Страница 102 из 130
это был не тот Иван, слава богу. Да и вряд ли могло так случиться, чтобы первый же русский Иван, которого я
встречу в России, оказался тем самым Иваном.
Но зато на следующий день утром он представил мне другого Ивана. И тот оказался тем самым. Я сразу
его узнал, помня рассказ Арви Сайтури. Правда, ростом он оказался чуть пониже Ивана Петровича, но все
равно был крупный и плечистый. А худощавость молодого бритого лица и серо-голубой цвет глаз при светло-
русом цвете волос доказывали это окончательно. И звали его Иван Васильевич Терехин.
Когда Иван Петрович пояснил ему, кто я такой и откуда появился, он стиснул мою ладонь с такой силой,
будто заранее давал понять, какая судьба мне здесь приготовлена. И я понял, что не будет мне здесь милосердия
на все те злодейства, которые я совершил против этого человека и его страны.
О, я сразу узнал эту руку. Можно было не объяснять мне, кому она принадлежит. Это она сгребла когда-то
за грудь железного Арви Сайтури и встряхнула его, словно пустую тряпку. Это она отправила в преисподнюю
целую ораву гитлеровских молодчиков, стреляя в них из пулемета или сдавливая горло и ударяя о ствол сосны.
А теперь она готовилась то же самое проделать со мной.
Но что я мог изменить? Не мне было пытаться отвратить от себя намеченное судьбой. Пусть совершится
то, чему надлежит совершиться.
Иван Петрович кивнул нам и вышел из мастерской, оставив меня наедине с моим смертельным врагом.
Я осмотрелся, выискивая глазами какой-нибудь предмет, удобный для защиты. На одном из верстаков
среди груды свежих стружек лежал фуганок. Он вполне годился для такого применения. Но до него надо было
сделать шагов пять. А пока я к нему примеривался глазом, Иван тоже не терял даром времени. Злорадно
ухмыляясь, он шагнул в угол и потянул к себе ящик с инструментами. Я понял, какой инструмент ему был
нужен, и скорей попятился к другому верстаку, на котором лежали обработанные рубанком брусья. Делая вид,
что просто так опираюсь о верстак, я нащупал рукой один из брусьев, готовый мигом схватить его, если
потребуется.
Он тем временем приподнял ящик за поперечную планку и направился ко мне. Я внимательно следил за
каждым его движением. Вот он приблизился, вот перехватил ящик левой рукой. И вдруг правой рукой он
выхватил из ящика топор. Я немедленно схватил брусок, намереваясь ударить им по его правой руке, как только
он взмахнет топором. Но он, вместо того чтобы взмахнуть, сказал вдруг живым, веселым голосом:
— Прежде всего инструментишко себе подберите.
— А?
Я не понял, и он повторил:
— Инструментишко, говорю, подберите себе для начала.
Я все еще не понимал, но оставил брусок в покое. А он бросил на верстак топор и вынул из ящика
второй. Положив его рядом с первым, он таким же манером выложил на верстак два рубанка, три стамески и
долото. Сделав это, он спросил:
— Или вы свой оттуда прихватили?
— Откуда?
— Из Финляндии.
— Нет.
— Ну, здесь приобретете. Мы все тут, как правило, своим собственным инструментом обзаводимся. Так
удобнее. Деньги есть у вас?
— Да.
— Вот и отлично! В воскресенье пойдем с вами вместе в хозяйственный магазин и купим все, что вам
приглянется. А пока придется этим попользоваться. Неважный инструментишко, прямо скажем. Но пила,
кажись, еще в порядке.
Нет, это был, видимо, тоже не тот Иван. Я опять ошибся. Я плохо всмотрелся в его молодое, темное от
загара лицо. А когда всмотрелся, то увидел, что оно полно добродушия. И улыбка его таила в себе не
злорадство, как мне вначале показалось, а самое настоящее дружелюбие. Мог ли человек с таким лицом
оказаться тем страшным Иваном, который вогнал в болотную грязь два десятка врагов? Нет, пожалуй. Но на
всякий случай надо было дать ему еще немного выговориться. Я потрогал зазубрины на остриях инструментов
и спросил:
— А почему это?
Он ответил, пожав плечами:
— Обезличка.
— Как?
— Обезличка. Пользуются все, кому придется, а ответственного нету. Но вы не тревожьтесь. Вас в обиду
не дадим. Сами в случае чего ответим за поломку.
Нет, это был не тот Иван, слава богу! Он и по возрасту не соответствовал тому Ивану. И, как оказалось,
он тоже никогда не бывал севернее Ленинграда, а в армии отслужил уже после войны. Напрасно я беспокоился.
Все шло как надо, чего там! Да и нелепо было бы думать, что в первые же дни своего появления в России я
попаду в лапы к тому самому Ивану. Велика Россия, и много в ней разных Иванов. Не обязательно мне сразу
натыкаться на того самого Ивана.
Похоже было также, что и лагерей наших никто из рабочих этой бригады не отведал. Поэтому я мог
работать спокойно, не боясь, что кто-нибудь из них пристукнет меня в одном из полутемных коридоров этого
четырехэтажного дома, где мы трудились над отделкой стен, полов и потолков. На всякий случай я все же ходил
с оглядкой и вежливо уступал дорогу каждому, кто мне встречался на месте работы. Но люди посматривали на
меня вполне дружелюбно. А Иван Петрович, кроме того, собирал их иногда в обеденный перерыв или после
окончания работы для беседы со мной. Первое время я не совсем понимал, для чего это надо было, но он
пояснил:
— А как же иначе? До сих пор вы их только в работе наблюдали. Но надо же и мыслями обменяться.
Узнать, какие проблемы их волнуют, чем дышат люди, как относятся к мировым событиям. Вам же потом
рассказывать о них придется.
— Рассказывать? Кому рассказывать?
— Да народу своему, финскому. Нам давно уже пора настоящую дружбу между собой наладить. Разве не
за этим вы сюда приехали?
— А-а? Да, да…
— Вот и поговорите с нашими ребятами. Расскажите им для начала, как там у вас живется. А потом и они
вам о себе расскажут.
Что мне оставалось делать? Я подумал немного. А пока я думал, они уже расселись в большой
неотделанной комнате где придется: на грудах досок и щенок, на связках лучинок и прямо на полу. Им уже пора
было расходиться по домам после окончания работы, но ради разговора со мной они остались и закурили в
ожидании, обратив ко мне свои русские рабочие лица.
Куда мне было от них деваться? Повернуться и уйти было неудобно. Могли подумать, что в Суоми нет
вежливых людей. Пришлось остаться. Ну что ж. Говорить так говорить. Могу и сказать им что-нибудь, если уж
они так этого хотят. За разговором у меня дело не станет. Но пусть пеняют потом на себя, если им придется
услышать не совсем приятные для себя вещи. Я присел среди них на груду мелких досок и сказал:
— Как у нас живется? Обыкновенно живется, как и у вас. Но обезлички у нас нет. В этом разница. У нас
каждый столяр или плотник имеет свой инструмент. А свой инструмент всегда в порядке. Свой инструмент не
может быть не в порядке. Бывает, что работают инструментом хозяина. Но и хозяйский инструмент всегда в
порядке. А почему хозяйский инструмент всегда в порядке? А вот почему. Если ты попортил хозяйский
инструмент, он тебя прогонит с работы. И потому ты никогда не попортишь хозяйского инструмента. У нас
хозяин всегда может быть спокоен за свое добро, а у вас не может. Вот у вас тут на дворе лежат доски. Хорошие
семиметровые доски. Я знаю, из какого сорта сосны их выпиливают. Это редкий, отборный сорт. Не в каждом
лесу найдешь такую сосну. А у вас эти ценные доски лежат посреди двора и как попало. Мне сказали, что их
привезли сюда в прошлом году и как свалили, так и оставили. Они торчат во все стороны, перегибаются от
неправильного лежания друг на друге. Их поливает дождь и сушит солнце. Зимой они побывали под снегом, а
теперь опять просохли насквозь в искривленном виде. Плотники берут их по мере надобности, но выбирают