Страница 12 из 128
6. Это свидетельство Его врагов представляет нам убедительное и счастливое доказательство, что учение Иисусово не было, как стараются внушить некоторые, эклектической или сборной системой, заимствованной из многоразличных сект и у разных учителей того времени. Известно, что Он никогда не вращался между школьными учителями, которые считали главным делом учить отеческим преданиям. Хотя школы в больших городах устроены были у евреев назад тому уже восемьдесят лет, но их не было еще в презренном и простом Назарете. Да и у кого же Иисус мог заимствовать свое учение? У восточных гимнософистов или греческих философов? Но никто не решится допустить такого дикого предположения. У фарисеев? Но основы их учения несовместимы с идеей истинной религии и с Его откровением. У саддукеев? Но их эпикурейская беспечность, их политические наклонности, их легкий рационализм, их налощенная бездеятельность были гораздо отвратительнее для истинного христианина, нежели чистый иудаизм. У ессенян? Но они составляли замкнутое, аскетическое и изолированное общество, проповедовавшее отвращение к браку и удаление от всякого общества, чему никогда не сочувствовало Евангелие. Сам Иисус относился к ним всегда с порицанием, указывая как на удерживающихся от умащения себя, когда постятся[68], или как на скрывающих свою свечу под спудом[69]. У Филона и александрийских евреев? Филон был добрый человек, великий мыслитель и современник Христа; однако даже допустив предположение, что имя его дошло до слуха жителей такой отдаленной страны, как Галилея, что очень сомнительно, то и в этом случае придется сказать, что для народной философии не найдется системы менее сходной с учением Иисусовым, как филоновское мистическое богословие и иносказательно выраженные сумасбродства его «Моря Отвлечений», которые так и замерли в его сочинениях. У Гиллела и Шаммая? Мы их мало знаем, но известно, что система Шаммая и Гиллела имела в своем основании устные предания, — устарелый, надменный, бессильный и бесхарактерный ритуализм левитов, который обличало и отвергало учение Иисусово. Школа, в которой Он учился, была не школой книжников, а школой святого послушания, тихого довольства, неиспорченной простоты, беспорочной чистоты, веселого труда. Наставления, которые Он получал, были не наставления раввинизма, в которых надо было перебрать массу детских фантазий и каббалистических глупостей для того, чтобы найти одну истинную и великую мысль, а — Св. Писание, природа и жизнь, равно как Книга Божия, писанная на скрижалях Его сердца.
Воспитание еврейского мальчика из низкого сословия ограничивалось изучением писания и нравственности. Родители обыкновенно сами бывали единственными его учителями. Нет никакого повода сомневаться, что и наставниками Иисуса в изучении Шема[70], Аллилуия[71], а также других простейших частей Св. Писания, на страницы которого Его божественная премудрость пролила впоследствии времени такие потоки света, были Иосиф и Мария.
Но Он, само собой разумеется, получил дальнейшее, чем это, развитие.
На востоке искусство писать было распространено и в то время. Ясный намек на форму еврейских букв, состоящих из небольших черточек и точек, в Его выражении, приведенном у св. Матфея[72], равно как писание пальцем на земле в храме[73] доказывает, что Иисус умел писать. Его знания в Св. Писании были глубоки и обширны, так что Он, по большей части, приводил тексты на память: это ясно не только из Его цитат, но из бесчисленных указаний на закон, Св. Писание, пророчества Исаии, Иеремии, Даниила, Иоиля, Осии, Михея, Захарии, Малахии, и почти на всю книгу псалмов. Вероятно (хотя ясных доказательств на то не имеется), что Ему знакомы были и не канонические книги. Такие глубокие и совершенные познания в Св. Писании рождали у Него невольно этот нередко повторяемый Им вопрос: «Разве вы не читали?» Язык, на котором говорил обыкновенно Спаситель, был язык арамайский или сиро-халдейский. Еврейский язык в этом периоде был уже языком мертвым, известным только хорошо воспитанным людям, и доставался с трудом. Однако же ясно, что Иисус знал и по-еврейски, потому что приводил тексты прямо из еврейского подлинника. По-гречески он должен был говорить, потому что греческий язык был общеупотребительным в ближайших к Его родине городах: Сепфорисе, Кесарии и Тивериаде. Писатель греческих антологий, поэт Мелеагр, в собственной своей эпитафии, утверждает, что греческий язык был понятен для сириян и финикиян, а он говорил наречием родной Ему Гадары, близкой от Назарета и принимавшейся за Сирийские Афины. Греческое влияние действовало на Палестину со времен Александра Великого точно так же, как при близких сношениях с Птоломеями и Селевкидами. Грек был всеобщим посредником для сношений; без греческого языка Иисус не мог бы разговаривать с иностранцами, как, например: с Центурионом, рабу которого исцелил ухо, с Пилатом или с греками[74], которые желали видеться с Ним в последнюю неделю Его жизни. Некоторые из приводимых Им текстов Св. Писания[75] были взяты прямо из греческого перевода 70 толковников, хотя они и разнствовали с еврейским оригиналом. Сомнительно, чтобы Он знал латинский язык, однако же не невозможно. Римлян в Иудее должно было быть очень много: бывшие в народном употреблении еврейские монеты носили на себе латинскую надпись[76]. Но познания Его в этих языках, надо думать, не были слишком обширны; это видно из того, что в Его учении нет ни малейшего намека на литературу, философию или историю греков.
7. Однако, где бы ни учился отрок Иисус, — в доме ли матери, или в школе при синагоге, — мы уверены, что лучшим Его учением было непосредственное, полное знание воли Его Отца. В глубине внутреннего Его сознания раздавался тот Голос Божий, который говорил с нашим прародителем, когда он гулял в прохладный вечер под райскими пальмами. Он слышался Ему в каждом звуке природы, во всяком жизненном деле, в каждый промежуток уединенной думы. Земная жизнь Его была ефудом, на котором написано было одно слово «Бог». Везде и на всем читал Он имя Своего Отца, написанное у Себя в душе, в самых обыкновенных случаях жизни, в солнечных лучах, в звездном свете. Тишина, невозмутимое уединение счастливой родной долины, с ее зелеными полями и превосходными видами, способстввали развитию духовной жизни и нам известно, что из каждого случая, — из игр невинных детей, из купли и продажи на небольших рынках, из орошения источника, из красоты горных лилий и их преход идей миловидности, из хрипучего писка неоперенных птенцов ворона, качаемых ветром в их гнезде[77], — Он извлекал пищу для нравственного просвещения и духовной думы.
Но мы не должны терять из виду, что большая часть Его дела совершена была в эти пройденные молчанием, нигде не упоминаемьш годы. Он был не только «препоясан мечем по бедрам Его»[78], но постоянно держал его наготове. Эта нешумная битва, в которой нет ни треска, ни звука оружий, но которой враги наши тем не менее ужасны, потому что невидимы, — продолжалась в течение всех лет Его послушания. В эти годы Он начал творить то, чему после начал учить. Это были годы безгрешного детства, безгрешного отрочества, безгрешной юности, безгрешного мужества, проведенные в смирении, труде, неизвестности, подчинении, довольстве и молитве, для того чтобы они служили вечным примером всему человечеству. Ибо мы не можем подражать Ему в занятиях Его служения и не в состоянии хотя слабым образом воспроизвести в нашей жизни внешнюю обстановку трех последних лет, заканчивающих Его учение.
68
Марк. 6. 17.
69
Матф. 5,5.
70
Второзак. 6,4.
71
Псал. 109–119.
72
Матф. 5, 18.
73
Иоан. 8,6.
74
Матф. 8,6–9. 27 11; Иоан. 12,21.
75
Матф. 4, 7. 13, 14–15.
76
Матф. 22,19.
77
Матф. 11, 16.
78
Псал. 44, 4.