Страница 1 из 1
Вольфганг Херрндорф. Чик.
Д. Винер: Я сопротивлялся.
Миссис Винер: Кто-нибудь говорил тебе сопротивляться?
Тодд Солонс, «Добро пожаловать в кукольный домик».
1.
Сперва здесь чувствуется запах крови и кофе. Кофемашина стоит по другую сторону стола, а кровь – у меня в ботинках. Если быть честным, там не только кровь. Когда старший сказал «четырнадцать», я написал себе в штаны. Всё это время я криво повисал на стуле и не мешался. У меня кружилась голова. Я попробовал выглядеть так, как, мне казалось, выглядел бы Чик, когда этот старший сказал бы ему «четырнадцать», а затем я написал в штаны от страха. Майк Клингенберг, герой. К тому же, я совсем не знал, из-за чего весь переполох. Всегда было ясно, что именно так всё это и закончится. Чик уж точно не описался.
Где вообще Чик? На автостраде я успел увидеть, как он скакал в кусты на одной ноге, но я полагаю, его они тоже схватили. С одной ногой далеко не уйдёшь. Спрашивать у полицейских я, разумеется, не мог. Потому как если они не видели его, то, логично, лучше вообще не начинать этого разговора. Возможно, они и вправду его не видели. И от меня они точно ничего не узнают. Тогда они могут пытать меня. Хотя, я думаю, немецкая полиция не может никого пытать. Так бывает только в телевизоре и в Турции.
Но сидеть описанным и окровавленным на станции дорожной полиции и отвечать на вопросы родителей – точно не самое большое удовольствие. Возможно, даже пытки оказались бы приятнее: у меня было бы меньше причин для беспокойства.
Самое лучшее – держать рот закрытым, говорил Чик. И я это тоже понял. Сейчас, когда уже всё равно. И мне на всё наплевать. Ну, почти на всё. На Татьяну Косик, например, мне не наплевать, конечно. Хотя я уже довольно долго о ней не думал. Но когда я сидел здесь, на этом стуле, и снаружи шумела автострада, и полицейский стоял около пяти минут перед кофемашиной, то наливая, то выливая воду, нажимал на кнопку и осматривал прибор снизу, в то время как любой дурак мог видеть, что штекер не включен в розетку, - именно тогда я должен был вновь подумать о Татьяне. Потому как я точно не сидел бы здесь, если бы не Татьяна. Хотя она не имеет к этому всему никакого отношения. Совсем непонятно, о чём я говорю? Жаль. Я попробую позже ещё раз. Татьяна вообще не при чём во всей этой истории. Самая красивая девушка на свете не при чём. На протяжении всего путешествия я представлял себе, что она может нас видеть. Как мы возвышаемся над кукурузным полем. Как мы стоим с пучком шлангов на мусорной горе как последние идиоты… Я всегда представлял, что Татьяна стоит за нами и видит то, что видим мы, и радуется так же, как мы радуемся. Но сейчас я рад, что только представлял это.
Полицейский достал зелёный бумажный платочек из пачки и дал его мне. Что мне с ним делать? Вытереть пол? Полицейский схватился двумя пальцами за свой нос и посмотрел на меня. Ах, вот оно что. Прочистить нос. Я высморкался, он дружелюбно улыбнулся. Про пытки можно было забыть. Но что теперь делать с платком? Я оглядел ищущим взглядом пол вокруг. Станция выложена серым линолеумом, точно таким же, как в переходе к нашему физкультурному залу. Даже пахло от него похоже. Моча, пот и линолеум. Я вижу Волкова, нашего физрука, пружинящего в спортивном костюме по переходу, семидесятилетнего, подтянутого: «Вот так, юноши! Хоп, хоп!». Шум его шлёпающих по полу шагов, отдалённое хихиканье из женской раздевалки и взгляд Волкова туда. Я вижу высокие окна, скамейки, кольца на доске, на которых никогда не упражнялись. Я вижу Натали, и Лену, и Кимберли, заходящих в зал через боковой вход. И Татьяну в её зелёном спортивном костюме. Я вижу её расплывчатое отражение на полу зала, обтягивающие штаны, которые носят сейчас все девчонки, верхнюю часть. И что с недавних пор половина из них занимается в толстых шерстяных свитерах, и как минимум трое имеют справку от врача. Гимназия имени Хайека, Берлин, восьмой класс.
«Я думал, пятнадцать?» - сказал я, и полицейский покачал головой.
«Нее, четырнадцать. Четырнадцать. Что там с кофе, Хорст?»
«Кофе сломался», - сказал Хорст.
Я хочу поговорить со своим адвокатом.
Это была та фраза, которую я, вероятно, должен был сейчас сказать. Это подходящая фраза в подходящей ситуации, как известно каждому из телевизора. Но легко сказать: «Я хочу поговорить со своим адвокатом». Они, наверное, умрут со смеху. Проблема вот в чём: я понятия не имею, что значит эта фраза. Если я скажу, что хочу поговорить со своим адвокатом, и они спросят: «С кем ты хочешь поговорить? С твоим адвокатом?» - что я должен им ответить? Я ни разу в жизни не видел адвоката, и я также не знаю, зачем он мне нужен. Я даже не знаю, одно и то же ли «правозащитник» и «адвокат». Или «прокурор». Я полагал, это примерно как судья, только он на моей стороне и лучше разбирается в законах, чем я. Но практически любой в этой комнате разбирается в законах лучше, чем я. Каждый полицейский. И у них я, конечно, могу спросить. Но готов поспорить, если я спрошу младшего, нужен ли мне сейчас какой-нибудь адвокат, он повернётся к своим коллегам и крикнет: «Эй, Хорст! Хорсти! Поди сюда! Наш герой хочет знать, нужен ли ему адвокат! Оглянись вокруг. Залил кровью весь пол, написал в штаны как чемпион, и – хочет поговорить со своим адвокатом!». Ха-ха-ха. Тут они точно будут смеяться до смерти. И я подумал, что мои дела и так достаточно плохи, не нужно делать всё ещё хуже. Что случилось, то случилось. Сейчас уже ничего не изменишь. И адвокат тоже ничего не изменит. Потому что то дерьмо, которое мы натворили, может попытаться отрицать только безумный. Что я должен сказать? Что я целую неделю лежал дома в бассейне, пусть спросят уборщицу? Что куски мяса падали с неба, словно дождь? Я правда больше ничего не мог сделать. Я мог только помолиться в сторону Мекки и наложить себе в штаны, другие опции не были сейчас доступны.
Младший, который выглядел весьма мило, покачал головой и повторил: «Пятнадцать – это ерунда. Четырнадцать. С четырнадцати ты попадаешь под уголовную ответственность.»
Возможно, я должен сейчас ощущать чувство вины, и раскаяние, и всё такое, но, честно говоря, я вообще ничего не чувствую. У меня просто безумно кружится голова. Я почесал ногу. Только там, где раньше была моя нога, сейчас ничего не было. Фиолетовые полосы слизи приклеились к моей руке. Это не моя кровь, сказал я перед этим, когда они меня спрашивали. На улице было достаточно другой слизи, о которой можно было беспокоиться, и я на самом деле думал, что это не моя кровь. Но если там не моя кровь, то где же моя нога, спросил я себя?
Я высоко закатал штанину и посмотрел туда. Затем у меня была одна секунда, чтобы удивиться. Если бы я увидел это в фильме, мне точно стало бы дурно, подумал я, и действительно, мне стало плохо, на этой станции дорожной полиции, что как-то даже успокаивало. Ещё один короткий момент я видел, как моё отражение на линолеуме приближается ко мне, а затем оно бухнуло об пол, и я отключился.
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.