Любовь… любовь?

— А почему ты сам не спросишь ее об этом?

— Как, черт подери, могу я это сделать? — говорю я, закипая снова. — Ее мать облысеет от злости за ночь, если узнает об этом.

— Лысая жена мне ни к чему, — говорит он, — но все же, мне кажется, мы можем рискнуть.

— Вы хотите сказать?..

— Я хочу сказать, что в этом вопросе мнение миссис Росуэлл играет второстепенную роль — главное, что думает по этому поводу сама Ингрид. Если ты хочешь ее видеть, тогда… — Он умолкает. — Ты хочешь ее видеть?

Я молчу, отвечаю не сразу. Наконец говорю:

— Да, я бы хотел.

— Ну что ж, хорошо. Где?

— Только не у вас дома.

На этот раз он уже явно ухмыляется, ухмыляется во весь рот.

— Да, тут миссис Росуэлл действительно может облысеть, если только я предложу такое, — говорит он.

Глава 9

В этот вечер мы с ней исходили миль десять — говорили и говорили все снова и снова, не понижая голоса, не боясь, что ее мамаша в соседней комнате. Нам о многом нужно было поговорить, многое обдумать — на ближайшие сорок лет, в сущности. А такие вопросы не решишь с наскока. Однажды мы в одно мгновение решили свою судьбу ночью в парке, но на этот раз — нет. На этот раз я много думал обо всем… И сейчас думаю, и мы говорим. Никогда прежде мы с ней не говорили так много — мы оба не очень-то были сильны по части разговоров, и, быть может, никогда больше не придется нам так много говорить. Как знать, если бы мы немножко больше беседовали друг с другом и немножко меньше позволяли себе дуреть, все вышло бы по-иному. Но что было, то было, и по-иному не вышло. Ну, а раз так, теперь надо уж постараться, чтобы хоть дальше было лучше.

Пробродив по городу бог знает сколько часов, мы приходим в парк и садимся в нашей старой беседке.

— Ты представляешь, какую тебе придется выдержать с ней бучу, представляешь? — спрашиваю я.

Она кивает.

— Знаю.

— Ты должна ей показать, что все обдумала и решила твердо и что ей тебя не отговорить.

— Это будет нелегко, — говорит она. — О тебе она слышать не может.

— А вот твой отец на нашей стороне.

— Мой отец — золото. Я не знаю, что бы было, если бы не он.

— Да, он хороший малый, твой отец. Он мне правда очень нравится.

— А это большая квартира, Вик? — спрашивает она, — Много потребуется мебели?

Я улавливаю нотку радостного волнения в ее голосе и понимаю, что теперь у нее есть цель, которая поможет ей выстоять против мамаши. И в стомиллионный раз объясняю, что еще не был в этой квартире и ничего не знаю.

— А как ты думаешь, когда нам можно будет посмотреть?

— Да когда хочешь, по-моему. Они небось ждут, что мы поглядим, прежде чем дать ответ.

— А тебе хочется снять эту квартиру, Вик? — спрашивает она.

— Нам же выбирать не приходится, — говорю. — Это будет здорово накладно, но мы как-нибудь справимся, я считаю.

— Нет, я хочу сказать… Я спрашиваю, хочешь ли ты ее снять в том смысле, что… Хочешь ли ты, чтобы мы опять были вместе?

Я собираюсь с мыслями, прежде чем ответить.

— Мне кажется, что мы по-настоящему еще не пробовали, — говорю я наконец. — Мы с тобой муж и жена и должны посмотреть, что у нас получится, если мы будем жить отдельно, вдвоем. Может, через два месяца мы будем швырять друг в друга сковородками, но тогда по крайней мере нам не придется никого винить, кроме самих себя.

— А я думаю, что так не будет. — Она придвигается ближе, кладет голову мне на плечо, и я обнимаю ее одной рукой, совсем как когда-то. — Это были ужасные полгода, правда? — говорит она.

— Да уж.

— Если бы кто-нибудь сказал мне год назад, что все это может произойти, я бы никогда не поверила.

— Угу. — Чувствую, что еще секунда — и я начну ее целовать. Это невероятно, до чего она меняется, когда поблизости нет ее мамаши.

— Вик, — говорит она через несколько минут, — все это время, ну, ты знаешь, когда я не хотела, чтобы ты приближался ко мне… Я не то чтобы совсем не хотела, но только почему-то, пока мы жили у нас дома, мне казалось, что это как-то неудобно.

— Я понимаю, что ты хочешь сказать. — Вспоминаю, как я тоже всегда чувствовал себя неловко, ложась с ней в постель, — хотя казалось бы, что ж тут такого, — и как скрипели пружины, и как я старался не оставлять ничего в туалетном столике, боясь, что мамаша Росуэлл обшарит его днем. Какого черта должен был я этого стыдиться, никому не известно, но так вот действовало на меня ее присутствие.

И теперь я целую Ингрид, потому что она заговорила как раз о том, что особенно меня мучило. Ведь если бы это не наладилось, тогда у нас с ней ничего бы не склеилось.

— Когда мы будем жить отдельно, все будет по-другому, — говорит она. — У нас все будет в порядке.

— Да, тогда уж мы будем делать все, что захотим… — Я улыбаюсь. Чудно, как некоторые мысли откуда-то вдруг залетают в голову. — Я никогда не видел тебя в ванне — только раз, в наш медовый месяц.

— Тебе хочется увидеть меня в ванне?

— Да. Ты очень симпатично выглядишь, когда ты вся в мыльной пене и кожа у тебя такая скользкая и блестящая.

Она смеется.

— Ты ужасно чудной.

— Да, чудной. Но вполне нормальный.

— Да, вполне. А правда, удивительно все-таки, — говорит она, — как мы сидим и болтаем. Это ведь в первый раз мы так вот просто разговариваем.

— Если не считать того вечера, когда ты уже знала, что у тебя будет ребенок.

— Да. Тогда, да. В тот вечер ты сказал, что женишься на мне.

Ну нет, мне совсем не хочется ворошить сейчас все это снова, и я обнимаю ее покрепче и говорю:

— Мы можем ведь и не только говорить, если ты не против.

— А что же еще?

Я просовываю руку к ней под пальто.

— Ну, как ты думаешь?

— Немного холодно сегодня, тебе не кажется?

— Нас что-то никогда это не пугало раньше.

— Ну, знаешь, просто немножко дико — такая старая супружеская пара и… занимается бог знает чем в парке, А вдруг кто-нибудь придет?

— Никто же раньше почему-то не приходил? И притом, как ты сама сказала, мы ведь супружеская пара.

— Но у меня нет при себе моего брачного свидетельства.

— У тебя обручальное кольцо на пальце.

— Кто же поверит, что я обнимаюсь здесь с собственным мужем?

Я не могу не рассмеяться, а она закидывает руки мне за шею, и обнимает меня крепко-крепко, так крепко, что крепче нельзя, и повторяет снова и снова:

— О, я люблю тебя, Вик, я люблю тебя, люблю тебя…

Так что тут у нас все в порядке.

Возвращаясь домой к Крис, я снова перебираю в уме все, что произошло. Ингрид любит меня. После всего, что случилось, после того, как я так гадко поступал с ней, после этого несчастного случая — выкидыша, после того, как ее мать изо всех сил старалась восстановить ее против меня, после всех моих безобразных выходок она все еще любит меня и готова попробовать начать все сначала. Люблю я ее или нет — это уже вопрос особый, но не это сейчас важно. Важно другое: теперь я знаю, что поступаю правильно. Я вел себя как подонок, и мне это осточертело, и теперь я постараюсь сделать все, что в моих силах, чтобы это исправить. И кто его знает, быть может, в один прекрасный день и будет так, как говорила Крис: мы увидим, что любим друг друга каждый по-своему, и эта любовь поможет нам жить. Я надеюсь, что так будет, потому что ведь это на долгие-долгие годы.

А я теперь многое передумал и переоценил. Все, что произошло со мной, кое-чему меня научило, открыло мне глаза на жизнь и всякое такое. И я теперь понимаю: весь секрет в том, что никакого особенного секрета нет, и ничего такого сверхъестественного — ни бога, ни черта, ни рая, ни преисподней. Вы, может быть, скажете, хорошо, в чем же тогда суть жизни? А я вам отвечу: в самой жизни, вот и все. И этого вполне достаточно, потому что в жизни очень много хорошего, так же как и плохого. И еще я считаю, что не существует таких вещей, как грех и наказание за грехи. Есть только то, что ты совершаешь, и потом то, что из этого проистекает. Есть вещи правильные и есть неправильные, и если ты поступаешь неправильно, то у тебя все пойдет вкривь и вкось, и в этом и есть наказание. Но все это, конечно, не так просто, потому что, если ты будешь поступать только правильно, у тебя не обязательно все будет как нельзя лучше, потому что, помимо всего прочего, существует еще случай, удача, и ты можешь из кожи лезть вон, а удачи тебе не будет, это уж от тебя не зависит. И если вы скажете, почему одному ни в чем не везет, а другому всегда везет, в то время как он-то и есть самый скверный, а тот хороший, вот тут я скажу: а разве это не вопрос удачи? И кроме того, он, может быть, вовсе и не такой везучий, как вам кажется, потому что вы же не можете заглянуть к нему в душу, и, если у него шесть автомобилей и он каждый год отдыхает на курорте где-нибудь на юге Франции, так ведь не это главное — главное то, что творится у него в душе.