Страница 61 из 128
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА XXXV
Великое исповедание
Иной прием ожидал Иисуса на другом берегу Геннисаретского озера. Бедные декапелисские язычники приветствовали Его, как мы видели, с почтительными восторгами, а высокопоставленные иерусалимские фарисеи встретили с насмешками и ненавистью. Но душа Его, вероятно, более всего сокрушалась об единственном месте отдохновения, которое Он привык называть своим домом. Вошедши в небольшую лодку, Он переплыл озеро к пределам магдалинским, как сказано у св. Матфея[389], ибо относительно местоположения и имени Далмануфы, куда Он отплыл, согласно указаний св. Марка[390], ничего неизвестно и отождествление этого названия с именем Магдалы было причиною многих споров. Вероятно, Он предполагал переправиться к Вифсаиде или к Капернауму, которые были немного севернее Магдалы, но теперь стали главным лагерем враждебных фарисеев. Зорко, должно быть, эти личности наблюдали за Его возвращением. С магдальской башни завидя судно, они тотчас же, как только Иисус ступил на берег, вышли к Нему навстречу, и теперь уже не одни, но в сопровождении (грустное предзнаменование!) их врагов и соперников саддукеев, — секты скептиков, недоверков и полуполитиков, — секты, к которой принадлежали два великих первосвященника, а также и члены царствующего дома[391]. Сепп насчитывает восемь еврейских сект: фарисеи — пиэтисты; ессеняне — мистики; саддукеи — рационалисты; иродиане — политико-клубисты; зилоты — радикалы и самаряне — схизматики. Но все секции правительственных лиц, — фарисеи, страшные по своему религиозному влиянию на народ, саддукеи, меньшие шелом, но могучие богатством и положением в свете, — ирод?ане, влиятельные чрез римлян и именем тетрархов, — книжники и законники, авторитетные хранители правоверия и учители закона, — все вдруг соединились против Иисуса в крепкую фалангу и решили прежде всего воспрепятствовать Его проповеди и поколебать, насколько возможно, привязанность к Нему народа, в среде которого Он жил и совершал наибольшую часть великих чудес.
Они уже удостоверились на опыте, что самым действительным орудием для возбуждения недоверия к Его призванию и для уничтожения Его влияния, был вопрос о знамении, — в особенности о знамении небесном. Если бы Он был Мессией, то почему бы Ему и не низвести, как Моисей, хлеб с небес? Где громы Самуиловы, где пламя Илиино? Отчего бы Ему не произвести солнечного затмения, не обратить луну в кровь, не расшатать звезды небесные? Отчего огненный столб нейдет перед Ним вождем к победам, буря не подтвердит слов Его?
Они знали наверное, что подобных чудес для них не будет; знали высказанные Им и трижды повторенные основательнее причины отказа удовлетворить их высокомерную просьбу[392]. Если бы им было известно и они поняли событие искушения в пустыне, то узнали бы, что самые первые Его ответы искусителю высказаны были в том же самом духе крайнего отрицания. Но если бы и исполнил Он их желание, то какие были бы дальнейшие последствия? Не влияние внешних сил, но прирожденное свойство души заставляет возрастать в ней доброе семя; не знамения и чудеса могут обратить закоренелое в злобе сердце или поколебать неверие глупца, но внутреннее смирение и благодать Божия, нисходящая внезапно, молча и невидимо, как роса небесная. Что было постоянным последствием всех знамений? Очевидцами оно приписано было действию бесовскому; слышавшими об нем перетолковано; следующими поколениями будет отвергнуто, как выдумка, или обратится в миф. Но несмотря ни на что, фарисеи и саддукеи чувствовали, что теперешний отказ Иисуса удовлетворить их просьбу будет превосходным против Него орудием и действительным средством для ослабления народного удивления. Однако же Он непоколебимо отверг их искушение; не хотел, по их просьбе, как и по просьбе искусителя, совершить чудо с явным намерением выставить Себя напоказ. Ответ Его был таков же как и прежде, что знамения не дастся им, кроме знамения Ионы пророка[393]. Причем, указывая на зардевшийся от вечерних лучей солнца запад, Он высказал: вечером вы говорите: будет ведро, потому что небо красно, и поутру: сегодня ненастье, потому что небо багрово. Лицемеры! различать лице неба не умеете, а знамений времен не можете.
Говоря это, Иисус глубоко вздохнул, замечает св. Марко. Он удалился на время из своего дома; отыскан был истинною верою в пределах тирских и сидонских; приветствован с полным радушием декаполисскими язычниками. Здесь же, дома, под личиной притворного усердия, встретила Его наглая, торжествующая вражда… Он пошел берегом в мирную долину, где Им совершено столько великих дел милосердия; сказано столько раз и так много превосходящих человеческое понятие бессмертных проповедей. Он возвратился назад, с тем чтобы совершить еще какое-нибудь дело любви в этом небольшом дистрикте, где некогда следовали за Ним в глубоком молчании радостные тысячи народа, горевшего нетерпением послушать дивных слов Его. Теперь Он приближался к Магдале, небольшой деревушке, предназначенной в вечные времена передать свое имя слову, равнозначащему с Его божественным состраданием; намеревался войти в небольшой городок и поселение, которые бы предложили Ему, лишенному крова, хотя тень дома. Но едва только ступил на сыпучий песок; едва успел миновать кайму цветущих кустарников, обступивших толпою водяную поверхность; едва заслышал пение бесчисленных птиц, которые, как прежде, обычными криками приветствовали Его возвращение, как застал целую шеренгу самодовольных, притворных чтителей павшей религии, которые заградили ему дальнейшее шествие. Иисус не торопился совершением дел любви и милосердия для тех, которые Его отвергли. Как в последние дни народ предпочел своего разбойника и убийцу Господу жизни, так в настоящее время галилеяне удержали своих фарисеев и потеряли Христа. Иисус покинул их, как покинул гадаринян, — отверженный и недопущенный остановиться даже в своем доме. С тяжким сердцем, торжественно и печально, оставил Он родную землю, — оставил навсегда, с тем чтобы посещать снова близлежащие селения, но никогда не возвращаться в отечество, никогда не сотворить там ни одного чуда, не произнести ни одного поучения, ни проповеди.
Была осень, время позднее, и в один-то из этих осенних вечеров пришлось Иисусу снова сесть в небольшое судно, чтобы отправиться в Вифсаиду Юлиеву, к северным оконечностям озера[394]. Снова надо было Ему плыть мимо светлых песков западной Вифсаиды, где Петр и сыновья Зеведеевы играли еще детьми, и видеть синагогу из белого мрамора, отражавшуюся в воде и покрытую различными оттенками цветов заходящего солнца. Не в это ли время, оставляя Галилею с полным знанием, что там Его дело окончено и что Он отплывает навсегда, под опалой пристрастных судей и под страхом смертного приговора, — не в эту ли торжественную минуту скорби высказано было Им это восторженное горе[395], в котором он упрекал нераскаянные города, где совершено было Им столько великих деяний.
Горе тебе, Хоразин! горе тебе, Вифсаида! ибо если бы в Тире и Сидоне явлены были силы, явленныя в вас, то давно бы они во вретище и пепле покаялись.
Но говорю вам: Тиру и Сидону отраднее будет s день суда, нежели вам.
И ты, Капернаум, до неба вознесшийся, до ада низвергнешься: ибо если бы в Содоме явлены были силы, явленныя в тебе; то он оставался бы до сего дня.
Но, говорю вам, что земле Содомской отраднее будет в день суда, нежели тебе.
Это горе, как у евангелиста Матфея, так и у евангелиста Луки, совершенно одинаково по характеру, но первый пишет, что оно высказано между прочим за обедом у Симона-фарисея, а второй помещает в речи Иисуса, при посылке на проповедь семидесяти апостолов. Может быть, эти торжественно прекрасные и полные предостережения слова были произнесены не однажды; но, принимая во внимание, что упоминание в них Хоразнна, равно как воспоминание о приеме в Тире и Сидоне для того времени, к которому они отнесены евангелистами, представляют некоторое отступление от хронологии, нам кажется не неуместным вспомнить их, при прощании Иисуса с Его городом, после недавнего посещения Тира и Сидона. Не будем говорить удостоверительно, что эти трогательные слова высказаны именно при этом случае, но душа Его была в это время исполнена скорби о неверии и жестокосердии, о помрачении умов и развращении тех, которые не дали Ему возможности стать ногою на родную землю. Какой-то из судебных ораторов сказал, что «нет обмана отвратительнее и гнуснее, как тот, который скрывает злобу и ложь под личиной откровенности и становится под защиту религии».
389
Матф. 15, 39.
390
Марк. 8, 10.
391
Деян. 6, 1–5. Ios. Antt. XV, 8 § 1.
392
Ioan. 2, 18. 6, 30. Матф. 12, 38.
393
Матф. 16, 1–4. Марк. 8, 10–13.
394
Матф. 16, 5. Марк. 8, 13.
395
Матф. 11, 21–24 Лук. 16, 12–15.