Любовь… любовь?

Значит, есть только два выхода из положения. Либо стать посмешищем и поострить вместе с шутником-кондуктором, либо… либо занять денег у Ингрид. Нет, у нее я занять не могу. Я ведь, можно сказать, и не знаком с ней. А будет ли у меня лучший случай с ней познакомиться? Разве я не искал такой возможности, разве все праздники не ломал себе голову над этим?

Не тратя времени на размышления, я наклоняюсь и дотрагиваюсь до ее плеча, она поворачивает голову, и до меня доносится запах ее волос. Лицо ее оказывается на расстоянии какого-нибудь фута от меня, и она смотрит прямо мне в глаза; колени у меня подгибаются, а из головы вылетает все, что я хотел сказать.

— Послушайте, я попал в дурацкое положение. Я забыл дома деньги и подумал, не могли бы вы… понимаете, я что-то не вижу никого из знакомых. — До нее наконец доходит, о чем я прошу, и она открывает сумочку: я вижу, как краснеет у нее шея. — Нет, нет, — говорю я. — Возьмите просто два билета. — Я выпрямляюсь и вижу, как краска ползет по обращенной ко мне щеке и заливает ее всю. В эту минуту я люблю ее так, что дух захватывает, и я чувствую, как у меня тает все внутри.

На нашей остановке я пропускаю ее вперед. Делаю попытку улыбнуться, но, кажется, улыбка получается весьма жалкая.

— Благодарю за спасение утопающего.

— Какие пустяки.

Мы идем по дорожке к заводу.

— Я сейчас же раздобуду денег и вам верну.

— Пожалуйста, не беспокойтесь.

— Забыл кошелек на туалетном столике. А в кармане пальто у меня был шестипенсовик, так что, понимаете, я спохватился, только когда пересел на другой автобус. Ничего, кто-нибудь из ребят выручит.

— Да я могу подождать, — говорит она. — Ведь это всего три пенса.

— Но все-таки деньги, и они вам нужны.

— В другой раз вы заплатите за меня.

— С радостью.

Представился бы только случай! И это лишь зацепка. А там пойдет — кино, танцы, театры! Не говоря уже о шоколадах, нейлоновых чулках, духах и прочем. Да я готов потратить на нее все, что у меня есть, — до последнего гроша. Пусть только слово скажет.

Мы теперь оба молчим, и я думаю: «Вот и свершилось то, чего ты так долго ждал. Ты разговариваешь с ней». Что же мне ей сказать? «Дорогая Ингрид, я сохну по вас уже много месяцев (ну если и не много, то, во всяком случае, месяц). А как вы ко мне относитесь? Хотите сделать меня самым счастливым парнем в Крессли? Пойдемте сегодня в кино!»

— Хорошее утро, правда? — говорю я.

— Да, пожалуй, неплохое.

Что же еще сказать? Может, что-нибудь насчет зимы?

— Интересно, будет у нас еще снег в этом году?

— Не удивлюсь, если будет. Погода стоит довольно холодная.

А не все ли равно, какая она, погода! Солнце, снег, ветер, — я люблю ее и буду любить. Если бы только знать, что она думает обо мне. Держится она по-дружески, но ведь это, может, просто из вежливости и ровно ничего не значит. Я сам каждый день любезно беседую с людьми, которые мне вовсе не нравятся. Эх, хорошо бы как-нибудь намекнуть ей…

— Занятно, правда?

— М-м-м?.. Что?

Ну, конечно, она была за тысячу миль отсюда и думала о чем-то своем. А может, о ком-то. Так что же тогда? Что, если у нее уже есть парень? О господи, ведь мне это даже в голову не приходило! Во всяком случае, я никогда над этим не задумывался. Старался не думать. А ведь не известно, как оно на самом деле. Если поразмыслить, так скорей всего кто-то у нее есть… ведь она такая обаяшка и вообще…

— Я вот думаю, что работаем мы вместе уже два или три года, а впервые разговорились.

— Да, — соглашается она. — Занятно, верно?

Значит, так — занятно. Этот вопрос мы выяснили. Снова наступает молчание, и снова я отчаянно ворочаю мозгами. Ну, почему она ничего не скажет? Слышу сзади чьи-то шаги, оборачиваюсь и вижу мисс Прайс, которая размашистой, мужской походкой быстро догоняет нас.

— Доброе утро, мистер Браун. Хорошо отдохнули на праздниках?

— Да, вполне.

Ну, вот и конец. От этой напасти я уже не избавлюсь.

Мисс Прайс кивает и, выставив вперед крупный подбородок, пристраивается к нам. Она закидывает за спину конец своего длинного шарфа и вышагивает в ногу со мной. Мисс Прайс смущает меня. Слишком она хорошая — такая хорошая, что не верится. Ей бы следовало подписать контракт с Артуром Рэнком: когда я смотрю на нее, мне все кажется, что она сбежала из какого-то английского комедийного фильма. А голос! Кто-то пустил у нас шутку, что, когда мисс Прайс расговаривает, ее слышно на другом конце завода, если ветер дует в нужном направлении, и мне приходит сейчас в голову, что неплохо бы поместить ее и этого шутника-самоучку вместе в железнодорожный туннель — пусть бы там перекликались.

— Вы весело провели рождество, Вик? — спрашивает Ингрид.

То, что она назвала меня по имени, приводит меня в такой неописуемый восторг, что на секунду я теряю всякую способность соображать. Подумать только — ведь она назвала меня не мистер Браун, как мисс Прайс, и даже не Виктор, а просто Вик — как зовут меня друзья.

— Да так себе, — бормочу я наконец. — Правда, святки у нас получились весьма бурные. У сестры была свадьба.

— Прелестная девушка! — изрекает мисс Прайс, оповещая об этом не только Ингрид и меня, но и всех на пятьсот ярдов вокруг. — И жених, по словам моей сестры, очаровательный, интеллигентный молодой человек.

Тут я вспоминаю, что у нее есть сестра, тоже мисс Прайс, которая преподает домоводство в школе. Преподавать она стала уже после того, как я окончил школу.

— Это была свадьба по всем правилам, Вик? — спрашивает Ингрид, и я чувствую, что теперь у нее явно пробудился интерес. Чудно, как девчонки интересуются свадьбами даже каких-то совершенно неизвестных им людей. — А как была одета ваша сестра? — спрашивает она, горя желанием узнать все подробности.

Я не большой специалист по этим вопросам и бормочу что-то невнятное, пока мисс Прайс не приходит мне на выручку.

— Мы с сестрой были в церкви. — (Странное дело, но я их там почему-то не видел.) — Ей очень хотелось посмотреть, как мистер Лестер будет венчать, а я вообще люблю свадьбы.

Вот те на — свадьбы, оказывается, любят даже те, кто уже давно вышел из брачного возраста!

Так или иначе, она выкладывает все сведения, какие интересуют Ингрид, и та говорит:

— Мне бы очень хотелось, Вик, посмотреть фотографии, когда вы их получите.

Тут мы входим в двери нашего здания, и мисс Прайс, бросив нам: «Всего наилучшего!» — удаляется по длинному коридору.

Ингрид смеется:

— Ну и кикимора!

Я мычу что-то нечленораздельное и смотрю вслед мисс Прайс. Не знаю, но мне почему-то всегда жаль таких людей.

Мы все еще стоим, когда раздается звонок, и Ингрид говорит, что ей пора.

— Да, конечно. Я прихвачу с собой эти фотографии, когда они будут готовы.

— Пожалуйста. Мне бы очень хотелось их посмотреть.

Она уходит в том же направлении, что и мисс Прайс, а я поднимаюсь наверх. Фотографии дадут мне возможность снова поговорить с ней, если я до тех пор не придумаю ничего другого. Мне очень хочется перегнуться через перила и посмотреть ей вслед, но вокруг слишком много народу, а по лестнице к тому же поднимается Джимми Слейд, мой коллега; шея у него замотана шарфом, брюки зашпилены, а в руке — велосипедный насос, который он никогда не оставляет в гараже: боится, как бы не стянули.

— Привет, Петушок.

— Привет, Джимми.

— Снова впрягаемся, а?

— Впрягаемся.

И мы вместе поднимаемся по лестнице.

Завод Уиттейкера — самое крупное промышленное предприятие в Крессли и во всей округе. На наружной стене монтажного цеха белыми кирпичами выложено: «ДОУСОН УИТТЕЙКЕР И СЫНОВЬЯ. МАШИНОСТРОИТЕЛЬНЫЙ ЗАВОД». Таким способом пассажиры, прибывающие поездом, оповещаются о том, что представляет собой это смрадное место на подступах к Крессли.

Очутившись в конторском здании, вы сразу чувствуете, что строители сооружали его на века. Повсюду — прочные дубовые двери, которые достаточно покрывать лаком раз в десять лет, чтобы они блестели как новенькие. Верхняя часть перегородок почти всюду стеклянная, и, если стать где-нибудь в конце нижнего этажа, видишь весь этаж, кабинет за кабинетом, видишь людей, сидящих за столами или стоящих и беседующих друг с другом, размахивая руками, но не слышишь ни слова — точно смотришь телевизор с выключенным звуком. Помещение, где работают чертежники, самое большое: оно тянется во всю длину верхнего этажа. Здесь стекла еще больше. Перегородка, отделяющая его от коридора, сделана наполовину из стекла, а противоположная стена прорезана большими окнами, выходящими во двор. Крыша тоже наполовину застеклена, и в стене, замыкающей зал, проделано огромное окно — вроде тех, что бывают в церкви, только без витражей. Света для работы хватает, это верно, зато летом здесь как в оранжерее, а зимой как в холодильнике. Чертежные доски стоят в три ряда, и за ними можно разместить тридцать пять чертежников и конструкторов. У каждой доски стоит пресс, на котором можно разгладить чертеж, и шкафчик для хранения старых чертежей, накопившихся с той поры, когда открылась фирма — в тысяча восемьсот семьдесят каком-то году. Есть там и ящик для ваших личных вещей, куда можно положить сандвичи, «Манчестер гардиан», «Дейли миррор», «Наготу в фотографиях», «Спорт», а также справочники и чертежный инструмент, — словом, содержимое этого ящика зависит от того, что ты за человек, и что тебя интересует. Из этого большого зала двери ведут в три помещения поменьше: одно — для калькуляторов, другое — для девочек, которые готовят кальку, и третье — где снимают копии с чертежей. Копировальная машина работает на угольной дуге и очень напоминает механическое пианино времен бурской войны — опустишь монету, и оно сыграет песенку. На этой машине работает парень по фамилии Лейстердайк и девушка, которую зовут Фёбе Джонсон. И наконец, в глубине верхнего этажа расположены два стеклянных куба; в одном сидит заместитель начальника бюро Миллер, которого все любят, в другом — сам начальник, Хэссоп, которого, в общем-то, все недолюбливают.