Жизнь Исуса Христа

На вопрос их: Ты ли Христос? скажи нал?[743], Иисус, чтобы покончить это жалкое и отвратительное позорище, ответствовал: если скажу вам, вы не поверите; если же и спрошу вас, не будете отвечать Мне, и не отпустите Меня. А затем, чтобы они не имели себе оправдания и положительно знали, Кто — Он, прибавил торжественно: отныне Сын человеческий возсядет одесную силы Божией. — И так Ты Сын божий? воскликнули все судьи. Вы говорите, что Я, отвечал Он настолько знакомой для них формулой утверждения (антт’амарта), которая находится в Талмуде и которую они вполне понимали. Тогда в один голос закричали они, как прежде Каиафа: какое еще нужно нам свидетельство? Ибо мы сами слышали из уст Его. Таким образом, третьим осуждением еврейских властей, осуждением, которое, думали они, будет утверждено Пилатом и удовлетворит их страшную жажду крови, окончилась третья часть суда над Спасителем, а за решением последовало второе посмеяние, похожее на первое, но еще более оскорбительное, еще менее выносимое, потому что насмешка священников, старейшин и саддукеев отвратительнее и возмутительнее, чем насмешка рабов и бездельников.

Скоро злая судьба постигла ближайшего деятеля из низкой среды исполнителей неправедного суда[744]. Нет сомнения, что Иуда во все время свободно наблюдал за ходом событий и, когда на рассвете узнал решение священников и синедриона, увидел, что Иисус будет предан на распятие римскому правителю, тогда ясно понял всю важность и гнусность своего поступка. Совесть его прозрела; мрак жадности к приобретению рассеялся; все его действия и побуждения представились ему в их настоящем виде. Для него, как для тысячи других современных ему и ныне живущих людей, вдруг уяснилась вся бездна грехов, с которыми сопряжено было его главное преступление. Г розные упреки совести перешли в отчаяние, отчаяние в безумие, а от безумия прямой переход к самоубийству. Если бы он тогда же пришел к своему Спасителю и Господу и, простершись у ног Его, молил о прощении, все было бы забыто. Но, увы! Вместо этого он пошел к своим покровителям, товарищам и искусителям, у которых не нашел, конечно, ни жалости, ни совета. В их глазах он был теперь не что иное, как презренное изломанное и брошенное орудие. Безумные упреки его совести встретили в них холодное равнодушие и бесчувственное презрение. Согрешил я, продав кровь неповинную, воскликнул Он, обращаясь к своим соучастникам и как будто ожидая от них успокоения душевных мук и готовности разделить с ним стыд преступления, а от их высокого звания — прощения греха и утешения? Что нам до того? смотри сам, был единственный бессердечный ответ, которым они удостоили жалкого предателя, тогда как прежде его ободряли, приветствовали, возбуждали на злое дело. Он чувствовал, что в нем уже не нуждаются, что для соучастников преступления взаимное уважение невозможно, что между ними не существует другого чувства, кроме взаимного презрения. Тридцать гнусных сребреннков — вот все, что они желали ему дать. За них он предал свою душу; поэтому они не будут утешать его, как Ахана — спрятанное им золото, как Ахава — сад, который он насадил на земле Навуфея. Бросив с отчаянием на пол деньги в святом месте, где заседали священники и куда он входил в последний раз, Иуда удалился в мрачное уединение, откуда уже не выйти живому. Необъяснимое языком человеческим «нечистое веяние крыльев» носилось над преступною головою. Подробности не могли выйти наружу со всею их ужасающею точностью. Согласно указаний евангелистов Матфея и Иоанна, он удавился, и предание указывает в Иерусалиме на безлистное, уродливое дерево, которое называется «деревом Иуды». Согласно другого предания[745], не противоречащего с первым, — если предположить, что сук или ветвь сломилась от тяжести, — он упал вниз головой, пропорол сучком живот, и выпали все внутренности его. Третье предание, извлекаемое у Папия и распространенное между первыми христианами, говорит, что тело Иуды разбухло до огромных размеров вследствие ужасной арабской проказы (elephantiasis) и он был раздавлен проезжавшим мимо экипажем. Главные злоумышленники не хотели, чтобы цена крови возвратилась в корван, или священную сокровищницу, но, составивши совет, купили на эти деньги поле горшечника для погребения странников, место нечистое, уединенное и ужасное, которое впоследствии долго было известно под именем Алъцедама, или «поле крови»[746].

ГЛАВA LX

Иисус пред Пилатом

Страдавшего при Понтийском Пилате, — так в каждом христианском исповедании поминается несчастное имя Римского прокуратора[747]. Цель, с которою оно вошло в символ, имеет не столько нравственное значение, сколько указание эпохи. И действительно, из всех светских и церковных правителей, на суд которых представляем был Иисус, Пилат высказал менее других злобы и ненависти, более других заботился если не избавить Его от мучений, то по крайней мере спасти Ему жизнь.

Каков же был человек, в руки которого небесною властию предана была окончательная судьба земной жизни Спасителя? О происхождении Пилата и его предшественниках до 26 г. по Р.Хр., когда он сделался шестым прокуратором Иудеи, мало известно[748]. Принадлежа к сословию всадников, он получил место прокуратора через влияние Сеяна. Имя его, Понтий, указывает на самнитское происхождение, прозвище Пилат (pilatus, вооруженный дротиком) — на воинственность предков. Данное при рождении имя, поставлявшееся обыкновенно у римлян впереди всех последующих, не сохранилось. В Иудее он известен своею надменностью и бесстыдной жестокостью, — типом римских правителей. По утверждении в должности прокуратора, он дозволил своим воинам принести ночью из Кесарии в Иерусалим серебряных орлов и довел до бешенства иудеев, которые видели в этом языческое осквернение их святыни. Пять дней и пять ночей, лежа на голой земле, — они с буйством и угрозами окружали, или, лучше сказать, осаждали его резиденцию в Кесарии, — и не отступили бы и на шестой, если бы не предстояла неминучая гибель от воинов, окруживших их, по приказанию Пилата. Он начал свое правление враждебным действием, и эти первые впечатления отравили все время его управления народом, с которым пришлось иметь дело.

Второе восстание[749] против него может быть менее справедливо со стороны иудеев, но отстранить его было очень легко, если бы Пилат немного лучше изучил характер народа и оказывал побольше почтения к их господствующим предрассудкам. Иерусалим, по-видимому, страдал всегда, а в особенности в это время недостатком воды. Чтобы избавиться от такого неудобства, Пилат предпринял устройство водопровода, посредством которого вода должна была доставляться из «источников Соломоновых». Считая это дело общественным благодеянием, он употребил на него часть денег из Корвана, или священной сокровищницы, и десятки тысяч народа восстали на отмщение захвата светскою властью их священного фонда. Преследуемый оскорблениями и упреками, Пилат переодел часть своих воинов в одежду еврейских поселян и послал их для наказания зачинщиков в толпу с дубинами и мечами, скрытыми под одеждой. На отказ иудеев спокойно разойтись, воины, по данному сигналу, привели в исполнение полученные ими приказания с таким усердием, что ранили и убивали насмерть правого и виноватого, произведя такое смятение, что многие растоптаны были под ногами устрашенной и взволновавшейся черни.

Третье восстание должно было увеличить отвращение римского прокуратора к подвластному ему народу, доказавши невозможность ужиться с ним даже при мирном направлении духа, — не затрагивая какого-нибудь из их слишком чувствительных к обидам предрассудков. В Иерусалиме, во дворце Ирода, который прокураторы занимали во время пиршеств, Пилат повесил несколько золотых щитов, посвященных Тиверию. В речи Агриппы перед императором Каием, как рассказывает Филон, этот поступок был приписан своеволию и ненависти Пилата; но так как щиты были старательно размещены и изукрашены посвятительною надписью, с разрешения самого Агриппы, то иудеи, по-видимому, обиделись на то, что Пилат делал не в виде политической демонстрации, а просто для украшения стен, а затем не вправе был снять, без опасения оскорбить сурового и подозрительного императора, в честь которого они были посвящены. Старейшины народные написали на это жалобу к самому Тиверию. Политика тогдашнего римского двора состояла в том, чтобы не раздражать, а, напротив, держать в довольстве приобретенные провинции, и отвергала упорство, вследствие которого, ради удовлетворения прихоти, могло подняться восстание. Поэтому Тиверий, сделав выговор Пилату, приказал перенести щиты из Иерусалима в храм Августа в Кесарии.

743

Иоан. 22, 67–71.

744

Матф.27, 3–5.

745

Деян. 1,18.

746

Иерем. 18, 1–2. 32, 6-12. Захар. 11, 12–13. Матф. 27, 6–8.

747

Матф. 27, 1–2. 11–26. Марк. 15, 1-15. Лук. 23, 1-25. Иоан. 18, 28–40. 19, 1-16.

748

Ios. A

749

los. Antt. XVIII, 3, §§ 1. 2. В. I. II, 9, §§ 2. 3. 4.