Страница 86 из 91
На следующий день Фрида зашла в камеру, когда начальник стоял около двери. Она начала не торопясь мыть пол. До нар и не дотрагивалась. А как только начальник повернулся к столу, быстренько сунула руку под подушку. Записки в одно мгновение оказались у нее за пазухой.
Девушка, будто ничего не случилось, продолжала мыть пол. Жан показал ей глазами на ямку около нар и облизал губы. Она поняла. Вымыла ямку и плеснула туда воды, а сама занялась нарами.
Впервые за пять дней ощутил он на своих губах влагу. Горло судорожно сжималось, когда он, задыхаясь, вылизывал воду на полу.
Улучив момент, Фрида передала ему плитку шоколада, кусок хлеба. Это было большим событием в тюремной жизни Жана. Теперь его друзья не дадут ему умереть от голода и жажды.
Фрида сообщила ему запиской, что начальник часто оставляет ее одну, иногда запирает коридор, где находится его камера, а иногда и не запирает, и она остается одна полной хозяйкой.
Так было и в тот день.
— Ну, Фрида, оставайся здесь и смотри, чтоб все хорошо было, а я пойду в баню, — сказал начальник. — Скоро приду.
— Не беспокойтесь, пан начальник, все будет в порядке.
— Я надеюсь на тебя, Фрида...
И посмотрел на нее масляными глазами. Он, заметно было, ухаживал за ней, и только, видно, страх перед начальством заставлял его сдерживать свои порывы.
Оставшись одна, Фрида написала об этом Жану. И просунула записку в щель. Если бы заранее были подготовлены ключ и соответствующая одежда, она спокойно могла бы выпустить его из камеры, дать переодеться в одежду рабочего и провести в толпу евреев, занятых какой-то работой в подвале.
«Только арестованные фашисты мешают, — сообщала она Жану. — Их тут девять. Мне нужно выбрать момент, когда их здесь не будет, а то услышат, что я отпираю твою камеру, и начнут шуметь. А может быть, они договорились с начальником и нарочно оставляют меня одну, чтобы проверить, словить...»
У страха глаза велики, они видят даже и то, чего нет на самом деле. Фриде все казалось, что с тех пор, как подпольщики втянули ее в работу, поручили ей связаться с Сашей (так звали Ивана Кабушкина в СД, где он числился Александром Бабушкиным), гестаповцы непрестанно следят за каждым ее шагом, расставляют ей разные западни, чтобы словить и повесить. Настороженно ловила она каждый шорох в подвале.
Жан старался успокоить ее. На записку ответил сразу:
«Дорогая! Какой удобный случай, а ведь ты сегодня сама его создала. Нет иного, более удобного плана, чем этот. Этих (он имел в виду латышей) запирают, он (начальник) выходит — ты хозяйка! Ты возьми 50 марок, купи или стащи грязный халат или вроде этого, положи в карман грязных тряпок в бензине, в масле и т. д., чтобы я мог вымазаться. Халат пока спрячь, а если подберешь ключ, то его спрячь в уборной за трубой или еще где-нибудь. В день побега ключ быстро подбирай. Который не подойдет в отверстие, дай мне, я поточу. Медлить нельзя, ведь я еще не так замучен, могу двигать ногами. Начнут бить скоро, лицо изуродуют, тогда все погибнет... Ты сделай только одно, а я - все. Будешь мыть — дай воды в обед. Прочитай внимательно. Целую».
Вместе с этой запиской третьего марта написал Янулис:
«Дорогие! Всех крепко целую, «М. Пет.» я просил, чтобы она ничего никому не давала. Вы у нее должны были узнать, давала ли, и пусть гонит в шею «Т» и ему подобных... С Сем-ном (Семен — подпольщик, фамилию которого не удалось установить, погиб во время отправки людей и оружия в партизанскую бригаду) можете подружиться, но прошу: на квартиры — ни вы, ни он. Он и будет давать сводки, ему привет, и пусть мое бережет. Он нужный и хороший...
Нужно для любого плана:
Измазанная куртка... лезвие бритвы, и нитка с иголкой черная, и решительность ее. Ей дам указания. Ей подберите квартиру, чтоб было где побыть дня два-три.
Мне готовьте сапоги 43 размер, и пиджак хороший, и денег. И быстрей с ключом делайте. Она сама должна подобрать. Ее поддерживайте, что нужно ей. На этой неделе должны решить. Все получил, еще что-то есть у нее. Крепко обнимаю.
А вы по тому образцу ей готовьте».
План приобретал все более очерченную форму. Главное — чтобы не побоялась Фрида. Все теперь зависело от ее решительности, смелости, находчивости. Жан изучал детали плана. Он запиской попросил Фриду сообщить ему, как ходят во дворе мужчины, как выходят из подвала и кто задерживает их, много ли приводят на работу в тюрьму СД евреев-мужчин и как они выходят: пересчитывают их или проверяют по фамилиям, ходят ли часовые там, где выводят мужчин...
«Я решил свой план выполнить только с тобой, — писал он Фриде. — Что делать? Нужно тебе подобрать ключ ко мне, а это легко. Ты останешься одна и выполняй... Самое главное — замок запирается без ключа. Нужно тебе достать какую-нибудь замасленную куртку. Если нужно — купи, денег знаешь где взять. И мы должны выполнить на этой неделе — не позже субботы. Лей больше и чаще воды.
План опишу, делай вышеуказанное быстро. Целую».
А Янулис писал:
«Дорогие! Все должно быть готово. Пусть будет комбинезон, пилотка или халат. Одолжите у соседа напрокат, пришейте нашивку, только слабо (нашивки по приказу фашистов носили евреи). Но все нужно очень быстро. Главное — боюсь за нее, она боязливая, а без нее все пропало. Она должна в один момент отпереть, выпустить меня — и все! А дальше все сам. Получил все.
«С» верьте, как и мне!
...Прошу посмотреть: есть ли кто-нибудь там, где поезд проходит из руин в Дом правительства? И самое главное — в тот же день и ее взять, а пока нажать, рассказать о нашей совместной погибели рано или поздно. Люди много хуже делают, а она молодчина все же.
Присылайте, что раньше просил.
Будьте здоровы. Целую».
Фрида теперь регулярно передавала ему не только записки, но и кое-какую еду, понемногу готовила одежду на случай побега. Но делала она все это чрезмерно осторожно, боязливо, так боязливо, что могла провалить дело. Обстановка же складывалась так, что нужно было осторожность сочетать с дерзостью. Арестованные гестаповцы придирчиво следили за каждым шагом, каждым движением Фриды уже потому, что она девушка, к тому же еще довольно привлекательная.
Вместе с тем и начальник и даже арестованные гестаповцы чувствовали, что за этой девушкой нужно хорошенько присматривать, что хотя она и тихая и ласковая с начальством, а в глубине ее глаз то и дело вспыхивают огоньки ненависти.
Жан видел, что происходит с Фридой. Ее нужно было поддержать. А тут у самого неизвестно в чем держится душа. Только кусочки шоколада, хлеба или сахара, которые Фрида передавала ему, поддерживали жизнь. Самого дорогого — воды — она не могла передать столько, сколько требовал обессилевший Жан.
Если в таком положении опустить руки, раскиснуть — смерть. За жизнь нужно бороться.
«Дорогуша! — высказал он ей свои мысли. — От всего сердца благодарю, милая! Ты знаешь — будь груба с арестованными, ругай, не открывай, чтоб он в тебе больше был уверен, а он, дурак, любит, если кто с нами груб. Побольше кокетничай с ним.
Далее прошу больше воды, так как вода — это и пища моя. Меня удовлетворяет внизу... Может быть, как-нибудь там напьюсь. Здесь я все вытираю. У тебя есть возможность положить и хлеб или еще что-нибудь наверх к решетке или просто бросить.
Если бы ты его обработала и была бы камера свободная на той стороне, было бы очень хорошо для плана. Ну, а если нет, то и так сойдет.
Прошу, дорогуша, будь смелая и решительная. Крепко целую. План завтра».
Иногда удавалось передать ей несколько записок в день. Этого требовали интересы дела. Чем ближе был решающий момент, тем больше волновалась Фрида. Она даже изменилась в лице: красивые серые глаза глубоко запали в глазницы, черные тени легли под ними, нервное напряжение чувствовалось в каждом движении девушки.
Были удобные моменты, когда она могла выпустить его из камеры. Тогда он быстренько прошмыгнул бы в уборную, надел бы там халат или комбинезон с нашивками, хорошенько вымазал бы лицо машинным маслом и бензином, и его могли бы принять за одного из рабочих, которых ежедневно приводят сюда из гетто. В толпе евреев он под конвоем вышел бы за ворота тюрьмы. А там уже и свобода!