Страница 5 из 91
Каждый своим путем шел на подвиг.
Володя Омельянюк вернулся домой, еле переставляя ноги. Голова его была обернута обрывками рубашки, на них чернела запекшаяся кровь. Мать испуганно всплеснула руками:
— Сыночек, мой родной, что с тобой?
По широкому морщинистому лицу матери потекли слезы, крупные, частые.
— Ничего страшного, не волнуйся, — обнимая сгорбленные плечи матери, успокаивал ее Володя. — Под бомбежкой несколько раз лежал, вот и царапнуло немного. Не сильно. Устал я ужасно. Три недели ни минуты покоя...
— Переоденься да ляг, миленький, отдохни, пока отец вернется. Он к Степану Ивановичу пошел, о чем-то секретничают старики. Боюсь я за них.
Она захлопотала около сына, помогла ему умыться, начала торопливо готовить обед. Как только Володя сел за стол, сон сморил его. Проглотив кое-что из приготовленного матерью, он свалился на диван.
Проснулся, когда старики сидели возле стола и тихо о чем-то говорили.
— Мое почтение студенту, — с ласковой улыбкой сказал Степан Иванович Заяц, сосед и старый приятель отца, заметив, что Володя открыл глаза.
— Был студент, да весь вышел, — в тон ему ответил Володя, пожимая руки старикам. — А теперь — будущий боец Красной Армии.
— Неужели? — все еще улыбаясь, спросил Степан Иванович. — Ой, не догонишь ты ее, родную. Смотри, куда фронт переместился, давно уже не слышно орудий. Как доберешься к своим?
— Отдохну немного, найду надежных хлопцев — и айда...
Старики посмотрели друг на друга и согласно кивнули головой. У обоих за плечами большая, красиво прожитая жизнь, партийный стаж с первых дней революции. Володя всматривался в их лица, стараясь угадать, о чем думают старики.
— Конечно, было бы неплохо, если бы твои слова сбылись, — включился в разговор отец. — Но разве это единственный выход — пробиваться через линию фронта? Вот мы со Степаном Ивановичем посоветовались и решили, что тебе незачем идти отсюда. В Минске осталось большинство населения. Кроме того, здесь задержались тысячи бойцов и офицеров разбитых частей. Это также армия. Нужно только организовать ее, а вот организация будет зависеть от нас, коммунистов. Ты — журналист, такие люди очень нужны в подпольной работе. Поверь нам...
Володя задумался. Предложение стариков сводило на нет все его планы, созревшие в нем, пока он пешком шел из Белостока, где перед войной проходил производственную практику.
Да, в словах стариков есть свой резон. Жизнь требует, чтоб он стал бойцом подпольной армии большевиков. Невидимой, гибкой, своеобразной армии. Что ж, если так нужно для дела, он готов.
— Мы на это рассчитывали, — довольно сказал Степан Иванович. — Теперь нас уже трое, да и мать можно считать подпольщицей. Вот и четверо. А в подполье четыре бойца — серьезная боевая сила, если они действуют разумно. Давайте понемногу, осторожно изучать людей, привлекать к нашему делу. Только нужно строго соблюдать конспирацию. Это — главное условие нашего успеха. Доверять — только самым надежным. Попадешься — пощады не жди, враг жестокий и опасный.
Жили тогда Заяц и Омельянюки на улице Чернышевского. Тихая, не очень красивая улица. Фашисты отключили ее от электролинии — никто из гитлеровцев здесь не квартировал.
Домик Омельянюков — небольшой, деревянный. В комнате Володи, выходившей окнами во двор, на стене висело большое зеркало, а возле него стояла тумбочка. На ней обычно лежали разные туалетные принадлежности, стоял флакон одеколона.
Теперь, после разговора со стариками, он смотрел на свое жилье совсем иными глазами. Прикидывал, что здесь нужно приспособить для подпольной работы.
Вечером позвал к себе соседа — Сашу Цвирко, которому мог кое-что доверить, и сказал:
— Есть у меня одно дело, не знаю, поддержишь ли ты меня.
— Если хорошее дело, то поддержу.
— Конечно, хорошее. До радиозавода не так далеко. Туда дают электричество. Если бы нам удалось провести линию сюда, можно было бы пользоваться электроэнергией. Конечно, это нужно сделать незаметно, чтобы немцы не увидели. Я знаю, у тебя есть «кошки» по столбам лазить. Давай проведем себе линию. Зимой дров не напасешься, а так и погреться и сготовить еду можно. Рискованно, зато выгодно.
Володя знал, что Саша хлопец решительный, потому и рассчитывал на него, и не напрасно. Две ночи не спал тот, пока не провел линию.
За зеркалом в комнате Володи была приделана розетка. В тумбочке стоял небольшой радиоприемник. Включив его, Володя осторожно поворачивал переключатель диапазонов. В приемнике хрипело, трещало, доносились обрывки фраз на немецком языке. Потом зазвучал такой дорогой, родной голос Москвы. Симфонический оркестр исполнял марши. Диктор называл авторов музыки и исполнителей.
Часы показывали без четверти одиннадцать. Выключив приемник, Володя стал ждать, когда наступит половина двенадцатого. Тогда Москва будет передавать сводку Советского Информбюро.
Окна в доме были плотно завешены. На тумбочке горел небольшой каганец, лежала чистая бумага и три очиненных карандаша. Откинувшись на спинку стула и сцепив руки над головой, Володя думал.
Как перевернула всю его жизнь проклятая война! Он уже заканчивал институт журналистики. Учился отлично. Впереди была интересная работа.
Никто, пожалуй, не имеет такой возможности окунуться в гущу жизни и так много видеть и слышать, как работник газеты. С кем ему только не приходится встречаться, где он только не бывает! Изучать жизнь, изучать людей, писать о их работе горячо, взволнованно — вот заветная мечта Владимира Омельянюка. И что осталось от его мечты? Одни воспоминания.
А может, это и не так? Теперь он также будет писать для советских людей. Оттого, что в наш дом ворвались фашистские разбойники, минчане не перестали быть советскими людьми. Они мстят врагу, не поддаются фашистской пропаганде, хотя она назойливо отравляет головы своей ложью. То тут, то там в руинах находят убитых гитлеровских вояк. Владимир Омельянюк также должен бить врага могучим оружием — правдивым словом коммуниста. Его место в этом строю.
В половине двенадцатого снова включил приемник.
— Говорит Москва. От Советского Информбюро...
Торопясь, писал вместо слов отдельные буквы и слоги, стараясь записать всю сводку.
Она была не радостная, но правдивая. На фронтах шли тяжелые, упорные бои. Противнику в ряде мест удалось потеснить наши войска, но и он понес большие потери. Назывались оставленные нашими частями города, цифры потерь немецко-фашистской армии.
Однако какой утешительной была эта сводка в сравнении с немецкой брехней! Уже давно и фашистские газеты, и радио трубят, что гитлеровцы в бинокли видят Москву. А выходит, что до Москвы им еще далеко!
Володя взял пишущую машинку, подготовил бумагу, копирку и начал печатать сводку. До самого утра просидел за работой. В конце сводки добавил от себя призывы к минчанам: бить фашистов всем, чем только можно, отравлять им жизнь, чтобы гитлеровским выродкам тошно стало в советском Минске.
Только на рассвете лег спать. А утром все напечатанное отдал отцу.
— Молодец ты, Вова, — похвалил отец парня и, положив листовки в сумку, понес их Степану Ивановичу.
На другой день листовки со сводкой Советского Информбюро Володя видел на телеграфных столбах, на дверях домов, на досках объявлений по всей Комаровке. Видно, Степан Иванович уже имеет группу надежных людей, которые с успехом выполнили такое опасное поручение.
Оттого, что его работа не пропала даром, что она влилась в общее дело борьбы с врагом и что многие минчане успели узнать правду о положении на фронте, на сердце у Володи стало радостно, светло. Хотелось работать лучше и больше, разжигать огонь ненависти к врагу в сердцах советских людей, пламенным словом звать их на беспощадную борьбу.
Однажды Володя шел по Советской улице и повстречал знакомого студента юридического факультета Васю Жудро. Оба приятеля очень обрадовались встрече. На улице разговаривать было небезопасно, договорились, что Вася придет к Володе вечерком.