Любовь… любовь?

Вернулся он зимой и в течение нескольких дней, подавляя нетерпение, побуждавшее его немедленно броситься на розыски той, кого он любил и утратил, он бродил по темному городу и окрестностям, впивая в себя пейзажи, звуки и запахи, которые хоть и изменились, но все еще напоминали ему юность. Когда же прошла почти неделя, он решил, что, если не хочет испортить эффект от своего неожиданного появления в городе прозаической хроникой в еженедельной газете «Аргус», пора последовать влечению чувств.

Выезжая из города, он волновался, как мальчишка, отправляющийся на первое свидание, и на вершине холма даже остановил взятый напрокат «форд» и раскурил потухшую трубку. Он посидел так некоторое время, опустив окно, наслаждаясь запахом табака на свежем воздухе. Впереди дорога спускалась в узкую долину, по которой протекал поток, потом, петляя, взбиралась вверх, к деревне, которая во времена его юности представляла собой лишь два ряда каменных домиков, а сейчас была окаймлена новыми светлыми кооперативными домами и несколькими замысловатыми дачами, построенными по специальному проекту, а также виллами, расположенными таким образом, чтобы сквозь седловину в холмах виден был город. За деревней вверх по склону тянулись по-зимнему бурые поросли вереска, а дальше, на западе, бледное солнце золотило тонкий снежный покров на вершинах Пеннинских гор.

Морган вышел из машины и, перейдя через дорогу, посмотрел назад, на город, откуда он приехал. Его город. Сколько раз перед его мысленным взором вставал этот пейзаж, когда он находился за тысячи миль отсюда! Изменения, конечно, произошли, и заметные — вот, например, две водонапорные башни у реки казались ему явно чужеродным телом, но в основном все было по-прежнему.

А если что и изменилось, то, как он с удовлетворением отметил, к лучшему. «Где черное золото, там и деньги звенят», — говаривали в дни его юности. Но не все считают так сейчас. Свет, воздух, чистые, четкие линии — вот что нужно сегодня. Новые владения, вобравшие в себя пустыри на окраинах города, где они играли когда-то, широкие улицы, дома, отделенные друг от друга большими пространствами, на площадях и улицах, где в свое время преобладали лишь серые и черные цвета зеленеют скверы и палисадники. Дым — он остался, он валил из тысячи труб, но трава с каждой весною появляется, вновь, свежая и зелёная. Ему это нравилось. Это приятно. Приятно было также видеть хорошо одетых людей на улицах и на рынке, наблюдать обилие товаров за зеркальными стеклами витрин новых магазинов; а когда он уезжал из города, мужчины бесцельно толпились на перекрестках, и их чувство собственного достоинства было столь же потертым и жалким, как их одежда, — они били баклуши, страдая от отсутствия работы, которой они могли бы отдать свое время, которая кормила бы их и дала бы возможность прилично содержать семью.

Он вернулся к машине, и волнение и страх вернулись к нему, когда он, спустившись на дно долины, переключил скорость, готовясь к подъему в деревню. Он повернул своего зеленого «консула» и поехал по главной улице, круто поднимавшейся в гору меж параллельно расположенных террас — стекла их поблескивали и подмигивали друг другу поверх узкой ленты мостовой; и по мере того как его машина, занимавшая всю ширину этой улицы, затемняла по очереди окна первых этажей, в некоторых из них вдруг вздрагивала кружевная занавеска. Какая-то старуха, стоявшая на пороге одного из домов в накинутой на плечи шали, даже пригнулась и с откровенным любопытством заглянула внутрь машины. Он остановился и опустил окно.

— Не могли бы вы сказать мне, где живет миссис Тэплоу, миссис Сара Тэплоу?

Женщина указала дальше, вверх по склону; он поблагодарил и поехал, а она все продолжала стоять и пристально глядеть ему вслед. У него было ощущение, что он знает эту женщину, и в связи с этим мелькнула мысль: интересно, узнала ли она его. Там, в Крессли, он мог спокойно ходить по городу, там его почти никто не знал, а вот здесь, в деревне, люди постарше, несомненно, могли его вспомнить, как и некоторые подробности того, что было много лет назад. И сейчас, стоя на тротуаре у дома Сары Тэплоу, он мог лишь надеяться, что никто его не обокрал и не лишил удовольствия нагрянуть к ней неожиданно, как он об этом давно мечтал. Но когда она открыла дверь на его стук и в ее голубых глазах отразилось изумление, которое он так жаждал увидеть, он сразу растерялся и, переминаясь с ноги на ногу, смог лишь произнести, словно застенчивый юнец:

— Ну, как ты, Сара?

Ни слова не говоря, она оглядела его с головы до ног, и он почувствовал, как она отметила все детали его внешности: загорелое лицо, волосы, теперь уже поседевшие и подстриженные короче, чем в юности, добротный толстый твид, в который было облачено его крупное упитанное тело. И когда все сомнения, что это он, видимо, исчезли, взгляд ее вернулся к его лицу, и она сказала:

— Так это, значит, ты, Морган Лайтли?

Морган хмыкнул — несколько неуверенно.

— Он самый, Сара. Не думал я, что так тебя испугаю. Но ты, конечно, не ожидала увидеть меня после стольких лет у твоей двери, да?

— Я никогда не думала, что снова увижу тебя, — сказала она. Она глубоко вобрала в себя воздух, стараясь совладать с собой, и повернулась спиной к двери. — Входи же, — сказала она. — Ни к чему давать пищу соседям.

— Ну и удивил же ты меня, — продолжала она, когда они вошли в гостиную. — Вот уж никогда не думала, что снова увижу тебя, — повторила она. Она остановилась у квадратного стола, накрытого на одного человека, и, повернувшись к нему, еще и еще раз оглядела его, словно не могла поверить своим глазам.

— Значит, ты все-таки вернулся, — сказала она. — После стольких лет. — Она произнесла это вполголоса, как бы обращаясь к себе скорее, чем к нему.

— Через тридцать лет, Сара, — сказал Морган. — Срок немалый.

Она кивнула и тихонько повторила следом за ним:

— Немалый.

Он заметил перемены, которые произвело и в ее наружности время, но глаза его с удовольствием отметили гладкость ее чистой кожи, пушистые, все еще темные волосы, высокий изгиб крепкой груди и прямую, горделивую линию спины. Он узнавал ее — это была Сара. Он почувствовал, как в нем возрождается нежность и надежда, словно он только что вернулся из дальних странствий, и на секунду он забыл о мучивших его ранее сомнениях и неуверенности.

Она шевельнулась, словно стряхивая с себя оцепенение, и жестом указала ему на кресло у камина.

— Ну что ж, садись, Морган. Я как раз собиралась обедать. Не откушаешь со мной?

Она так быстро перешла от удивления к внешне спокойному приятию его присутствия, что у Моргана возникло ощущение, будто всех этих лет и не было, и на душе у него сразу стало легче. Возобновление их знакомства прошло менее мучительно, чем он предполагал.

— Не хлопочи ради меня, Сара, — сказал он. — Я ведь могу пообедать и в гостинице.

Но сказал он это неискренне, потому что, именно вспомнив, как готовила Сара, и сопоставив ее кухню с гостиничной, он и решил посетить ее в этот неурочный час.

— Ну, какие же хлопоты, — сказала она. — У меня все готово.

Она вышла на кухню, и Морган оглядел небольшую комнату: мебель, хоть и содержалась в порядке, но была старая; у одной из стен стояла открытая швейная машина, а на стуле подле нее лежало недошитое платье. Все было достаточно красноречиво. Взгляд его упал на две фотографии в стареньких деревянных рамках на буфете, и, приподнявшись с кресла, он подошел поближе, чтобы лучше их рассмотреть. На одной из них — лысеющий мужчина с узким лицом, покойный муж Сары. Другая, изображавшая молодого офицера, удивительно похожего на Сару, могла быть только фотографией ее сына. В эту минуту Сара как раз входила в комнату с ножом и вилкой для него, и он, держа в руке снимок, повернулся к ней.

— Это твой мальчик, Сара?

В ее взгляде появилось что-то отчужденное, словно стена вдруг возникла между ними, но гордость тотчас затопила все, как только она взглянула на фотографию.