Страница 24 из 128
Какое неизгладимое впечатление произведено было этими словами на умы фарисеев, тому лучшим доказательством служит, что спустя три года они слышались сильнее других в обвинении, возводимом на него книжниками и фарисеями; слышались и с креста распятого с Ним презренного разбойника. Но чтобы из этой фразы составить обвинение, надо было извратить ее, высказавши таким образом: могу разрушить храм сей[164], или: Я разрушу храм сей рукотворенный[165]. Он никогда не говаривал ничего подобного; но им известно было, что придача Его словам политических и мятежных замыслов представляла вернейшее средство возбудить бешенство суда, которому он был предан. Повторение их спустя долгое время первомучеником Стефаном было главной причиной его жестокой смерти[166].
Но Он говорил, объясняет святой Иоанн, о храме тела Своего и прибавляет, что самые ученики Его поняли Его слова только уже после Его воскресения. Действительно, до этого времени был один только храм истинного Бога, храм символический и, согласно верования евреев, заключавший в себе «облако славы», которое было ясным свидетельством присутствия Божия в народе. Но теперь Дух Божий избрал жилищем храм нерукотворенный, в священном теле Сына Божия, сделавшегося плотью. Спустя после того три года, со дня великой Пятидесятницы и потом навсегда Дух Божий предпочел всяким храмам чистое, правое сердце. Каждый христианин, в своем смертном теле, предназначен быть храмом Святого Духа. Это общее верование, это — верховная привилегия человека, предоставленная ему Новым Заветом. Для этого Господь Иисус Христос нисшел на землю, пострадал и воскрес из мертвых. Нет ничего поразительнее для ума, который глядит очами чувственными, а не очами веры; нет ничего обиднее для ума фарисейского, который не может оторваться от материальности, — как такое убедительное уверение, что священный храм в Иерусалиме не будет уже более специально привилегированным местом, куда люди будут сходиться для поклонения Отцу. Но эти ученые люди могли, если бы захотели, иметь некоторое понятие о том, что под этими словами разумел Христос. Им известно было, что Иоанн провозгласил Иисуса Мессией; они могли сообразить это возражение Иисуса с последующими Его словами: здесь находится Тот, кто больше храма; они слышали от Учителя собственной их секты извлеченную из пророчества Даниила мысль[167], что истинною «Святая Святых» был сам Мессия.
Из последующих событий заметно, что иудеи не хотели высказаться, но имели более точное понятие о словах Иисуса: «разрушьте храм сей и Я в три дня воздвигну его», потому что на основании только этих первых слов, обращенных к ним всенародно, когда Иисус умер и был уже погребен, — они пришли к Пилату и сказали ему: мы вспоминаем, что обманщик тот, еще будучи в живых, сказал: после трех дней воскресну[168]. Нет ни малейшего следа, чтобы Иисус разъяснял им свою мысль лично; нельзя предположить, чтобы они слышали ее от учеников Его, которые, по собственному их сознанию, сами не могли понять и усвоить ее, несмотря ни на какие объяснения Учителя. Фарисеи и священники понимали яснее, чем апостолы, потому что не были, как эти последние, людьми любящими, непорочными и простосердечными, потому что несмотря на познание и ученость, сердца фарисеев были преисполнены ненависти, окончившейся умерщвлением их Искупителя и обратившей кровь Его на головы их и на головы детей их.
Но в этих словах Иисусовых заключался и другой смысл, не менее неприятный для их предрассудков, не менее полный предостережения, но более ясный для их понимания Храм Иерусалимский был средоточением всех учреждений Моисея, главным местом всей обрядности. Но храм этот был осквернен и они сами были попустителями такого осквернения. Дозволяя Тому, на кого глядели, как на бедного галилейского учителя, очистить храм, чего по своему нерадению, или по собственным интересам, или из робости не решались сделать ни Каиафа, ни Анна, ни Гиллел, ни Шаммай, ни Гамалиил, ни Ирод, — разве они не разрушали храма, не попирали его святыню и своими поступками не доказывали, что истинное значение храма погибло навеки? Кончайте же, — значили слова Иисуса, — ваше дело разорения: в три дня Я, как Искупитель, воздвигну нечто лучшее и величественнейшее. Я воздвигну не рукотворенный храм, а живую церковь. Такой смысл дает, по-видимому, этим словам первомученик Стефан; таково его мнение, которое он излагает во многих местах своих бесподобных рассуждений. Но для таких и тому подобных мыслей фарисеи были глухи, тупы и слепы. Они, казалось, проходили мимо них в молчании, но с злобой и ненавистью были подозрительны, но равнодушны к прямому разрешению сомнений; невежественны, но слишком надменны и горды, чтобы стараться познать истину.
Неизвестно, какие чудеса совершал Иисус в это время, но многие, пишет св. евангелист Иоанн, видя чудеса, которых Он творил, уверовали во имя Его[169], (Иоан. 2, 23.25.) — однако же не той сердечною верою, которой Он добивался от них. Божественный взор Его проник, что сердца их были холодны, упорны, вероломны и лукавы.
ГЛАВА XIV
Никодим
Касту, или секту, фарисейскую составляли по большей части упорные ханжи и высокомерные фанатики. Но было бы странно, если бы в ней не нашлось исключений, если бы в ней вымерли дотла честь, совесть и всякое нравственное чувство. Даже между начальниками, книжниками, фарисеями и зажиточными членами синедриона Христос нашел верующих и последователей[170]. Первым и замечательным из них был Никодим, богатый человек, старейшина, фарисей и член синедриона.
Из рассказов евангелистов видно, что робость секты сильно просвечивалась в Никодиме, так что не могла поддаться даже честному желанию сделаться новым человеком и признать гласно Пророком Того, кого считал таким в своем сердце. Несколько слов, которыми он хотел остановить дикую несправедливость своих товарищей в синедрионе, когда они рассуждали о деяниях и поступках Иисусовых, были крайне осторожны и не давали никакого намека о личном веровании Никодима в Галилеянина, ненавидимого его сектой. Даже в то время, когда сила Христовой любви, выразившейся в страданиях на кресте, внушила смелость и отвагу самым робким из Его учеников, Никодим не выступил вперед с выражением своей привязанности. Предание говорит, что только после Воскресения Христова он стал явным учеником, получил крещение от Петра и Иоанна и что родственник его Гамалиил принял и скрывал его в своем загородном доме до смерти, после которой предал тело честному погребению возле могилы св. архидиакона Стефана.
Таков был равви, который, колеблясь между желанием познать истину и страхом от своих товарищей, приходил к Иисусу, но из осторожности единственно только ночью. Ему очень хотелось узнать ближе этого молодого галилейского пророка, но, считая себя высокопоставленной особой, он не почтил Его признанием за учителя, посланного Богом, и не посещал явно для поддержания собственного достоинства, а может быть, и для безопасности.
Первые слова его, обращенные к Иисусу, показывали неправильное направление его ума, полупокровительственное желание спросить и полускрытую неохоту высказать прямо свой вопрос. Будучи сам учителем, он сказал только: Равви! мы знаем, что Ты учитель, пришедший от Бога; ибо таких чудес, какия Ты творишь, никто не может творить, если не будет с ним Бог; но не решился произнести: «Что же мне делать?»
Прозревая глубину его сердца и избегая формальностей и установки предварительных пунктов рассуждения, Иисус поразил его торжественным и прямым обращением к нему: истинно, истинно говорю тебе: если кто не родится свыше, то не может увидеть царствия Божия. Ученик мой должен принадлежать Мне сердцем и душой, или не быть совсем Моим учеником: следовательно, вопрос заключается не в том, что делать или чего не делать, но в том, кем быть.
164
Матф. 23, 61.
165
Марк. 14, 58.
166
Деян. Апост. 6, 14.
167
Даниил. 9, 24.
168
Матф. 27, 63.
169
Иоан. 2. 23. 25.
170
Иоан. 3.1-21.