Страница 13 из 83
Столь мрачные оценки цивилизации выглядят вполне убедительными благодаря существованию нацизма, примечательного своим безумием. Стремление к истреблению евреев было настолько упорным и всепоглощающим, что ради этой идеи было позволено подвергать риску немецкие военные операции. Кроме того, антисемитская пропаганда вовсю использовала образы заразных болезней и грязи, дабы оправдать цель — сделать Германию Judenrein, т. е. «свободной от евреев». Учитывая откровенно «анальный» характер немецкой культуры, можно охарактеризовать нацизм как своего рода невроз одержимости.
Многие радикалы 1960-х начинали свою деятельность, занимаясь критикой фашизма на основе психоанализа. Книга австрийского психолога Вильгельма Райха «Психология масс и фашизм», пожалуй, является классикой этого жанра. Представители ранней франкфуртской школы, особенно выдающийся немецкий философ Теодор Адорно, приложили немало сил, разрабатывая теорию психического расстройства авторитарной личности в попытках объяснить психологические корни фашизма. И конечно, опыт европейского фашизма лег в основу всех трудов Герберта Маркузе, самый важный из которых — «Эрос и цивилизация». К концу десятилетия эта психоаналитическая интерпретация фашизма стала очень распространенной, а концептуальный альбом рок-группы Pink Floyd «Стена» способствовал росту популярности этой теории (для тех, кто не в курсе: «стена», о которой идет речь, символизирует супер-эго).
Во всех этих фрейдистских прочтениях фашизма примечательно одно: они не трактуют данное явление как некое отклонение от нормы или возвращение в варварство. Такая страна, как Россия, всегда считалась отсталой, и потому Сталина легко было счесть просто за негодяя, а коммунистический авторитаризм — за некий тип примитивизма. Но Германия не была периферийной страной. Немецкая нация повсеместно считалась самой культурной и наиболее рациональной в Европе. (Как-никак, это та самая нация, которая дала нам Иммануила Канта и Иоганна Себастьяна Баха.) Так что многие критики отказывались рассматривать нацизм как отклонение от пути европейского Просвещения. По их мнению, нацизм являл собой результат естественной эволюции современного общества. Может быть, это было сумасшествие, но оно не было случайностью и являлось выражением неотъемлемого противоречия в природе цивилизации.
Поэтому по окончании Второй мировой войны многие считали нацизм трагической кульминацией западной цивилизации. Начало последовавшей вскоре гонки ядерных вооружений между США и СССР лишь усилило это впечатление. Холодная война интерпретировалась как форма сублимированной агрессии, вызванной отречением от инстинктов, к которому нас вынудило массовое общество. Так, Маркузе утверждал, что «концентрационные лагеря, массовое истребление людей, мировые войны и атомные бомбы вовсе не «рецидив варварства», а безудержная реализация достижений современной науки, технологии и власти».
В этом высказывании поражает то, что усматривается неразрывная связь между фашистской Германией и современным американским обществом. Для Маркузе концентрационные лагеря и ядерное оружие служили всего лишь двумя разными проявлениями одного и того же основополагающего психологического феномена. Люди агрессивны по своей природе. В нас есть инстинкт смерти, желание убивать. Общество вынуждает нас подавлять этот инстинкт. Когда этот контроль успешен, инстинкт эффективно сублимируется, и супер-эго сохраняет контроль над индивидом. Таким образом, мы можем рассматривать развитие классического военно-промышленного комплекса как некую форму суррогатного удовлетворения желания. Если это не помогает, то мы имеем диктатуру, войны и геноцид.
Так что, когда хиппи назвали правительство США «государством свиней-фашистов», они ни на йоту не кривили душой. Хотя сравнение тоталитарных государств и капиталистических демократий может показаться несколько надуманным, с точки зрения фрейдизма легко увидеть, что и те и другие могут быть пунктами одного континуума. Согласно этому анализу, все институты «свободы» на самом деле представляют собой лишь формы суррогатного удовлетворения желания. Важнее всего то, что материальное богатство, производимое капиталистической экономикой, считалось таким суррогатом. Богатство нашего общества стало возможным только благодаря массовому производству, которое требует, чтобы рабочие подчинялись тирании сборочной линии. Механическое производство требует механизации человеческого тела, для чего, в свою очередь, требуется усиленное подавление нашего сексуального влечения. Таким образом, капитализму требуется деэротизация работы и армия рабочих, отчужденных от своей фундаментальной сексуальной природы. Как писал Антонио Грамши, «новый тип человека, которого требует рационализация производства и работа, не может быть создан до тех пор, пока сексуальный инстинкт не будет надлежащим образом регулироваться, а также рационализироваться». Чтобы регулировать сексуальное влечение наилучшим образом, нужна «репрессивная сублимация», трансформирующая его в ненасытную потребность суррогатного удовлетворения — такого как приобретение потребительских товаров.
Это объясняет, почему, несмотря на существующую в нашем общество сексуальную свободу, к ней непременно прилагается обязательная нагрузка в виде потребительских товаров. В этой связи Теодор Роззак заявил, что журнал Playboy — всего лишь предательская пародия на «свободу, радость и самореализацию». Откровенно пропагандируя потребление, он стал «незаменимым средством социального контроля под властью технократии». «Впрочем, при нацистах, — писал Роззак, — куртизанки в молодежных лагерях использовались для той же цели, что и заключенные в концентрационных лагерях: члены правящей элиты, отличавшиеся причудами, получали возможность свободно реализовывать свои влечения».
Отметим поразительный факт: по мнению Роззака, партия в пул в особняке Хью Хефнера и бордель из женщин-заключенных в концлагере Равенсбрюк — это всего лишь вариации одной и той же системы репрессивного контроля.
Силу влияния контркультурного анализа можно увидеть на примере исключительно позитивной (и некритической) реакции людей на фильм «Красота по-американски» (США, 1999). В сущности, этот фильм представляет собой совершенно бескомпромиссное изложение контркультурной идеологии 1960-х. В нем по-прежнему, через тридцать лет после Вудстока, противостоят друг другу хиппи и фашисты.
Несмотря на то что некоторые обозреватели называли основные идеи фильма весьма избитыми, он заворожил весь мир, получил премию «Оскар» в категориях «Лучший фильм», «Лучший режиссер» и «Лучший сценарий», кроме того, актер Кевин Спейси получил «Оскар» как лучший исполнитель главной роли (не говоря уже о премиях в категории «Лучший иностранный фильм» на кинофестивалях в разных странах мира).
Персонажи фильма делятся на две группы. Одна — это бунтари контркультуры: главный герой Лестер Бернам, от лица которого ведется повествование, его дочь Джейн и соседский юноша Рикки Фиттс. Как и положено положительным героям, все они покуривают травку, ведут себя в духе нонконформизма (и из-за этого подвергаются остракизму местного общества), а также глубоко ценят красоту, окружающую их. Другую группу — фашистов — также легко определить: это жена Лестера Кэролин, отец Рикки полковник Фрэнк Фиттс и «король недвижимости» Бадди Кейн. Их принадлежность к фашизму также весьма прозрачна: все они невротичны, сексуально подавлены, одержимы мыслями о том, что думают о них другие люди, а также любят забавляться с огнестрельным оружием. Для того чтобы идея фильма лучше дошла до зрителя, показано, как полковник Фиттс избивает своего сына, крича о необходимости соблюдения порядка и дисциплины. (А на случай, если кто-то недопонимает ситуацию, показано, что еще и коллекционирует сувениры с нацистской символикой.)
Фильм начинается кадрами, в которых Лестер мастурбирует в ванной комнате, и его голос за кадром поясняет, что это будет самым ярким моментом предстоящего дня. Затем нам показывают его жену, обрезающую кусты в безупречно ухоженном садике в их загородном доме. Лестер обращает наше внимание на то, как ее садовые башмаки сочетаются с ручками секатора, и это не случайно. О'кей, мы поняли мысль. Возможно, имеет место связь между подавленной сексуальностью Лестера и его образом жизни, характерным для среднего класса. Пятнадцать лет работы в индустрии телемаркетинга сделали его неспособным к тому, чтобы испытывать удовольствие. Он смирился с компромиссом, которого требует наша цивилизация. И его жена, и его дочь считают Лестера позорным неудачником. Он признает, что они правы, что он что-то утратил. Но он не всегда чувствовал себя таким «усыпленным».