Страница 13 из 15
"«Дни Турбиных» имели особое значение для одного сотрудника нашего посольства, генерала Кестринга, военного атташе. В одной из сцен пьесы требовалось эвакуировать гетмана Украины Скоропадского, чтобы он не попал в руки наступавшей Красной Армии (в действительности – петлюровцев. – Б. С). Чтобы гетмана не узнали окружающие, его переодели в немецкую форму и унесли на носилках под наблюдением немецкого майора. В то время как украинского лидера транспортировали подобным образом, немецкий майор на сцене говорил: «Чистая немецкая работа» (на самом деле эту фразу в пьесе произносит адъютант гетмана поручик Шервинский. – Б. С), все с очень сильным немецким акцентом. Так вот, именно Кестринг был тем майором, который был приставлен к Скоропадскому во время описываемых в пьесе событий. Когда он увидел спектакль, то решительно протестовал, что актер произносил эти слова с немецким акцентом, поскольку он, Кестринг, говорил по-русски совершенно свободно. Генерал обратился с жалобой в дирекцию театра. Однако, несмотря на негодование Кестринга, исполнение осталось прежним».
Интересно, что у Булгакова главную роль при эвакуации Скоропадского играет не майор фон Дуст, а генерал фон Шратт, который в основном и ведет разговоры с гетманом и Шервинским. И весь акцент у Шратта тотчас исчезает, когда гетмана уносят и ломать комедию больше незачем. И заканчивает разговор с адъютантом немецкий генерал уже на вполне чистом русском языке. Либо Херварт что-то напутал насчет реакции военного атташе, либо сам Кестринг не уловил тонкостей булгаковского замысла. Но в чем генерал был абсолютно прав, так это в том, что иностранному агенту внедриться в советское общество, с господствовавшей в нем атмосферой слежки и всеобщего доносительства, было чрезвычайно трудно. Ведь каждого иностранца в СССР рассматривали как потенциального шпиона. Неудивительно, что особыми успехами немецкая разведка до 1941 года похвастать не могла.
Положение изменилось после нападения Германии на СССР. Миллионы бойцов и командиров Красной Армии оказались в плену, десятки миллионов мирных жителей – на оккупированной территории. Среди тех и других было немало противников советской власти, к тому же пленных к сотрудничеству с разведкой противника – абвером – толкал страх перёд голодной смертью в лагере. Немцы делали ставку на массовость агентуры. Через линию фронта перебрасывались сотни разведгрупп.
Но многие агенты рассматривали переброску в советский тыл как возможность вернуться к своим – и сдавались первому же патрулю. Других арестовывала советская военная контрразведка. Однако некоторым удавалось осесть в советских штабах или гражданских учреждениях и добывать порой действительно ценную информацию. В среднем из каждой сотни агентов лишь пятнадцати удавалось благополучно вернуться обратно. Многие были перевербованы советскими органами безопасности, проводившими радиоигры с противником с помощью работавших под их контролем захваченных радистов. В свою очередь, и немецкая разведка проводила такого рода операции. Как признался позднее в своих мемуарах бывший начальник занимавшегося разведкой VI управления имперского Главного управления безопасности Вальтер Шелленберг, одно время под немецким контролем работало до шестидесяти радистов противника. И советская и германская сторона учитывали большую вероятность того, что многие агенты могли работать под контролем вражеской контрразведки, и старались выяснить, когда им поставляют дезинформацию. Нередко одна и та же радиоигра проводилась и немецкой и советской разведкой в своих целях. Например, в середине 1943 года немцы стали использовать арестованных радистов «Красной капеллы» для зондажа возможностей сепаратного мира с Советским Союзом, а для этого необходимо было дать понять советской разведке, что радиограммы идут под германским контролем и отражают действительные намерения руководства Третьего Рейха. Вот почему был даже организован побег ранее арестованного советского резидента в Западной Европе Леопольда Треппера (разумеется, без его ведома). Гестапо арестовало почти всех участников французского движения Сопротивления, с которыми Треппер встречался после побега, не тронув, однако, самого резидента и предоставив ему возможность сообщить в Москву о провале советской агентурной сети.
И сегодня историки из разных стран и бывшие сотрудники спецслужб ведут нескончаемые споры, какие донесения немецких агентов представляли собой тщательно продуманную дезинформацию, изготовленную в советских штабах, а какие – отражали подлинные намерения советского военно-политического руководства и отправлены от сотрудников немецких разведслужб, так и не попавших в поле зрения советской контрразведки. Больше всего полемики породило одно сообщение, относящееся к июлю 1942 года и приписываемое агенту, будто бы работавшему в секретариате Государственного Комитета Обороны (ГКО).
Вот как данная история изложена у Кукриджа, единственного, кто опубликовал полный текст этого донесения, в главе под интригующим заглавием «Советский комиссар становится агентом 438»:
«В Лукенвальде один из геленовских офицеров сделал великолепное приобретение. Среди подавленных и истощенных пленных он обнаружил некоего Владимира Минишкия, плененного 13 октября 1941 года группой разведотдела «Валли-1», возглавляемого майором Бауном, который занимался организацией разведки на Восточном фронте. Минишкий был одет в форму армейского капитана, и, хотя Баун решил направить его в специальный лагерь в Лукенвальде, его подлинная биография не была выявлена до прибытия туда офицера отдела «Иностранные армии – Восток». Этот 38-летний русский на самом деле был высокопоставленным функционером советской компартии и перед войной занимал должность одного из семи подсекретарей Центрального Комитета (буквально undersecretary; нам так и не удалось выяснить, какую должность в советском аппарате Кукридж обозначил этим английским словом. – Б. С.). Вскоре после германского нападения на СССР, в июле 1941 года, он был назначен политическим комиссаром в Центральную армию маршала Жукова. (Трудно понять, о чем здесь идет речь. В начале войны Г. К. Жуков был начальником Генштаба и ни армией, ни фронтом не командовал. С конца июля он возглавил Резервный фронт, действовавший на московском направлении, а в октябре, после катастрофы под Вязьмой, – Западный фронт. Кроме того, в июле – августе 1941 года существовал Центральный фронт – а не армия, – которым командовал генерал М. Г. Ефремов. Позднее часть соединений этого фронта попала в окружение под Вязьмой и Брянском. – Б. С). Он был захвачен вместе с водителем, когда объезжал передовые части во время Вяземского сражения.
После восьми месяцев пребывания в лагере военнопленных Минишкий находился в таком состоянии, которое облегчило задачу допрашивавшего его офицера ФХО. Бывший комиссар был глубоко подавлен сокрушительными германскими победами; кроме того, казалось, что он имел зуб на своих прежних политических руководителей. Короче, он созрел для измены. Как только офицер ФХО раскрыл прошлое Минишкия, его отправили в Ангенбург, где располагался штаб Гелена. В виде исключения Гелен сам провел допрос. Его тихая манера и мягкий подход, должно быть, затронули какую-то пружину нереализованного честолюбия или бессознательного отвращения к идеологии, которой русский следовал всю свою жизнь. Гелен поинтересовался семьей Минишкия и узнал, что тот оставил свою жену и двух детей в деревне к западу от Москвы, в ту пору занятую немецкими войсками. Гелен пообещал Минишкию воссоединение с семьей и сказал, что он будет щедро награжден и получит право жить в Германии как свободный человек или будет чиновником в России после германской победы. В обмен Минишкий должен стать немецким агентом.
Так началась операция «Фламинго», которую Гелен проводил в сотрудничестве с Бауном, уже имевшим в Москве радиста с псевдонимом Александр. Люди Бауна переправили Минишкия через линию фронта, и он доложил в первом же советском штабе историю своего пленения и дерзкого побега, каждая деталь которой была придумана геленовскими экспертами. Его забрали в Москву, где приветствовали как героя. Минишкий поделился с офицерами советской разведки казавшейся ценной информацией отом, что он видел во время плена. В качестве награды за мужественный поступок его назначили на должность в военно-политический секретариат ГОКО (для нас более привычна аббревиатура ГКО. – Б. С.) – верховный штаб Сталина. Минишкий вскоре установил контакт с радистом «Фламинго» и начал посылать сообщения, пользуясь детекторными кристаллами, полученными от ФХО. После нескольких первоначальных донесений поступило его первое сенсационное сообщение 14 июля 1942 года. Гелен и Герре сидели всю ночь, составляя на его основе доклад, который Гелен лично представил начальнику Генштаба генералу Гальдеру на следующее утро. Там говорилось: «Военное совещание (или заседание Военного совета) завершилось в Москве вечером 13 июля. Присутствовали Шапошников, Ворошилов, Молотов и главы британской, американской и китайской военных миссий. Шапошников заявил, что их отступление будет до Волги, чтобы вынудить немцев зимовать в этом районе. Во время отступления должны осуществляться всеобъемлющие разрушения на оставляемой территории; вся промышленность должна быть эвакуирована на Урал и в Сибирь.