Страница 62 из 91
Когда начало смеркаться, зашла Татьяна Явменовна и спросила:
— Может, лампу зажечь?
— Нет, не нужно. Я завтра закончу.
Убрав гранки со стола, заторопился домой. Дети бросились навстречу, жадно поглядывая на его руки и карманы: может быть, тата несет что-нибудь? Но в руках у отца ничего не было. Он ласково погладил их огрубевшей ладонью по головкам и утешил:
— Ничего, когда-нибудь я принесу вам подарки... Вот подождите...
Дети впалыми щеками прижимались к его немытым рукам, а в глазах горел голодный блеск.
На другой день он пришел набирать сразу же после работы на электростанции.
— Вы хоть не так открыто ходите сюда, — сказала Татьяна Явменовна. — Соседи заметят, разговоры начнутся.
— Хорошо, буду остерегаться. Недаром люди говорят: береженого и бог бережет.
Вскоре Ватик привел молодого высокого парня и девушку с пышными темно-русыми волосами.
— Знакомьтесь, Хасен Мустафович, это ваши помощники. Сергей и Клава. Вы им расскажите, что и как делать, они будут печатниками.
— Очень, очень приятно... Одному мне трудно справиться. Работы здесь много.
— Только вы нас научите сначала, — попросила Клава.
— Наука эта несложная. Сейчас покажу.
Окончив набирать, Александрович рассказал своим помощникам, как и что надо делать. Сережа и Клава начали готовить валики. Пришел Владимир Казаченок. Вместе с Ватиком он сокращал материалы, не умещавшиеся на полосе.
Всю ночь Клава и Сережа печатали газету — второй номер «Звязды». Клава натирала бумагу влажной губкой и клала ее на набор, смазанный краской, а Сережа тискал валиком листы. Когда они немного просыхали, Клава складывала их в кипу. Полторы тысячи экземпляров напечатали за сутки Сергей Благоразумов и Клава Фалдина.
Днем пришел Ватик. Он взял пачку газет и понес на явочные квартиры. Потом явился Дед и тоже забрал пачку. А за ними — Казаченок.
Свою пачку газет Ватик временно оставил на явочной квартире Варвары Матюшко, недалеко от подпольной типографии. Сюда часто приходили Ковалев, Шугаев и другие подпольщики. Долго прятать газету здесь было опасно. Уже меньшими пачками сам Ватик разносил ее на другие явочные квартиры.
Где находится типография, Ватик не говорил никому, даже членам подпольного комитета. Поэтому разносить «Звязду» на явочные квартиры он поручал только тем, кто был связан с типографией. Даже район, в котором делалась газета, держался в секрете.
Выход второго номера газеты явился крепким ударом по врагу. «Звязда» ходила из рук в руки, миновала самых ловких шпиков и отыскивала тех, ради кого печаталась. Настроение у минчан поднялось, стало еще более боевым: значит, подпольный комитет где-то рядом, он действует. А в результате все больше и больше людей шло в партизанские отряды. Связные не успевали выводить их в лес. Все чаще слышались взрывы на предприятиях, возникали пожары в цехах.
А Ватик сразу же начал готовить третий номер. Заметок, писем, сообщений набралось много, раз в пять больше, чем нужно. Отдавая их на литературную обработку Казаченку и Савицкой, он говорил:
— Делайте заметки короче. Нам нужно помещать как можно больше материалов.
За передовую статью взялся сам.
«От полярного Мурманска до солнечного Севастополя, по всему огромному фронту и на всю глубину всей временно захваченной врагами территории полыхает пламя партизанской войны, — писал он. — Против врага ополчились народные мстители, и нет такой силы, которая могла бы приглушить или сломить ее».
Ватик горячо верил в то, что советский народ добьется победы над врагом. Поэтому каждое его слово дышало бодростью и звало к борьбе.
Значительное место в третьем номере занимало обращение Федора Кузнецова к железнодорожникам. Бывший начальник депо призывал рабочих железной дороги выводить из строя паровозы, оборудование депо, а самим идти в партизанские отряды.
«Не бойтесь кровавой расправы гитлеровских палачей. Никогда не сломить им боевого духа наших советских граждан. Смело бейте врага, чтобы после освобождения нашей земли вы с гордостью могли сказать: «Мы, железнодорожники, честно выполнили свой долг перед Родиной».
С приветом, бывший начальник Минского паровозного депо, сейчас красный партизан Ф. Кузнецов».
Набор номера был почти совсем готов. Пришли Ватик и Володя для читки первой корректуры. Они внимательно вчитывались в смысл каждой заметки, правили, сокращали. Вдруг в комнату вбежала испуганная Яковенко:
— Полицай идет!
Ватик спокойно встал.
— Он не должен заходить в дом, — сказал Ватик. — Хасен Мустафович, вы оставайтесь здесь. Татьяна Явменовна, заприте комнату на замок. Володя, пойдем...
Через несколько секунд на двери комнаты, в которой была типография, висел большой замок... Ватик и Володя сидели в комнате Яковенко и прислушивались к тому, что происходило во дворе и в коридоре. Под лавкой наготове лежал топор. Если бы полицай решил зайти к Гришину, его тут же стукнули бы. Но полицай и не думал заходить в комнату. Назвав фамилию какого-то незнакомого человека, он спросил у Татьяны Явменовны, не знает ли та, где он живет?
— Нет, не знаю такого...
И полицай пошел прочь.
Ватик и Володя снова вернулись в комнату Гришина. К вечеру газета была сверстана и выправлена. Сережа и Клава приступили к своему делу. Они уже здорово наловчились. Работа у них шла слаженно и ритмично.
Поздней ночью обессиленная Клава заглянула к хозяйке и прилегла на минутку отдохнуть. А Татьяна Явменовна пошла посмотреть, что же делается в комнате Арсения.
А там, будто осенью листья под кленами, лежали газеты — на полу, на столе, диване. Только одно место на диване не было застелено газетами — то, на котором сидел Сережа. Он устало прислонился к стене и задумчиво смотрел вверх. Когда Татьяна Явменовна вошла, освободил ей место и пригласил:
— Садитесь, хозяйка, помечтаем немного вместе...
— О чем мы с вами мечтать будем, Сережа? — удивилась она такому необычному предложению.
— Сижу я здесь, — начал он, — и представляю себе, какая красивая жизнь наступит после войны. За войну мы научились ненавидеть врагов и любить своих. Враги будут разбиты, уничтожены. Хорошие люди, наученные войной, станут жить дружно, сплоченно, с большой любовью и уважением друг к другу. Какое это будет счастье!
— Может, оно так и станется, — сказала Татьяна Явменовна, — только мне, наверно, не дождаться этого...
— Что вы говорите, хозяйка! Почему не дождаться?
— Очень просто. Вы вот поработали тут сутки, ну пусть двое суток, вымыли руки — и пошли. А все ваше имущество, ну шрифты там и все прочее, — остается у меня. А у меня малые дети. Налетят фашисты — тут и яма! Где уж мне это счастье искать? Пусть оно достанется хоть моим детям.
— А мне сдается, что я еще жить не начинал, что самое интересное, самое светлое — впереди. Вот ради него и хочется сделать как можно больше...
— Вы и так делаете много. Каждая листовка и газета, может, не одну душу утешит, правильный путь укажет... Ну, хорошо, Сережа, заговорились мы, а вам отдохнуть нужно. Я пойду.
— Разбудите, пожалуйста, Клаву. К утру нужно все закончить.
Он глянул на плотно завешенное одеялами окно, будто надеясь увидеть там рассвет.
— Жаль будить ее, — сказала Татьяна Явменовна о Клаве. — Спит, будто мертвая. Пусть бы часик еще отдохнула. Да и вы прилегли бы. Я разбужу.
— Нет, нельзя. Ватик просил, чтоб к утру было тысячи полторы экземпляров, за ними придут.
Через минуту, протирая кулаками глаза, вошла Клава.
— Какой же ты безжалостный... Такой чудесный сон прогнал... Больше никогда не увижу...
— Что за сон такой?
— Это мой секрет, Сереженька... Вот если доживем до старости, я расскажу тебе о нем в день своего семидесятилетия.
— Хватит болтать, а то, я вижу, мы договоримся...
И они снова делали каждый свое.