Страница 71 из 91
— А как ты мыслишь сделать это? — спросил Жан.
— Выследить где-нибудь в укромном местечке и «занять».
— Только место выбирай поудобней.
— А я уже выбрал. На улице Кирова. По ней часто прогуливаются офицеры, по дороге в офицер-гайм, что в здании бывшего Дома Красной Армии. Там я и думаю подцепить хоть одного.
— Что ж, давай попробуем. Может, еще кого-нибудь взять на помощь? Хоть за сторожевого на всякий случай...
— Я поговорю с Гвидой. Он согласится.
Гвида — сын Марии Петровны Евдокимовой. Он всегда с завистью смотрел на Жана, во всем брал с него пример и готов был по одному слову старшего товарища броситься в огонь и воду. Стоило Жану сказать, что он берет с собой Гвиду на охоту, как тот даже покраснел от радости и удовольствия.
Разработали подробный план операции. Все трое будут ждать в руинах около стадиона «Динамо». Как только увидят фашистского офицера, Жан и Толик пойдут ему навстречу, а Гвида останется на месте и будет внимательно следить за улицей, чтобы дать сигнал, когда нужно. Все остальное будет зависеть от обстоятельств.
Ждали недолго. Со стороны библиотеки неторопливо шагал гитлеровец. Еще издали можно было заметить, что это офицер. Он не озирался по сторонам. Для него вообще ничего не существовало. Наконец хлопцы услыхали скрип свежего снега под каблуками.
Гвида бросился в руины домов на углу Комсомольской и улицы Кирова, выбрал там удобное место и, как встревоженная птица из гнезда, поглядывал во все стороны. В любой момент он был готов подать сигнал тревоги.
А Жан с Толиком стояли на улице и делали вид, что оживленно о чем-то спорят, ни на секунду не выпуская офицера из поля зрения.
Гитлеровец шел, высоко подняв голову, как бы демонстрируя свое величие и превосходство. Люди, стоявшие на дороге, были для него пустым местом, и он смотрел на них так, словно собирался подмять их под себя. Жан стал направо от офицера, Толик — налево. Даже в этот момент фашист не повернул головы, не посмотрел на них. Его внимание не привлекло и то, что Жан держал руки в карманах и пристально, не мигая, смотрел на него, как орел глядит на свою жертву.
Зондерфюрер был уверен, что с ним ничего плохого не может случиться на улице оккупированного города. Он был глубоко уверен в этом, пока не увидел перед своим носом блеск финского ножа и не почувствовал, как каленая сталь обожгла ему бок. Широко раскрыв рот, хотел вскрикнуть, но было поздно.
Схватив офицера за плечи и заткнув ему горло тряпкой, Жан потащил его в руины стадиона. Помогал Толик.
Все это произошло так быстро, что Гвида не успел и оглянуться по сторонам. Улица оставалась пустой.
Нигде ни души. В воздухе почти неподвижно висели сказочные красивые снежинки.
Укрывшись за холмами руин, Жан обыскал карманы зондерфюрера. Вытащил документы, фотокарточки. Потом снял кобуру. На пистолете заметил золотую планку с надписью.
— Что тут написано, прочитай, — попросил он Толика, который умел немного читать по-немецки.
— Ты знаешь, какой зверь нам попался? Тут написано, что сам Гитлер дарит пистолет зондерфюреру за безукоризненную службу великой Германии.
— Ого! Давай сюда! Вот так память будет!
Взрослый человек, не раз смотревший смерти в глаза, забавлялся пистолетом, будто ребенок красивой игрушкой.
Но быстро спохватился и, показывая на труп, приказал:
— Давай засыплем снегом!
Когда над зондерфюрером вырос порядочный сугроб, хлопцы заторопились каждый в свою сторону. Гвида тоже покинул свой пост и пошел домой.
В тот же день, захватив с собой документы зондерфюрера, Толик направился в партизанский отряд. Вернулся он в город только через полмесяца, в начале 1943 года. Комиссар отряда Никита Турков послал его к Рудзянке с приказом сжечь войлочную фабрику. Для этой цели Толик принес с собой гри термитные шашки. Кроме того, Турков потребовал от Рудзянки регулярно передавать сведения о движении поездов через Минск.
От новых приказов Туркова Рудзянко уклонялся как мог. И выполнять не хотелось, и не выполнять нельзя. Это была та сторона его деятельности, которую он старательно скрывал от своих хозяев. Если бы фашисты дознались о его связях с партизанами, которые он утаивал, — не миновать бы ему виселицы, несмотря ни на какие заслуги перед гитлеровцами. Но и отказаться от помощи партизанам — значило подставить себя под пулю или нож подпольщика. Какая смерть лучше?
Разгром подпольного горкома не освободил предателя от этого вопроса. Нужно было по-прежнему извиваться змеей, служить обеим сторонам, которые для него были одинаково страшными.
Оставим на время тех, кто остался на свободе, и посмотрим, что же происходило в тюрьме и СД.
В большом зале бывшего здания института народного хозяйства неподвижно стоял лицом к стене Ковалев. Шагах в пяти-шести от него — Шугаев и Богданов. А перед глазами — серая, в грязных подтеках стена. От слабости кружилась голова.
Страшно было думать, что попали они в СД потому, что изменил один из подпольщиков — Суслик. Знали они его как активного и честного работника, но мало кому было известно, что он слишком уж любил чарку. Правда, на глаза своим товарищам по подполью пьяным Суслик не попадался. Однако при случае он мог нализаться так, что еле ноги держали.
Подпольщики не учитывали этой слабости Суслика и поручали ему ответственные дела. Он многое знал, что следовало знать только очень надежным людям.
Накануне ареста Суслик вернулся с берега озера Палик, из партизанской бригады, куда он носил очень ценные сведения о враге, добытые подпольщиками. В отряде ждали очередную группу военнопленных. Обо всем этом Суслик при встрече сообщил Ковалеву и Шугаеву. Все трое договорились на другой день встретиться у Богданова и обсудить детали отправки людей в лес.
После этого Суслик зашел в закусочную и так напился, что даже начал целоваться с агентом шуцполиции. Расчувствовавшись, он по секрету признался шпику, что он и есть тот самый подпольщик, за голову которого фашисты обещают дорогую плату. Из закусочной Суслика сразу потащили в шуцполицию, а оттуда в СД.
Били его недолго. Уже через каких-нибудь полчаса, раскисший, растирая окровавленное лицо, он начал называть имена членов комитета, активистов-подпольщиков и явочные квартиры. Тут же он выдал и Ковалева, его клички, сказал, где можно найти секретаря горкома.
Это был самый тяжелый удар по горкому.
Суслика под страхом смерти принудили водить гестаповцев по городу, показывать подпольщиков и их явки.
В день ареста Ковалев вместе с Шугаевым и Богдановым обходили явочные квартиры, чтобы предупредить подпольщиков о провале. Одновременно готовили отправку большой группы минчан в партизаны. Проголодавшись, они решили зайти к Богданову позавтракать. Домик, огороженный штакетником, стоял на Комаровке. Два окна выходили на улицу, одно — во двор. На окнах — занавески. По договоренности, в случае опасности отец Богданова должен выйти во двор и рубить дрова. На этот раз во дворе никого не было, и хозяин пригласил Ковалева и Шугаева в дом.
На скамейке возле стола они увидели Суслика. Он сидел, понуро опустив голову. С обеих сторон скамейки стояли незнакомые в штатской одежде. Как только подпольщики переступили порог, сзади у них раздался приказ:
— Ни с места! Руки вверх!
Пришлось поднять руки. Те, что стояли рядом с Сусликом, подбежали и начали старательно обшаривать арестованных. Вытащили из карманов все, что там было. О побеге или сопротивлении нечего было и думать. Суслик сидел молча, опустив глаза.
— Кто такие? — обратился к нему гестаповец, показывая на арестованных.
— Ковалев, Шугаев, Богданов...
— Негодяй! — вырвалось у Ковалева. — Слизняк! Гнусный слизняк!
— Подожди, и ты слизняком станешь... — будто в оправдание отозвался Суслик.
Арестованных заковали в кандалы и повели. На перекрестке их ждали гестаповские машины.
Вот так и очутились они в лапах СД, в этих мрачных и сырых комнатах, на стенах которых виднелись пятна человеческой крови.