Жизнь Исуса Христа

Не будем входить в рассуждение о том, в чем и как выразилось такое борение, потому что это было бы с одной стороны напрасно, ибо событие представляет вопрос, полное разрешение которого для нас невозможно, с другой стороны непочтительно, потому что евангелисты могли знать это или из уст самого Спасителя или от тех, кому Он сообщил, а Спаситель мог рассказывать в том виде, в каком подобное событие может сообщить самое верное впечатление или наиболее назидательный урок. Нельзя не заметить, что каждый отдельный истолкователь этого происшествия высказывал свой собственный взгляд. Начиная с Оригена до Шлейсрмахера, некоторые глядели на него как на видение или на притчу, как на символическое описание внутренней борьбы. С этим взглядом соглашался и Кальвин, хотя и старался во всем придерживаться буквального понимания. Установление того или другого взгляда составляет предмет экзегетики; но какие бы ни были у кого взгляды, которые он считает за ближайшие к истине, во всяком случае существенная мысль этого события, что борение было сильное, личное и вполне действительно, что Христос ради нашего спасения встретил и поборол сильнейшего врага, должна остаться неприкосновенной.

Само собой разумеется, что вопрос о том, способен ли Христос грешить или нет, — или, выражаясь речью схоластикорелигиозных стран — вопрос о погрешимости Христа, на основании Его невозможности грешить или возможности не грешить, — никогда не закрадется в простое и нелукавое сердце истинно верующего. Мы веруем, что Господь наш Иисус Христос есть безгрешный Агнец Божий без пятна и порока. Однако же наше усердие в этом случае не должно заходить за пределы. Если борьба Его была только обманчивой фантасмагорией, то какую могла принести она для нас пользу? Если нам приходится вести отчаянную битву в таком вооружении человеческой свободной воли, которое иссечено и изрублено множеством жесточайших ударов еще на груди отцов наших, то какое же утверждение для нашего духа видеть вождя, который выходит из битвы победителем единственно от того, что никакая опасность для него недействительна, что он не только не ранен, но и не способен к тому, чтобы получить какую бы то ни было рану? В чем же видна будет храбрость воина, если он будет биться в кажущемся сражении с призраками врагов? Мы сами тогда под личиной преданности отвергли бы высказанные апостолом великие истины, чту хотя Он и Сын, однако страданиями навык к послушанию[101], что имеем не такого первосвященника, который не может сострадать нам в немощах наших, но который, подобно нам, искушен во всем, кроме греха[102]. Такое понимание, вместо живого Христа, в котором мы должны исповедовать как совершенного Бога, так и совершенного человека, — представляло бы нам какой-то призрак, носящийся в эмпиреях схоластических мудрствований и не возбуждающий ни пламенной любви, ни глубокого почтения.

Откуда бы ни происходили подобные лжеучения, мы, приступая к чтению настоящего рассказа, не дозволим себе предполагать, что будто бы Он не был способен к действительному искушению. Кто, на основании этого великого образца, стремится устроить жизнь свою святой, безмятежной и безгрешной, тот, по мере своего старания, может до известной степени осуществить на себе напряженность борения и тягостной скорби, которые охватят его сердце, когда, вследствие внутренних или внешних побуждений, он будет поставлен даже в кажущуюся возможность к падению. Само собой разумеется, что борение в человеке греховном не таково, как было в Иисусе. В житиях многих святых, проводивших жизнь в пустыне, в полном отдалении от мира, мы находим, что в уме пустынножителей появлялись нередко возмутительные образы и богохульные мысли, которые подсказывались собственной немощью или наветом злого духа, но которых они сами не могли отличить от своих собственных дум. В Иисусе Христе подобное смешение было положительно невозможно, потому что Он жил, не зная греха, между тем как в людях, какова бы их жизнь ни была, подобные мечты являются нередко не больше, не меньше как последствиями прежней греховной жизни. Эти возмутительные образы и богохульные мысли у пустынников были призраками забытых или незабытых грехов, зловредными испарениями застойных болот, оставшихся в глубоких тайниках не вполне очищенного сердца. В Иисусе Христе не было этой ужасной неспособности установить различие между тем, что происходит от внутренних побуждений и что вынуждено силой извне, — между тем, что поддерживается слабой волей или на что она, при вечно изменяющейся смежности дум с действиями, почти соглашается, и тем, что хотя и воспринимается ею извне, но отвергается всеми душевными силами. Слабо или превратно то понимание, которое воображает, что человек сознает искушение, по мере того как оскверняется им, или что нет возможности различить силы искушения от укора преступной думы. «Внушение происходит от диавола, а согласие зависит от нас», говорит блаженный Августин. «Грех есть последствие сперва внушения, потом удовольствия, а наконец соглашения», утверждает св. Григорий Богослов. И так Иисус был искушаем. Вождь нашего спасения стал совершен чрез страдания, ибо как сам Он претерпел; то может и искушаемым помочь[103]. Пустыня Иерихонская и сад Гефсиманский были свидетелями двух тяжелых борений, из которых Он вышел победителем над самыми сильнейшими натисками врага душ человеческих. Но и в течение всей своей жизни. Он не был свободен от искушений, ибо в противном случае жизнь Его не была бы истинно человеческой жизнью. Он никогда не оставил бы нам такого близкого примера, чтобы мы могли следовать по стопам Его. Св. евангелист Лука говорит положительно, что, окончив все искушение, диавол отошел от Него до времени[104], то есть до первого удобного случая. Но мы можем быть вполне уверены, что если Он вышел победителем над темной силой в пустыне, то все последующие искушения до последнего пролетели слегка над Его безгрешной душой, как темное облако в летний день пролетает в голубом небе, не запятнав его.

1. Истощение продолжительным постом подействовало тем сильнее на телесный состав Иисуса, что пост был для Него обстоятельством необычным. До сего времени и потом Он не вел замкнутой жизни аскета, не налагал на себя жестоких до самоистощения истязаний. Он не имел нужды искупать страданиями грехов, которых у Него не было. Напротив того, Он пришел, как человек, который, по Его собственным словам, «ест и пьет»[105], принимал участие в нешумных празднествах и невинных собраниях друзей, так что враги Его позволили себе говорить про Него: вот человек, который любит пить и есть вино, друг мытырям и грешникам[106]. Но делом и словом Он проповедовал всегда и во всем умеренность. После этого сорокадневного поста, перенесенного при сверхъестественной помощи, голод чувствовался еще сильнее. Тогда явился искуситель, — в образе ли духа тьмы или ангела света, в образе ли человека или невещественного внушения, мы не знаем, да и не имеем притязания об этом рассказывать. Мы удовольствуемся неуклонным следованием евангельскому рассказу, употреблением высказанных там выражений не с сухим догматическим указанием, что они должны быть более или менее иносказательны, но в видах извлечения из них тех нравственных истин, которые одни до нас касаются, одни не допускают при разъяснении никакого спора.

Если Ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами, так начал свое дело искуситель[107]. Иисус чувствовал голод и так как указанные Ему камни могли быть из породы так называемых камней иудейских, которые похожи на караваи хлеба и, по легендарному преданию, представляют окаменелые плоды долинных городов, то вид их мог действительно усиливать страдания голода.

101

Евр. 5, 8.

102

Евр. 4, 15.

103

Евр.2, 10.18.

104

Лук. 4, 13.

105

Иоан. 2, 2.

106

Лук. 7, 34.

107

Лук. 4, 3.