Страница 50 из 56
Гус медленно покачал головой:
– Но… если ты говоришь, что он уже мертв… как я могу его убить?
– Есть способы, – ответил Сетракян. – Как ты убил того, кто напал на тебя?
– Ножом. Хрень, которая лезла из его рта… Я отрезал это дерьмо.
– Полоснул по шее?
– И это тоже, – кивнул Гус. – Потом его раздавил пикап, он-то и довершил дело.
– Отделить голову от туловища – вернейший способ. Срабатывает и солнечный свет… прямой солнечный свет. Имеются и другие, более древние методы.
Гус посмотрел на Феликса. Тот лежал не шевелясь. Едва дышал.
– Почему никто не знает об этом? – Гус повернулся к Сетракяну, размышляя, кто из них двоих сошел с ума. – Кто ты такой, старик, на самом-то деле?
– Элисальде! Торрес!
Гус так увлекся разговором, что не заметил, как в камеру вошли копы. Заслышав свою и Феликса фамилии, он поднял голову и увидел четырех полицейских в латексных перчатках, с дубинками на изготовку – на случай, если начнется драка. Гуса поставили на ноги, прежде чем он понял, что происходит.
Полицейские похлопали Феликса по плечу, шлепнули несколько раз по колену. Когда он не отреагировал, копы подняли парня и, подсунув под него руки, потащили за собой. Ноги Феликса волочились по полу.
– Пожалуйста, послушайте. – Сетракян тоже поднялся. – Этот человек… Он болен. У него опасная болезнь. Очень заразная.
– Именно поэтому мы и в перчатках, папаша, – ответил один из полицейских.
Они заломили безвольные руки Феликса, протаскивая его в дверной проем.
– Постоянно имеем дело с венериками да спидозниками.
– Его нужно отделить от остальных, – гнул свое Сетракян. – Вы меня слышите? Заприте его отдельно.
– Не волнуйся, папаша. Убийцам мы всегда предлагаем первоклассное обслуживание.
Гус не отрывал глаз от старика, пока перед его носом не захлопнулась дверь камеры. Подхватив Гуса под руки, копы повели его прочь по коридору.
«Стоунхарт груп», Манхэттен
Вот какой была спальня великого человека.
Параметры воздуха в ней постоянно контролировала и поддерживала автоматика. Тонкие изменения всегда можно было внести с маленького пульта, находившегося на расстоянии вытянутой руки Палмера. Увлажнители воздуха шелестели в полном согласии с тихим мерным гудением ионизатора и шепотом системы фильтрации, по-матерински напевая нежную колыбельную.
«Каждый человек должен ночью возвращаться в матку, – думал Элдрич Палмер. – И спать, как младенец».
До сумерек оставалось еще много часов, но он уже с нетерпением ожидал прихода ночи. Все пришло в движение – штамм распространялся по Нью-Йорку с экспоненциальной скоростью, каждую ночь число зараженных удваивалось. Ни один финансовый успех, а таких в его жизни хватало, не доставлял Палмеру большей радости, чем удачное начало этого гигантского предприятия.
Коротко звякнул телефон на ночном столике, замигала лампочка. На этот аппарат звонки проходили лишь с одобрения его няньки и помощника, господина Фицуильяма, человека чрезвычайно проницательного, мудрого и преданного.
– Добрый день, сэр.
– Кто это, господин Фицуильям?
– Господин Джим Кент, сэр. Говорит, по срочному делу. Соединяю.
Через мгновение в трубке раздался голос господина Кента, одного из множества членов общества «Стоунхарт», которые занимали посты, обеспечивающие доступ к критически важной информации:
– Алло!
– Говорите, господин Кент.
– Да… Вы меня слышите? Мне приходится говорить тихо…
– Я вас слышу, господин Кент. В прошлый раз нас прервали.
– Да. Пилот сбежал. Ушел, когда ему делали томографию.
Палмер улыбнулся:
– Так он покинул больницу?
– Нет. Я не знал, что с ним делать, поэтому просто шел следом, пока его не догнали доктор Гудвезер и доктор Мартинес. Они говорят, что Редферн в порядке, но я не могу подтвердить это. Зато я слышал, как одна из медсестер сказала, что в изоляторе, кроме меня, никого нет. И что «Канарейка» завладела комнатой в подвале. Комнатой, запирающейся на замок.
Палмер помрачнел:
– Где, говорите, вы находитесь?
– В изоляторе. Простая мера предосторожности. Редферн, должно быть, ударил меня, потому что я потерял сознание.
Палмер помолчал.
– Понимаю.
– Если вы объясните, на что именно мне следует обращать внимание, я смогу лучше вам содействовать…
– Говорите, они забрали под себя комнату в больнице?
– В подвале. Возможно, речь о морге. Я выясню позже.
– Когда? – спросил Палмер.
– Как только выберусь отсюда. Они хотят сделать какие-то анализы.
Палмер напомнил себе, что Джим Кент тоже эпидемиолог, но в проекте «Канарейка» играет роль пресс-секретаря, а не исследователя.
– Судя по голосу, у вас болит горло, господин Кент.
– Да. Наверное, простудился.
– Мм… Доброго вам дня, господин Кент.
Палмер положил трубку. Разоблачение Кента немного осложняло ситуацию, не более того, но вот информация о больничном морге настораживала. Впрочем, трудности возникают всегда. Вся долгая жизнь Палмера, представлявшая собой непрерывную цепь различных сделок, учила его, что победа особенно сладка, если по пути к ней приходится преодолеть не одно препятствие.
Он снова взял трубку, нажал клавишу со звездочкой.
– Да, сэр.
– Господин Фицуильям, мы потеряли агента в проекте «Канарейка». Пожалуйста, более не обращайте внимания на звонки с его мобильного телефона.
– Да, сэр.
– И вышлите команду в Куинс. Возможно, понадобится забрать кое-что из подвала Медицинского центра Джамейки.
Флэтбуш, Бруклин
Анна Мария Барбур снова удостоверилась, что все двери заперты, потом дважды обошла дом, комнату за комнатой, прикасаясь по два раза к каждому зеркалу, чтобы успокоиться. Она не могла пройти мимо любой отражающей поверхности, не прикоснувшись к ней сначала указательным, а потом средним пальцем правой руки и не кивнув после каждого прикосновения. Ритуал этот в чем-то напоминал коленопреклонение. Потом она прошла по дому в третий раз, начисто протирая каждое зеркало смесью «Уиндекса» и святой воды в равных пропорциях, и лишь тогда решила, что все хорошо.
Наконец-то взяв себя в руки, Анна Мария позвонила сестре Энселя Джейни, которая жила в центральной части Нью-Джерси.
– Они в полном порядке. – Джейни имела в виду детей, которых забрала к себе. – Ведут себя очень хорошо. А как Энсель?
Анна Мария закрыла глаза. По ее щекам потекли слезы.
– Не знаю.
– Ему лучше? Ты дала ему куриный бульон, который я привезла?
Анна Мария боялась, что дрожь нижней челюсти скажется на ее дикции.
– Я дам. Я… я позвоню позже.
Она положила трубку и через окно посмотрела на могилы. Два прямоугольника вскопанной земли. Анна Мария подумала о собаках. И об Энселе. О том, что он с ними сделал.
Она потерла руки, вновь прошлась по дому, правда ограничилась первым этажом. Выдвинула ящик буфета, стоящего в столовой, в котором лежали серебряные приборы, – ее свадебное серебро, сверкающее, отполированное. Она дотронулась до каждой ложки, вилки, ножа, кончики пальцев летали от серебра к губам и обратно. Анне Марии казалось, что она просто рассыплется в прах, если не прикоснется к каждой серебряной вещице.
Потом Анна Мария направилась к черному ходу. Она остановилась, совершенно вымотанная, схватилась за ручку двери, постояла, набираясь сил. Помолилась, прося Господа помочь ей понять, что происходит, наставить на путь истинный.
Открыв дверь, она спустилась по ступеням во двор и двинулась к сараю. К тому самому сараю, из которого вытащила трупы собак на середину двора, не зная, что и делать. К счастью, под передним крыльцом нашлась лопата, поэтому ей не пришлось возвращаться в сарай. Она похоронила собак и поплакала над могилами. Она плакала по Герти и Папу… по детям… по себе…
Анна Мария задержалась у боковой стены, где под маленьким окном в простом крестообразном переплете росли желтые и красные хризантемы. После короткой паузы она заглянула внутрь, ладонью прикрывая глаза от солнечного света. На стене висели садовые инструменты; плотницкие, столярные и слесарные лежали на полках и на маленьком верстаке. Солнечный свет, проходивший сквозь окно, рисовал на земляном полу четкий прямоугольник. Тень Анны Марии падала на металлический столб, вбитый в пол. Конец одной цепи, прикрепленной к столбу, – вторую сняли – терялся в тени. Земля по ту сторону столба была вскопана.