Любовь… любовь?

Я выпускаю из рук галстук Льюиса и отпихиваю его, он подтягивает узел, явно не зная, как вести себя дальше. Тут в зале появляются Миллер с Конроем и направляются к доске Конроя, а Льюис пользуется этим, чтобы смыться без особого позора.

В понедельник по дороге домой мне не удается поговорить с Ингрид. Но я не теряю надежды: может быть, на следующее утро мне больше повезет. Однако мы с Джимми застреваем в потоке людей, а Ингрид идет впереди с какими-то женщинами.

На работе я наспех нацарапываю ей записку; спрашиваю, можем ли мы вечером встретиться. Скатываю в трубочку несколько чертежей и отправляюсь в копировальную. Стучит машина, снимающая светокопии, мелькают лампы, отбрасывая блики света на стены и на потолок. Тут всем заправляет Фёбе Джонсон, она танцует вокруг машины, словно перед ней механический биллиард в баре. Она целый день так — напевает мелодии калипсо и приплясывает, подергивая в такт плечами и локтями. Ей всего шестнадцать, но она такая аппетитная, глаз не оторвешь — бедра пышные, и две такие чаши спереди, что любая кинозвезда позавидует. Ребята говорят, что с ней просчета не бывает, но все это трепотня: я случайно знаю двух малых, которые встречались с ней, однако ничего не добились. Фёбе жаждет романтики, а парням, которые проводят с ней время, нужно другое.

Правда, она, наверно, понимает, что ей придется смириться с этим, когда она выйдет замуж.

Я облокачиваюсь на стол, где обрезают чертежи, и некоторое время смотрю на нее.

— А где Колин?

Она пожимает плечами, не прекращая своего танца.

— Вот уж не знаю.

По правде говоря, я немножко побаиваюсь Фёбе: она может сказать все, что ей взбредет в голову, если что-нибудь взбредет. Она хорошо справляется с работой, ее терпят, но когда-нибудь она скажет кому не следует пару теплых слов, и ее вышвырнут вон. Правда, этим ее не испугаешь: сразу видно, что ей наплевать, даже если ее завтра уволят. Такая уж она девчонка.

— А был он сегодня утром?

— Не видела. — Она делает несколько шажков, потом круто поворачивается и оказывается лицом к лицу со мной. — Не нравится мне ваш галстук.

— А что в нем плохого?

— Не модерновый, такие теперь не носят, — говорит она. — Это стариковский галстук. — Она протягивает руку и преспокойно вытаскивает его у меня из джемпера, чтобы как следует рассмотреть. Потом покачивает головой и, приплясывая, прищелкивая пальцами, снова начинает кружиться у станка.

Я засовываю галстук обратно.

— Какой же, по-вашему, галстук я должен носить?

— Ну, такой узенький, — словом, модерновый. Их полно в магазинах.

— По мне, так пусть бы они все в магазинах и остались. Я даже в гробу такой не надену.

— Ну, если вы хотите походить на своего дедушку… — говорит она.

— На пижона я, во всяком случае, походить не хочу… И что вы все приплясываете, неужели не можете постоять спокойно? Этак у вас скоро будет пляска святого Витта, если ее уже нет.

Фёбе замирает, выпятив свою очаровательную грудь, и тоном герцогини произносит:

— Если вы намерены оскорблять меня, мистер Браун, то лучше покиньте помещение.

Я с улыбкой отхожу от стола и бросаю ей рулон чертежей.

— Снимите-ка мне с каждого копию, ладно?

— К какому сроку?

— Когда вам будет угодно, но только чтобы все было готово через десять минут.

Немного погодя я вижу, как Фёбе выходит из копировальной, и устремляюсь туда, чтобы застать юного Лейстердайка одного.

— Послушай, Колин, ты знаешь эту хорошенькую брюнетку из машинного бюро? Ее зовут Ингрид Росуэлл. — Лейстердайк кивает. Он знает всех. Он из тех молокососов с пухлыми щечками, к которым женщины почему-то питают особое пристрастие — то ли в них просыпается материнский инстинкт, то ли что другое. Я вынимаю из кармана записку. — Можешь передать ей это?

Он ухмыляется.

— Подумаю. — Берет записку и кладет ее в карман.

— Но ты понимаешь, что я имею в виду. Чтоб все было шито-крыто.

— Ясное дело.

На душе у меня неспокойно, когда я расстаюсь с ним. Теперь еще кто-то знает о моей тайне, и, если Ингрид даст мне от ворот поворот, я буду выглядеть весьма глупо.

Ответа можно ждать только после обеденного перерыла. В столовой мне удается поймать взгляд Ингрид, и она как будто даже улыбается, но тотчас отводит глаза. Часов около двух Фёбе проходит мимо, бросает мне на доску письмо и во всеуслышание объявляет: «Тут одна девица из машинного бюро просила вам передать». Я опускаю голову и упираюсь лбом в сцепленные руки. Минуты две я сижу так, не смея выпрямиться, — наверняка все вокруг слышали. Жду, чтобы у меня перестали гореть щеки, потом исподтишка озираюсь по сторонам и вижу, что все вроде бы заняты — каждый своим делом. Сую письмо в карман и устремляюсь в туалет, чтобы вдали от всех прочесть его. Я так волнуюсь, вскрывая конверт, что у меня трясутся руки.

Письмо совсем коротенькое.

«Дорогой Вик, — гласит оно, — к сожалению, я не могу прийти сегодня вечером, потому что к нам приехала на несколько дней погостить моя двоюродная сестра. Ингрид».

Ну вот. Дошло до тебя наконец или все еще нет? Я слышу, как кто-то открыл кран и моет руки, дергаю за цепочку, распахиваю дверь кабины и возвращаюсь к себе в зал. На душе у меня ужасно тяжело. Всю неделю я хожу с этой тяжестью, до чертиков несчастный, автоматически произвожу какие-то движения и даже не вижу, что я делаю, хоть и сознаю, что рано или поздно это доведет меня до беды. Но вырваться из этого состояния не могу. Понимаю, что я болван, но, когда наступает пятница, чувствую, что просто не могу не попытаться еще раз назначить ей свидание. На этот раз счастье, как в сказке, улыбается мне. А происходит все вот как: я стою один в копировальной, и вдруг заходит она — справиться о каких-то чертежах, которые надо приложить к письму Миллера.

— Право, не знаю, где они, — говорю я, роясь на столе. — Вам придется спросить у Колина. По-моему, он их еще не размножил.

Она говорит, что, мол, ничего не поделаешь, придется сначала закончить письма, а потом наведаться еще раз насчет чертежей и направляется к выходу.

— Послушайте!

Она останавливается, поворачивается, но не смотрит на меня. Видно, догадывается, что сейчас будет, думаю я, и ей не очень-то приятно снова говорить мне «нет».

— Вы… вы чем-нибудь заняты завтра вечером? У вас уже есть что-нибудь на примете?

Она говорит, что нет, кажется, ничего нет, но на меня по-прежнему не смотрит.

Я переминаюсь с ноги на ногу возле стола, изо всех сил стараясь принять безразличный вид и то и дело щелкая перочинным ножом. Хоть бы она взглянула на меня, может, я бы догадался, о чем она думает.

— Видите ли, я подумал… А не согласились бы вы пойти куда-нибудь со мной? Мы могли бы сначала сходить в киношку, а потом, если захотите, на танцы.

Мне кажется, что проходит десять лет, прежде чем она отвечает. Наконец она говорит: «Хорошо» — и только. Но мне и этого вполне достаточно. Тут появляется Фёбе, раскачивая бедрами с таким видом, будто все наше бюро гуськом следует за ней, а когда я отвожу от нее взгляд, Ингрид уже нет в комнате. Но она же сказала «да»! Да, да, да! Я словно парю в воздухе, хватаю Фёбе и делаю с нею несколько па.

— Видали! — восклицает она. — Воскрешение из мертвых!

Глава 5

Субботний вечер застает меня у витрины Монтегю Бартона: я стою, глубоко засунув руки в карманы пальто, и рассматриваю костюмы на манекенах. Я думаю о том, как же теперь убить вечер, и тут чья-то рука опускается мне на плечо и голос Уилли произносит:

— Хватит заниматься ерундой!

Я оборачиваюсь.

— Привет, Уилли.

— Что ты тут делаешь? — спрашивает Уилли.

— Да вот раздумывал, куда бы пойти. А ты куда?

— Я собирался пропустить кружечку, а потом посмотреть новый вестерн в «Рице».

— Ты один?

— Да. Устраивает?

— Ну что ж.