первого, сказанные им незадолго перед кончиною: "Не я управляю Россией, а тьмы моих столоначальников". Мудро. Только бы поранее прийти к такому выводу и сломать бы кошмарную государственную традицию, приведшую страну к катастрофе. А так снова, в который раз уже, "слова, слова, одни слова".)

Какая страна могла позволить себе иметь главою самого могущественного министерства — внутренних дел — психически больного человека? А ведь таковым был последний жандарм России, Ваш бывший заместитель по ЦК октябристов несчастный Протопопов, расстрелянный Чекой в дни красного террора, начавшегося в августе восемнадцатого, сразу после убийства Урицкого и выстрела Фаины Каплан.

…Никогда не забуду, как Михаил Владимирович Родзянко во время последнего своего доклада государю завел разговор о том, что Протопопов производит впечатление нездорового человека. Государь внезапно рассмеялся и, заведя глаза к потолку, как это делал Протопопов, ответил: "Так это вы мне психа навязали?" — "Ваше Величество, я рекомендовал его на пост министра промышленности". — "Полагаете, промышленностью может управлять шизофреник?"

Я думал, что после этого — ведь государь понял, что Протопопов болен, — последует высочайший указ о смещении безумного министра, но тот остался на своем посту, а вот я получил письмо от Николая, которое ранее не показывал Вам. Теперь самое время его привесть: "Алексей Андреевич. К сожалению, я пришел к заключению, что мне нужно с Вами расстаться. В эту великую войну военный министр является в действительности начальником снабжения армии. Кроме того, ему приходится объединять и направлять деятельность военно-промышленных комитетов для той же единой цели снабжения армии… Деятельность комитетов мне не внушает доверия, а Ваше руководство ими недостаточно властно в моих глазах. Ценю Вашу службу и благодарю за девятимесячные непрерывные труды в это время… Искренне уважающий Вас и благодарный Николай '… Однако же формальной благодарности я так и не получил; на приказе Николай соизволил написать: "Благодарность отменяю". А почему? Потому лишь только, что я никогда не скрывал своей искреннейшей к Вам симпатии… Я знал, что государь пошел на мое назначение в тактических целях, желая хоть как-то успокоить общественное мнение. Поскольку я всегда ладил с Думой, он решил провести меня в военные министры, чтобы наладить отношения с народными избранниками, и полагал, что я — в знак благодарности за повышение — прерву все отношения с Вами. Это противоречило моему пониманию чести, и я продолжал подчеркивать мое к Вам уважение, повторяя в присутствии государя, что без помощи Ваших военно-промышленных комитетов мы бы вообще покатились на восток, отдавая неприятелю русские земли…