Любовь… любовь?

Он смотрит на меня своими темными глазами. Я не знаю, о чем он думает, верит он мне или нет. Но сам-то я, по совести, считаю, что при других встречах мы с Ингрид проделывали, по существу, то же самое, и это ничуть не менее скверно, хотя и менее опасно, чем доходить до конца.

— Вы, конечно, знаете, что Ингрид еще несовершеннолетняя? А вы, вероятно, уже вышли из юношеского возраста?

— Да, полгода назад мне исполнился двадцать один год.

— Вы уже рассказали об этой истории вашим родителям?

Я киваю:

— Да, они об этом знают.

— И как они к этому относятся?

— Ну как они могут относиться! Они очень расстроены. Отец воспринял это гораздо спокойнее, чем мать,

— Конечно, как и следовало ожидать. Женщины ближе принимают к сердцу такие вещи. Такова уж их натура, должно быть, вы увидите, что то же самое происходит и с матерью Ингрид. У мужчин остается меньше времени для эмоций. Они должны думать реально о том, что практически можно предпринять.

Непонятно, куда провалилась Ингрид вместе со своей мамашей. Миссис Росуэлл явно испытывает мое терпение.

— Как я понимаю, вы прежде работали чертежником в конструкторском бюро на заводе Уиттейкера, а потом поступили в магазин?

— Да.

— И какое вы сейчас получаете жалованье? Я говорю ему, и он кивает:

— Вполне сносно.

Отворяется дверь, и входит Ингрид со своей матерью.

Я вовремя вспоминаю, что, когда женщина входит в комнату, полагается из вежливости встать, и встаю. Одного взгляда на миссис Росуэлл для меня достаточно. Она мне не нравится.

Она маленькая, кругленькая и, пожалуй, немного моложе своего мужа; у нее светлые, коротко подстриженные волосы, все в мелких, аккуратно уложенных, точно приклеенных к черепу завитушках. На ней трикотажное платье бирюзового цвета, очень плотно облегающее фигуру или, вернее, то, что еще сохранилось от ее фигуры, потому что когда-то миссис Росуэлл была, по-видимому, недурно сложена, но теперь это главным образом внушительный бюст и внушительный зад. При этом она основательно затянута в корсет, и под мышками у нее из корсета выпирают мощные пласты жира. Я не сразу отдаю себе отчет в том, что именно производит на меня такое отталкивающее впечатление, а потом вижу, что это ее глаза: они светло-голубые, и что-то такое тупое и хитрое поблескивает в них, что я понимаю — тут мне несдобровать, даже если все сойдет гладко. И с ужасом думаю, что теперь, хочу я или не хочу, а мне придется весьма много общаться с ней и с мистером Росуэллом. Я чувствую, как все это обволакивает меня, словно какая-то гигантская сеть. Какой же я был болван! Если бы только я мог выбраться отсюда! Даже сейчас я в глубине души еще никак не могу поверить тому, что все это правда и спасения для меня нет.

— Мама, познакомься, это Вик.

— Добрый вечер, — говорю я и собираюсь протянуть руку.

Она отвечает мне чрезвычайно сухим кивком и тоже говорит «добрый вечер». Я чувствую, что должен сказать еще что-нибудь.

— Я… Мне очень жаль, что наше знакомство происходит при подобных обстоятельствах. — Говорю я это только потому, что нервничаю как черт и тут же понимаю, что получилось совсем не то: я взял неверный тон, и голос мой звучит фальшиво, словно в глубине души меня все это только потешает.

— Вам не кажется, что ваши сожаления несколько запоздали? — говорит она без обиняков.

Ингрид опускает глаза, и я чувствую, как улыбка, которая, кстати сказать, была совсем неуместна, сползает с моего лица.

Они обе подходят к кушетке и садятся. На миссис Росуэлл довольно короткая юбка, и, когда она усаживается на кушетку, юбка задирается выше, чем положено. Я гляжу на ее ноги и все прочее. Ноги миссис Росуэлл интересуют меня меньше всего на свете, на черта они мне сдались, но это уже получается невольно. Ну, короче говоря, я смотрю на ее ноги — ноги как ноги, ничего особенного, — а она смотрит на меня, смотрит и смотрит не отрываясь, и я чувствую, что начинаю краснеть. Могу себе представить, что она будет говорить мистеру Росуэллу, когда я уйду! Ты разве не заметил, как он пялил глаза на мои ноги? Этот мальчишка — обыкновенный эротоман. Если мы впустим его в наш дом, увидишь, он постарается залезть в постель ко мне! Что-нибудь в таком духе.

Слышу, как кто-то называет меня по имени, и вижу пачку сигарет «Плейерс», которые протягивает мне отец Ингрид.

— Закуривайте.

— Нет, спасибо, попробуйте мои. — Достаю портсигар, угощаю его сигаретой. Затем, спохватившись, оборачиваюсь к миссис Росуэлл:

— Извините! Вы курите?

После некоторого колебания она берет сигарету.

— У вас очень славный портсигар, — говорит мистер Росуэлл. — Разрешите взглянуть?

Протягиваю ему портсигар, и он основательно разглядывает его со всех сторон, открывает и закрывает, поворачивает так и этак и даже взвешивает на ладони.

— В. А. Б. — произносит он. — А что значит «А»?

— Артур. Мое второе имя — в честь отца.

— Понимаю… Да, очень хорошенькая вещица и, вероятно, довольно дорогая.

— Понятия не имею, сколько он стоит. Я получил его в подарок.

— Это я ему подарила, — говорит Ингрид. В день его совершеннолетия.

— Ты подарила? — переспрашивает мамаша, протягивает руку и берет портсигар у супруга. — Довольно дорогие ты делаешь подарки.

— Вовсе он не такой дорогой, — говорит Ингрид и слегка краснеет, словно боится, что мать сейчас спросит, сколько она за него заплатила.

Но мамаша отдает мне портсигар, не углубляясь в дальнейшие подробности.

— Как давно вы знакомы с моей дочерью? — спрашивает она меня, словно какая-нибудь герцогиня — садовника, который пришел наниматься по рекомендации. Я даже жду, что она прибавит: «Браун», но она предпочитает никак меня не называть и придерживается этого весь вечер.

— Вообще-то мы знакомы довольно давно, но подружились примерно полтора года назад.

— Подружились! — говорит она, и ее маленький ротик кривится. — Вы, вероятно, отдаете себе отчет в том, как это должно было расстроить отца Ингрид и меня.

— Конечно, это должно было вас расстроить. Вполне понятно. — Я стараюсь изобразить раскаяние, и сделать это мне не так уж трудно, так как я чувствую себя глубоко несчастным.

— Я полагаю, что ваши родители тоже имеют свое мнение на этот счет?

— Ну да, конечно… то есть…

— И я полагаю, что они, разумеется, взваливают всю вину на Ингрид и утверждают, что это она вас завлекла?

— Ну нет. Я бы этого не сказал.

— Так вот, я хочу довести до вашего сведения, что, по нашему мнению, Ингрид тут почти совсем не виновата. Я знаю, как воспитывалась моя дочь, и знаю, какая она скромная девушка. Она могла себе это позволить только под очень большим давлением с вашей стороны.

(О нет, вы глубоко заблуждаетесь, миссис Росуэлл! Не под таким уж большим давлением, если на то пошло.)

— Я воспитала свою дочь как приличную, благонравную девушку, которая умеет себя держать в любом, самом лучшем обществе…

(Вы, значит, считаете, что дали ей образцовое воспитание, так, что ли? А не мешало бы ей у нашей Крис поучиться, куда ей до нее!)

— У нас хорошие связи, и мы возлагали большие надежды на ее брак. Мы совсем не в восторге от того, что нам приходится выдавать нашу дочь замуж под дулом пистолета.

Послушать ее, так я сознательно обрюхатил Ингрид, чтобы получить возможность жениться на ней, а ведь на самом-то деле дуло пистолета все время направлено на меня. Это было бы просто смешно, если бы не было так ужасно. Я искоса поглядываю на папашу Росуэлла, но он смотрит на свою супругу и молчит, давая ей выговориться до конца.

— Вам известно, что Ингрид несовершеннолетняя и не может без разрешения родителей вступить в брак?

— Постой, постой, Эстер, — вступается мистер Росуэлл. — Я не слишком разбираюсь в таких вопросах, но не думаю, чтобы в этом случае закон оказался на твоей стороне. По-моему, им в два счета дадут разрешение, хотя бы в интересах ребенка.

Они, кажется, считают, что я потащу их в суд, чтобы жениться на Ингрид! Вот было бы здорово, если бы они встали сейчас да и сказали: «Мы не даем нашего согласия, Ингрид не будет вашей женой». Только бы они меня и видели! Но вот ребятенок… Над этим я как-то еще ни разу не задумывался. Интересно, мальчишка это будет или девчонка? Но что бы там ни родилось, это будет мой ребенок, мой и Ингрид. А я вовсе не подготовлен к роли отца. Просто не готов, и все.