Жизнь Исуса Христа

Второй был уже принят в число учеников, но хотел сделаться полным последователем, с оговоркою, чтобы ему было сперва позволено похоронить отца. Иди за мною и предоставь мертвым погребать своих мертвецов, отвечал Иисус. Это значило, пусть мир и все мирское само заботится о себе; последователь Христов должен сравнительно возненавидеть отца и мать, должен оставить духовно умерших ожидать их физической смерти. Надо любить родителя, говорит блаженный Августин, но предпочитать ему Спасителя.

Ответ третьему искателю был почти такой же. Он не хотел прямо присоединиться к путешествию с Иисусом, а просил отсрочки и дозволения проститься с друзьями и домом. Ни кто, получен был ответ, который сделался всеобщею поговоркою, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, неблагодежен для царствия Божия. «Восток призвал его, он должен отвратить мысли свои от огибшего запада», сказал блаженный Августин. Под наитием этого духа действовали великие мученики и подвижники веры, черпая в нем утешение, когда бывали принуждены отказаться от семейных привязанностей и жертвовать своею земною жизнию Христа ради.

Наконец устранены были и эти последние препятствия. Небольшое судно отчалило от берега и понесло на себе путешественников. Но последователи не покидали Иисуса. Мы читаем у евангелиста Марка, что с Ним были и другие судна[265], которые, по всей вероятности, впоследствии были развеяны бурею или возвратились назад, при ее наступлении, по крайней мере, нигде не сказано, чтобы они причалили к другому берегу. Оставшись в собственной лодке, среди верных учеников, Иисус избавился от тревог и задолго прежде, чем судно могло удалиться от берега, сложив свою утомленную голову на кожаную подушку рулевого, уснул глубоким сном труда и утомления, — тихим сном тех, которые находятся в мире с Богом.

Но этому столь необходимому сну не суждено было продолжаться[266]. Одна из жестоких бурь, обыкновенных в этой глубокой впадине на земной поверхности, с яростью разразилась над небольшим озером. Прежде чем апостолы успели спохватиться, в воздухе пронесся вихрь и озеро всколыхалось. Опасность была крайняя. Лодка скрывалась в пене бурунов, которые над нею восставали, и хотя они (так как Иисус лежал на открытом деке у руля) должны были покрывать Его мелкими брызгами, но не возмутили Его сна. Вследствие страшного утомления, Он не слыхал рева ветра, не видал темноты бури, и никто не осмелился разбудить Его. Но когда волны стали накренивать лодку и наполнять ее водою, тогда ученики начали звать Его отчаянными криками смятения и ужаса: Наставник! Наставник! погибаем. Крики эти, смешавшись с воем ветра и шумом прибивающих волн, раздались внезапно над Его ухом. Спокойная после сна встреча такой паники может свидетельствовать не только о постоянном присутствии духа и крепости нервов, но о величии и чистоте всей природы человека. Ураган, который поколебал испытанное мужество и насмеялся над привычкою и искусством смелых рыбаков, не изменил ни на минуту глубокого внутреннего спокойствия Сына Человеческого. Без всякого смятения, без тревожного трепета, Иисус оперся локтем на мокрый руль качавшегося и полузатопленного судна и без всякого волнения успокоил душевную бурю своих учеников словами утешения: что вы так боязливы? Как у вас нет веры? Тогда во всем спокойствии природного величия вставши на высокой рулевой части, где ветер развевал Его одежду и длинные волосы, Он углубил свой взор в темноту и среди рева возмущенных стихий воскликнул: умолкни, перестань! и ветер утих и сделалась великая тишина. Увидя, что звезды отразились снова в успокоенных водах, не только ученики, но даже корабельщики начали шептаться между собою: кто же это, что и ветер, и море повинуются Ему.

Чудо это поразительно. Оно принадлежит к числу таких, которые заставят задуматься неверующего в чудесное, и не могут быть объяснены (как, например, чудеса исцеления) существующими во природе законами. Но убеждение неверующего и спор с сомневающимся не составляют предмета этой книги, а что я имел сказать по этому поводу, то изложил особо в другом моем сочинении[267]. Здесь я хочу высказать несколько слов, почему и прошу извинения за перерыв рассказа.

Есть люди, весьма почтенные и не принадлежащие к числу неверующих, которые, слыша о чудесах, задаются вопросами: происходили ли они в действительности так, как описываются, и не было ли тут чего либо другого? Не вернее ли предполагать, что содержащееся в рассказе событие было в действительности не чудесным действием могущества над стихиями, которое свыше сил человеческих, а значило только то, что спокойствие Иисуса, вследствие незаметного, непосредственного влияния, сообщилось само по себе Его устрашенным товарищам, а ураган успокоился так же внезапно, как и поднялся, вследствие натуральных причин? На это я возражаю, что если бы это чудо было единственным в жизни Спасителя; если мы принимаем Евангелие за неточные, преувеличенные, необстоятельные и суеверные рассказы, — что надо предполагать при подобном толковании чудес Христовых; если мы не допускаем в духовном мире никаких особых событий, которые далеко выше понятия мыслителей, заставляющих нас в целой вселенной видеть единственно только действие материальных сил; если для свидетельства дела и божества Иисуса Христа не хотим видеть действий и проявлений божественного промысла в течение почти девятнадцати столетий, — тогда конечно мы не встретим затруднения ни в каком предположении. Но если мы веруем, что Бог правит миром; если веруем в воскресение Иисусово; если имеем причины, вследствие глубоких убеждений всего нашего существа, держаться той истины, что Бог никогда не отказывался от своего верховенства и промысла в пользу копеечного, неосмысленного, жалкого, непроизвольного действия материальных сил; если мы на каждой странице Евангелия видим спокойную простоту истинного и достоверного свидетельства; если мы из каждого года последующей истории, из каждого опыта в частной жизни видим подтверждение тех истин, которые сообщены евангелистами: тогда мы не попадемся в когти толкователей-рационалистов и не будем приходить в смятение от того, что веруют же в них другие. Кто уверовал и узнал на опыте действие молитвы, на последствия которой другие глядят как на слепой случай или на обыкновенное обстоятельство, происшедшее вследствие известных комбинаций; кто прочувствовал, как голос Спасителя, слышимый через целые поколения, мог успокоить сильнейшие бури, чем какие поднимались на небольшом озере; кто в лице своего Искупителя видит нечто более поразительное, более величественное, чем все то, что может человек обнять своим воображаемым всемогуществом и чему хочет поклоняться под именем закона, — для того не существует ни затруднения, ни сомнений представить себе, что Христос с борта полузатопленного рыбацкого судна произнес свое повеление буре, — что вихрь и буря Ему повиновались, что Его слово было могущественнее среди мировых сил, чем напор возмущенной воды или напряженность сгущенного воздуха.

Переходя затем к продолжению рассказа, мы снова видим, что Иисус и на дальнем берегу не нашел себе мира и успокоения[268].

Местность по ту сторону озера, куда Он отплыл, носит у евангелистов различные названия. Св. Марко и св. Лука называют ее страною Гадаринскою, а св. Матфей — Гергесинскою. После изысканий доктора Томсона[269], нет никакого сомнения, что Гергеса было имя небольшого города, почти противоположного Капернауму, развалины которого в настоящее время известны у бедуинов под именем Керзе, или Герса. О существовании этого городка знали, по-видимому, как Ориген, так равно св. Евсевий и блаженный Иероним: в их время крутой скат близ сказанных развалин считался местом совершения чуда, о котором сейчас поведем речь. Что же касается до названия страны Гадаринскою, то Гадарой назывался, вероятно, главный город, по которому целый дистрикт носил имя Гадаринского. Таким образом, на другой стороне, в стране Гергесинской Иисус встречен был зрелищем человеческой злобы, бешенства и унижения более страшным и опасным, чем гнев возмущенного моря. На самом берегу, где Он сошел, из средины скалистых пещер Вади Семака, появился человек, одержимый в высокой степени злобой, которую вообще приписывали демонскому обладанию. Ни у одного из прославляемых за цивилизацию народов древности не существовало ни больниц, ни богаделен, ни домов для умалишенных. Подвергавшиеся душевным болезням личности, будучи злобны и опасны при сообщении с людьми, изгонялись из среды своих собратий — людей и сдерживались от нанесения вреда мерами несоответственными и жестокими. При подобных обстоятельствах они поневоле должны были искать убежища в пустых пещерах, между скалистыми горами, которыми изобилует Палестина и которые служили у евреев местом погребения и гробами. Ясно, что зловоние и заразительность подобных жилищ, при их запустении и ужасе, только усиливали сумасшествие; следовательно, этот человек, вследствие продолжительности своей болезни, был заражен ею в высшей степени. Пробовали его связывать, но в припадке бешенства в нем являлась сверхъестественная сила, которая нередко замечается при таких видах умственного возбуждения, и ему всегда удавалось снять с себя цепи, свернувши их или разбивши вдребезги. Вследствие чего он заброшен был в эти пустынные горы и нечистые места, где, опасный для себя и для других, безумец, весь изрезанный камнями, бродил ночь и день, оглашая окрестность своим воем. Доктор Томсон[270] утверждает, что даже в настоящее время в Палестине бешеные безумцы бродят в горах и спят по пещерам.

265

Марк. 4, 36.

266

Матф. 8, 24–26. Марк. 4, 37–39. Лук. 8, 23–25.

267

The Witness of Histoiy to Crist. Lect. 1.

268

Матф. 8, 28–34. Марк. 5, 1-19. Лук. 8, 26–39.

269

The Land and Book 2, 25.

270

The Land Book 1 ch. 21.