Любовь… любовь?

Однако кое-что изменилось. Было время, когда даже помыслить о том, чтобы дойти с Ингрид до самого конца, было для меня так же невозможно, как задумать ограбление банка. Ведь это значило бы просто накликать на себя беду. Но с тех пор, как я увидел ее без одежды, узнал, какова она, убедился в том, что она и в самом деле ослепительно хороша, соблазн поселился во мне и словно какой-то чертенок сидит на плече и нашептывает в ухо: «Чего ты медлишь, познай то, что тебе хочется познать. Тебе уже двадцать один год, а ты еще никогда ни с кем этого не пробовал. Ты уже зашел так далеко, почему нет пойти чуть дальше? Ничего в этом нет дурного, все это делают, и она сама хочет».

И вот однажды вечером, когда мороз внезапно спал и в воздухе опять потеплело, мы направились к нашему старому местечку под деревьями. Чертенок на этот раз нашептывал особенно настойчиво, и, право, можно подумать, что он или какой-то его дружок нашептывал то же самое и Ингрид, потому что это произошло. Мне не пришлось принуждать ее, не пришлось, в сущности, даже уговаривать; она, казалось, так же была готова к этому, как и я, и мы опомнились лишь после того, как все уже случилось.

— Все будет в порядке, Вик? Как ты думаешь? — спрашивает она меня шепотом.

— Что именно? А, ну конечно! — Откуда мне знать, черт побери! — думаю я. Дай бог, чтобы было в порядке, вот и все, что я могу сказать.

— Но мы больше не будем так рисковать, хорошо?

— Нет, не будем. Я что-нибудь раздобуду. — Когда на меня снова это накатит и я захочу видеть ее, я постараюсь что-нибудь раздобыть. Я еще сам не знаю как. Нельзя же войти в аптеку и спросить это, как пачку сигарет! Надо будет посоветоваться с Уилли, он-то уж знает. А по мне, сейчас, так хоть бы этого никогда больше не повторилось. Теперь, когда все позади, мне странно, почему этому придают такое значение, и я жалею, что мы зашли так далеко, когда можно было получать удовольствие без всякого риска, как мы это делали прежде.

Но проходит дня два, и мне уже не терпится все это повторить, и я даже важничаю в душе, чувствую себя настоящим мужчиной. Этаким искушенным во всех делах пижоном с любовницей, которая влюблена в него по уши и всегда к его услугам. И я начинаю поглядывать по сторонам в надежде, что мне попадется где-нибудь Уилли, но именно теперь, когда он мне так нужен, Уилли словно сквозь землю провалился. И вот однажды вечером я отправляюсь к нему, хотя и не очень рассчитываю застать его дома. Я прежде был у Уилли всего раз, и мне у него очень не понравилось. Он живет на крутой грязной улочке, где дома лезут в гору и лепятся друг над другом. И все дворы кишмя кишат сопливыми мальчишками, у которых штаны мешком свисают с зада. Старшие братья Уилли — шайка отъявленных хулиганов, вечно под мухой, и мать у них довольно-таки гнусная с виду тетка. Наша мать грубовата на язык и всякое такое, но она никак не чета такой неряхе.

Когда я иду по улице, из какого-то дома с ревом выбегает малыш. Лет пяти-шести, замызганный как черт. Ревет так, что я останавливаюсь. Ребятишки вечно ревут по каждому пустяку, но этот уж так рыдает, так рыдает, что кажется, у него сейчас разорвется сердце. Я никогда не слыхал, чтобы ребенок мог рыдать с таким отчаянием, и у меня вся душа переворачивается.

Уилли нет дома, и я спрашиваю его мамашу, не знает ли она, где он обретается.

— Нет, — говорит она, стоя на крыльце и сложив руки под засаленным передником. — Откуда мне знать? Он никогда не говорит, куда идет. А ты бы поискал его в пивных, он больше там околачивается.

— Я его еще нигде не искал. Пришел прямо сюда.

— А ты знаешь, куда он ходит?

— Знаю одну-две пивные, где он любит пропустить кружку пива.

— Ну вот, поищи там. А может, он в кино пошел. Этот малый почитай что каждый вечер торчит в кино. Кончит тем, что ослепнет раньше времени. Я уж ему сто раз говорила.

— Пойду поищу, пожалуй.

— Ну да, пойди поищи. — Она оглядывает меня с головы до пят, рассматривает, что на мне надето. Я вижу, она меня не узнает. — А что, он тебе так больно нужен?

— Да нет. Просто мы с ним учились вместе. Давно его не видал, ну и решил заглянуть.

Она кивает.

— Понятно. Ну что ж, ступай поищи в пивных. Где-нибудь наскочишь на него.

Я иду по улице, а она смотрит мне вслед, стоя на крыльце. Потом окликает меня.

— Мне что-то помнится, — кричит она, — он вроде как поминал насчет бильярда! Ты знаешь, где здесь бильярдная-то?

Я говорю ей, что это мне известно, и что я попробую заглянуть сначала туда. И ухожу, думая о том, что ей ровным счетом наплевать, где шляется Уилли, лишь бы он не вертелся под ногами. Интересно, думаю, как бы я себя чувствовал, будь у меня такая мамаша. Да, уж моя в миллион раз лучше, хоть и любит совать нос в чужие дела.

Поднимаюсь по деревянной лестнице в бильярдную, которая помещается на Рыночной площади, на углу Кооперативной улицы. Отсюда в базарный день хорошо видны все парусиновые навесы палаток, вплоть до стеклянной крыши главного рыночного здания. Уилли, скинув пиджак, играет на одном из четырех бильярдов под яркой лампой с круглым абажуром.

— Привет, Уилли!

— А, Вик, старый хрыч! Как жизнь?

— Помаленьку.

Уилли натирает мелом кончик кия и наклоняется над бильярдом.

— Хочешь сыграть? — спрашивает он.

— Нет, я искал тебя. Заходил к тебе домой. Твоя мать сказала, что ты, верно, здесь.

— У тебя срочное дело?

— Нет, просто хотел тебя проведать. Давно не видались.

— Тоже правильно, — говорит Уилли.

В зале еще человек пять каких-то парней, и этот малый, с которым Уилли играет, тоже мне не знаком. Они играют в американку. Уилли посылает шар, и он с треском ударяется о борт.

— Я сейчас, только утру Фреду сопли, отправлю его домой к мамочке, и мы с тобой пойдем выпьем пива, ладно?

Парень, которого зовут Фредом, ухмыляется.

— Ну, такими ударами ты не скоро отправишь меня домой к мамочке, Уилли, — говорит он.

— А! — невозмутимо бросает Уилли. — Вся соль не в том, как играть, а в том, чтобы получать от этого удовольствие. Я вот получаю больше удовольствия, чем ты, потому что ты играешь, чтобы выиграть, а мне интересно и так.

Я расстегиваю плащ, закуриваю и сажусь — жду, когда они кончат. Этот малый, Фред, вчистую обыгрывает Уилли, и тот ставит кий на место, улыбается и подмигивает мне.

— Порядок. Теперь пойдем выпьем. Пойдешь с нами, Фред?

Фред отказывается — он хочет сыграть еще разок, и я очень этому рад, потому что мне надо поговорить с Уилли с глазу на глаз. Мы спускаемся по лестнице и заходим в «Корону», которая помещается рядом. В этот вечер здесь тихо и пусто — мы с Уилли чуть ли не одни во всем зале. Мы пьем пиво и болтаем о том о сем, прежде чем я решаюсь приступить к делу.

— Послушай, Уилли, когда у тебя дела с девушкой, ну, понимаешь, когда они идут уже на полный ход, где ты достаешь свои принадлежности?

— Ого! — говорит Уилли. — Так вот оно что! Тебе это понадобилось?

С Уилли надо говорить напрямик, и я выпаливаю:

— Ну да, у меня есть девушка, и у нас с ней все на мази, только я не хочу рисковать.

— А может, возьмешь меня в долю? — спрашивает Уилли. — Расходы пополам.

— Она не шлюха, Уилли. Просто она любит меня. Мы с ней уже давно встречаемся.

— А как ее зовут? Я ее знаю?

— Нет. Она не в нашем районе живет… Понимаешь, мне только бы достать эту штуку, и у меня будет полный порядок.

— Везет тебе, — говорит Уилли.

— А ты где это достаешь? Есть у тебя при себе?

— Признаться, я сам сейчас сижу на мели. Ну, да ты можешь купить. Пойди в аптеку и спроси.

— В какую аптеку?

— Да в любую. А разве твой парикмахер не держит их для своих клиентов?

— Я не знаю.

— Почти все они это делают.

— Наш-то парикмахер, видишь ли, друг-приятель моего Старика.

— Да мало ли где можно достать.

— А представь, зайдешь в аптеку, и продавец там — девушка?

— Ну и что? Она не хуже других знает, для чего это предназначается.