Страница 17 из 130
А на ночь бросили их прямо на цементный пол в машинном отделении лесопилки. Кинули им по куску
някккилейпя, чтобы не умерли до утра, и весь вечер измывались над ними. Но к Илмари боялись подойти: такой
он был страшный, хотя даже в сидячем положении с трудом держался у стены. Когда их назвали изменниками,
он ответил: “А кто вы, отдавшие свою страну кайзеру?”. Ему ответили: “А ты помалкивай, красная шкура. Тебе,
конечно, не по вкусу, что немцы помогают нам добиться самостоятельности. Это мы знаем”. А он спросил: “С
каких это пор кайзеровские войска стали приносить самостоятельность той стране, по которой они шагают?”.
Ему ответили: “Ладно, умник. Завтра утром получишь на это полное разъяснение у наружной стенки”. Он
сказал “Еще бы. Такая уж ваша мясниковая тактика: убивать тех, кто борется за полную самостоятельность
Суоми, и дружить с русскими офицерами, которые желают вернуть себе Россию в прежних границах”. Ему
ответили: “Много ты понимаешь о границах”. А он сказал: “Нет, я понимаю, что пора, давно пора присоединить
к Суоми Великороссию и Белоруссию, не говоря уж о Сибири”. — “Это еще почему?” — “А потому, что все те
края прежде были финскими”. — “А ты-то на каком основании берешься это утверждать?” — “А на таком, что
там тоже растут финские деревья: сосна, елка и береза. И вдобавок эти деревья очень нужны немецким баронам.
Поэтому их нужно присоединить к Суоми”. За эти слова Арви Сайтури ударил его рукояткой тесака по голове и
отпрыгнул раньше, чем тот достал его рукой. Тогда Илмари сказал: “А для Арви Сайтури я бы еще присоединил
Малороссию, которая незаконно владеет его степями из чернозема”. Но если бы ты знал, что сделал после этого
Арви, этот кровожадный зверь! Он попросился в ночную охрану, а сам пробрался ночью к спящему Илмари и
стал бить его тесаком по голове. Он бил и приговаривал: “Это тебе за то, а это вот за то”. Когда его оттащили,
Илмари лежал без памяти, весь в крови. Его даже судить не стали утром. Думали, что мертвый. Судили тех, кого
могли вывести наружу, и всех расстреляли. Вейкко тоже. Его младший брат убежал из дому в лес и сейчас еще
прячется. А мать сама не своя. Это она помогла мне перевезти Илмари на санках в свою баню. Он пролежал у
нас четыре дня, не приходя в себя. Те уже ушли с немцами на перешеек. Но за нами следили другие и, когда
поняли, что он выживет, отправили его в тюремную больницу, чтобы подготовить к суду. Это в таком-то виде
пришлось ему трястись на солдатской повозке до самой станции. Проклятый Арви! Как только бог терпит на
земле такого изверга! Когда он появился тут, я кинулась, чтобы выцарапать ему глаза, а он отпихнул меня ногой
и сказал, что я могу убираться хоть сейчас. Я не буду у него больше работать, но мне надо сначала найти
Илмари.
— А где Илмари?
— Не знаю. В Хельсинки его нет. В Свеаборге тоже. Я уже ездила, узнавала. Теперь поеду в Ваасу. Там
тоже есть большая тюрьма. Я вернулась, чтобы спасти его газеты. Арви хотел выкинуть их и сжечь. Но я купила
у него дом за сто русских золотых рублей и повесила на двери замок. Можешь завтра утром сходить
посмотреть.
Утром она дала мне ключ, и я посидел немного внутри своего родного дома. Там было чисто прибрано, и
газеты Илмари лежали на своих местах, аккуратно сложенные. Почитав их немного, я запер снова дверь на
замок и понес ключ Каарине. Зная, что она в этот день еще работает в коровнике Сайтури, я не пошел к ее
домику, а направился к коровнику, намереваясь подойти к нему со стороны полей, обогнув сад Арви.
Пройдя для начала немного вдоль обрывистой части берега в сторону новой дачи Арви, я увидел, что она
уже выкрашена в желто-розовый цвет и что в ней кто-то успел поселиться. Какой-то мальчик встретился мне на
тропинке, по сторонам которой еще не было земляники, но уже пробилась наружу свежая трава с ярко-желтыми
головками первых весенних цветов. Мальчик был красивый, черноглазый, тонкий, в черной бархатной курточке
и в коротких штанах с длинными чулками. Ростом он был повыше меня и годами тоже старше года на два. Он
стоял на тропинке и смотрел прямо на меня в упор, пока я подходил к нему. А когда я подошел, он стал
смотреть поверх меня куда-то вдаль, словно уже распознал меня насквозь за то время, что я к нему
приближался. Я спросил его:
— Ты здесь живешь?
Но он ничего не ответил, продолжая стоять на тропинке. Он даже не попытался уступить мне дорогу,
хотя видел, что мне нужно пройти дальше. Пришлось мне самому обойти его по траве. Обойдя его и выйдя
снова на тропинку, я оглянулся. Но он не смотрел на меня. Он продолжал стоять на тропинке, глядя с обрыва на
озеро и на темный лес позади него, а может быть, на что-нибудь еще более отдаленное, — я не знаю.
Я направился дальше. Вокруг дачи были высажены молодые березы и рябины, уже выпустившие свою
листву. Огибая их, я увидел следы колес, ведущие от дачи прямо через пашни Сайтури к его усадьбе. Они
намечали собой будущую дорогу, по которой дачник мог выезжать в сторону Алавеси, огибая по пути сад Арви
Сайтури. По этим следам я тоже прошел через его озимые поля и, выйдя к хозяйственным постройкам, разыскал
у коровника Каарину. Передав ей ключ, я спросил, кто поселился в новой даче Сайтури. Она сказала, что это
русский помещик Чернобедов, бежавший из России от большевиков. Он приехал сюда по объявлению Арви, не
найдя свободных домов под Хельсинки. Я спросил ее, где Арви. Она сказала:
— Он ушел с отрядами подполковника Мальма в русскую Карелию. Маннергейм поклялся очистить ее от
солдат Ленина. Но все равно ты не иди через двор. Его жена такая злющая. Да и мать подумает, что ты пришел у
нее клубки шерсти красть. Она их накопила целый чулан и еще копит. Ей нищие старушки прядут. Ну, прощай,
мой маленький. А я опять поеду искать Илмари.
Она вдавила еще раз мою голову в мякоть своих больших грудей, пахнущих коровьим молоком, и я
пошел к себе в приют. Больше мне некуда было идти в те дни.
10
Но в приюте мне уже не пришлось долго жить.
На следующей неделе по непонятной причине сгорел домик Ивана. Еще через два дня занялись огнем
среди ночи конюшня и коровник. Животных спасли, а постройки сгорели. А еще через день загорелось крыльцо
нашего приюта, но огонь вовремя погасили. Люди после поговаривали, что эти поджоги совершались по
наущению Арви Сайтури, который собирался выжить из этих мест русский приют, чтобы прибрать к рукам
после него землю. Но если дело обстояло так, то он промахнулся. Не попала к нему приютская земля. Из
далекого русского монастыря пришли подводы, забрали всех сирот, всю приютскую утварь и угнали скотину.
Окна и двери приюта заколотили досками, а землю сдали в аренду жителям Алавеси, но не Арви Сайтури,
который в это время отнимал у русских восточную Карелию.
Меня монахини тоже хотели увезти к себе в Выборгскую губернию, но тут вдруг вмешалось управление
общины из Алавеси и предъявило на меня свои права. И оказалось, что монастырю нечем было доказать своих
прав на меня. Пришлось возвратить меня в Алавеси, откуда меня отдали в ученики золотых дел мастеру
Эриксону, жившему в одной версте от Корппила.
У него я сперва научился гнуть кольца из медной проволоки и выпиливать жетоны, а потом перешел на
изготовление серебряных и золотых вещей. После обручальных колец я научился делать кольца с коронками для
камней. Это было не особенно сложно. Сперва я гнул отдельно кольцо и коронку и отдельно их запаивал. Потом
я садился за полукруглый верстак, имевший в себе углубления для каждого за ним сидящего, и тоненьким
напильником пропиливал в коронке нужный узор. Золотые опилки при этом сыпались на кожаный фартук,
закрепленный в углублении верстака над моими коленями. Обмахнув щеткой золотые опилки с пальцев, я шел к